вать сама с собой, чтобы поскорее уснуть.
Она снова представила себе Даниеля в дверях вагона два или три часа
назад. Почему теперь он уже не кажется ей таким дуралеем, как в первый
вечер в таком же точно вагоне? Почему все вдруг меняется за какие-то
сутки, меняется так резко, что ты больше не узнаешь себя?
Она увидела его за пять минут до отхода поезда, он бежал по платформе
с чемоданом в одной руке и плащом в другой, глаза его казались еще
больше и еще чернее, чем обычно, лицо осунулось и повзрослело под гнетом
усталости.
У нее хватило мужества, пока она ждала его на вокзале, купить ему би-
лет на поезд, вечернюю газету и пакетик конфет, узнать, есть ли в поезде
вагон-ресторан, а когда он оказался рядом, не пытаться его удерживать.
- Ты ушла из конторы?
- Да.
- Ты сошла с ума.
- Ну и что?
- Ты сошла с ума.
- Это ты меня сводишь с ума.
Она тотчас пожалела о сказанном. Это подло, ему будет больно. От кон-
фет он отказался.
- Мне кажется, я все понял.
- Что понял?
- Все это. Они, возможно, убьют еще кого-нибудь. Мне кажется, я по-
нял.
- Кого убьют?
- Не знаю. Мне нужно вернуться домой, поговорить с папой. Он привык
иметь дело с такими вещами. У нас часто обедают префекты. Неприятностей
у нас не будет.
Он поцеловал ее так же нежно, как ночью.
У нее, вероятно, был преглупый вид, с этим пакетиком конфет в руках,
от которых он отказался, да она с радостью приняла бы все эти неприят-
ности. Она заранее обдумала, что ему скажет, потому что, ожидая его,
сотни раз пережила сцену прощания. В конечном счете они друг другу так
ничего и не сказали. Он очень устал, его тревожила и ее судьба, и своя
собственная. Он ни о чем другом не мог думать, кроме этой истории. Он
еще мальчишка. А у мальчишек мысли, даже когда она смотрят на тебя, за-
няты совсем другим, а затем, уже в поезде, они начинают вспоминать, по-
целовали они тебя на прощание или нет, и они бесконечно несчастны.
В последнюю минуту, вдруг поняв, что поезд уже отходит, он наконец
по-настоящему увидел ее, ее, Бэмби, как она стоит на платформе вокзала,
которая стала уплывать назад, в своем голубом пальто, растрепанная, мо-
жет быть, даже страшненькая, с пакетом конфет в одной руке и двумя тыся-
чами франков в другой, которые она протягивает ему, и он не нашел ничего
лучшего, как сказать:
- Черт побери, не бросай меня так.
- Это не я тебя бросаю.
Она побежала рядом с вагоном. Он взял деньги и стал лихорадочно ма-
хать ими, точно платком.
- А у тебя еще что-то осталось? Она чувствовала, что сходит с ума,
буквально сходит с ума, бежала по платформе, ожидая, что он скажет ей
еще что-нибудь, что угодно, но что-то такое, что она без конца смогла бы
повторять про себя, и это помогло бы ей жить, а он не нашел ничего дру-
гого, кроме:
- Я тебе все верну! Под конец она крикнула, - поезд набирал скорость
и она уже не поспевала за ним, а он высунулся из двери и при своей не-
ловкости мог, чего доброго, и упасть, и вообще все это было ужасно несп-
раведливо:
- Даниель!
- Я оставил записку дома! Там все правда! Он тоже кричал. Вот и все:
две тысячефранковые купюры, издали все более напоминавшие платок, поток
пассажиров, подталкивающих ее к выходу, и дождь вдруг прекратился. Она
оказалась на привокзальной площади у выхода на перрон к поездам дальнего
следования, с клубничной карамелькой во рту, вкусом поцелуя на губах и
пустым спичечным коробком в руке, который она тут же бросила на мосто-
вую.
В субботу вечером около шести часов к ней зашла Сандрина. Они немного
подождали его, болтая о конторе, об Авиньоне, о Нанте. Сандрина тоже бы-
ла блондинкой, но более худой, чем Бэмби. Она утверждала, что Бэмби та-
кая же пухленькая, как Дани Робен. Она похожа на Дани Робен, но гораздо
моложе. Сандрина находила Бэмби прехорошенькой.
