странными явлениями на обсерватории. Радий все еще мало изучен. Мы
знаем, что он ионизирует воздух, накапливает электричество и озон,
убивает микробов, обезвреживает яды. Теперь я понимаю, в чем секрет
необычайно радостного воздействия этого места: огромная масса
радиоактивных кварцитов, не прикрытых сверху другими породами, создает
большое поле слабого радиоактивного излучения, очевидно, в дозировке
наиболее благоприятной для человеческого организма. Вспомните, что
профессор говорил про сердолик. А сегодня из-за отсутствия ветра