В конце концов им надоело ждать, и они оставили ему на двери записку.
И отправились вместе к Сандрине.
Комната у нее была побольше. Но прихожая такая же, зато имелась нас-
тоящая кухонька. Сандрина заранее накрыла стол, поставила три прибора,
думая, что Даниель тоже придет. Она приготовила картофельный салат с сы-
ром и ростбиф с зеленым горошком.
- Он это любит?
- Понятия не имею. Это очень дальний родственник. Я знаю его не луч-
ше, чем вы.
Даниель появился около десяти часов, когда они закончили ужинать. Вид
у него был совершенно отсутствующий. Войдя в комнату, он поцеловал их
обеих в щеку, как это делают хорошо воспитанные дети, когда приходят в
гости.
Он почти ничего не ел, не произнес ни слова. Когда они вышли от Санд-
рины, он признался Бэмби, что съел бифштекс в ресторане неподалеку от
Восточного вокзала.
- У тебя были деньги?
- Я взял у вас в сумочке тысячу франков, пока вы принимали душ.
До самой улицы Бак она не в силах была вымолвить ни слова. У подъезда
дома он проговорил очень быстро, глядя себе под ноги, что не следует на
него сердиться, он не знает, как поступить. Он повторял: все это ужасно.
- Что ужасно? Что надо написать папе и маме и попросить у них проще-
ния? Ты слишком безответствен, вот и все.
Само это слово, когда она его произнесла, понравилось ей. Она
чувствовала себя старой, взрослой дамой, опекающей юнца. Она сама была
удивлена тем, что стала такой взрослой и старой.
Было уже одиннадцать часов вечера. В доме царила тишина, только гуде-
ло неисправное отопление. Бэмби сняла с постели тюфяк, достала две прос-
тыни, сложила их вдвое, постелила одну на тюфяк, другую на постель. Она
не смотрела на него. И он не смотрел на нее. А поскольку он был
единственным ребенком в семье и был целомудреннее маленького семинарис-
та, то переодеваться пошел за душевую занавеску.
Он вернулся в полосатой пижаме, на верхнем кармане которой были выши-
ты буквы "Д. К" (Даниель Краверо), остановился перед ней, опустив руки,
глядя на Бэмби покорным и недоверчивым взглядом. Она же стояла босиком в
белой комбинации и вдруг заметила, что без каблуков она меньше его рос-
том.
Он растянулся на тюфяке на другом конце комнаты, положил руку под го-
лову и глубоко вздохнул. Она погасила свет, чтобы надеть ночную рубашку.
Ей было не по себе, но скорее от раздражения, чем от чувства неловкости.
В темноте, когда она уже улеглась, он сказал, что ужасно не то, что
произошло с ним, а то, что произошло в поезде. Если бы она не сердилась
на него за ту тысячу франков, которую он в любом случае ей вернет, он бы
показал ей газету.
Она снова зажгла свет и прочла, что там напечатано.
- Они вас найдут.
- Каким образом? Ведь людей с моей фамилией, Бомба, великое множест-
во.
- Все гораздо хуже, чем вы думаете.
Он сказал, что когда расстался с ней после обеда, то думал, что поли-
цейский еще в купе арестовал убийцу, а теперь он видит, что все это не
так.
- Так кто же этот убийца?
- Тот больной. Мне так показалось, когда я стал обо всем этом думать.
Я просто был в этом уверен - может, оттого, что выпил вина. Как и в том,
что уже после, не знаю откуда и почему, появился полицейский и арестовал
того прямо в купе. А теперь я уже ничего не понимаю.
- Какая-то глупость.
Но чем глупее все это выглядело, тем больше было оснований полагать,
раз тут замешан этот дуралей, что все это правда.
Мы проговорили добрый час, вспоминала Бэмби, поднимаясь вверх по ули-
це Бак, он рассказал, что съел бифштекс, ожидая этого Кабура, поскольку
еще утром стащил у меня тысячу франков, он вспомнил про фирму "Прожин" и
решил позвонить туда и проследить за Кабуром, у которого состоялся неп-
риятный разговор с этой брюнеткой. Даниель был и находчив, и бестолков.
Он заснул на полуслове. На своем тюфяке, на полу. На следующее утро мы
вместе застелили постель. Все это было вчера, в воскресенье.
- Куда вы собираетесь пойти сегодня? Он с готовностью помог ей убрать
постель. Она надела облегающее черное платье, черный цвет ей очень к ли-
цу.
- Никуда. Приберусь в комнате и постираю твое белье. А ты напишешь
своим родителям.
Она уже представляла себе, как они вдвоем проведут этот день, спокой-
но, позабыв об этой истории в поезде, о которой они никогда больше ниче-
го не услышат, он напишет письмо, она подошьет занавески, купленные на-
кануне, а затем они трогательно попрощаются, и он будет присылать ей на
Новый год поздравительные открытки, и так до тех самых пор, пока это
приключение не отойдет окончательно в прошлое, будет позабыто.
Все произошло совершенно иначе. Она не стала подшивать занавески, а
он не стал писать родителям. Следуя своему плану, этот маленький детек-
тив в мятом твидовом костюме потащил ее за собой, и они целый день про-
ездили на такси от набережной Орфевр до Трокадеро, из Клиши на ипподром
в Венсеннском лесу.
Все-таки она успела постирать ему утром белье, и когда они вечером
вернулись домой и оно висело, уже высохшее, на веревке, протянутой через
комнату, - две рубашки вниз рукавами и майка рядом с ее трусиками, -
сердце у нее больно сжалось: я не смогу больше жить в этой комнате.
Около полудня во время слежки за брюнетом (их было двое, брюнет и бе-
локурый инспектор, и на вид Даниель казался ненамного, моложе их) они
оказались на лестнице в доме на улице Дюперре, тесно прижавшись друг к
другу, боясь пошевелиться, даже глубоко вздохнуть, чтобы не выдать свое-
го присутствия. Губы Даниеля были так близко, что в конце концов она ни
о чем другом больше и думать не могла. В своей жизни она целовалась
только с двумя мальчишками, с кузеном, когда ей было тринадцать лет, из
любопытства, чтобы узнать, как это делается, и с товарищем по лицею во
время танцев на вечеринке у подруги, потому что была немного пьяна, а он
- очень настойчив. Мысли же Даннеля, который стоял, прижавшись к ней,
так что его рука лежала у нее за спиной, были заняты совсем другим... И
вот тогда он порвал ей вторую пару чулок.
Вечером, после всех этих поездок по Парижу, которым не видно было
конца, они поужинали, сидя рядом, в каком-то шумном ресторане на набе-
режной. Бэмби говорила об Авиньоне. Она не желала больше слышать об этой
истории. И когда они шли домой, она взяла Даниеля за руку и не выпускала
ее, пока они не добрались до улицы Бак.
- Мне очень жаль, что я порвал вам чулки, - сказал он, когда они под-
нялись наверх.
Он не стал отворачиваться, когда она стягивала их. Она сама не могла
понять, что испытывает: усталость или неясное желание вновь ощутить его
губы возле своего лица. Они довольно долго молча смотрели друг на друга:
она - стоя босиком в своем черном платье, с чулками в руках, он - так и
не сняв плаща. Наконец она сказала какую-то глупость, о чем тут же пожа-
лела, что-то вроде: почему ты так на меня смотришь?
Он не ответил. Спросил, сможет ли он тем не менее у нее остаться. Она
хотела сказать: а почему "тем не менее"? Но не смогла.
Он долго молча сидел перед ней в плаще на кровати, потом она как бы
вступила в сделку сама с собой, сказала себе: если я завтра окажусь в
тюрьме, если завтра он окажется в тюрьме, у мамы будет еще больше причин
упасть в обморок. Сейчас я его поцелую, и будь что будет.
Она наклонилась к нему, босая, в своем черном платье, и поцеловала в
губы, очень нежно, думая про себя: и будь что будет, будь что будет.
Он не сделал ни одного из тех жестов, которые она ждала. Лишь опустил
голову, очень быстро, обхватив руками ноги Бэмби, и замер так, прижав-
шись лицом к ее платью, молча, настоящий мальчишка. В этот вечер, как и
в тот субботний, и в воскресный вечер, Бэмби старалась издалека отыскать
глазами вывеску соседнего бара, чтобы по ней найти свой дом на улице
Бак. Красная вывеска ярко светилась среди красных огоньков автомобилей.
На третьем этаже ей пришлось снова включить освещение. Она опять услыша-
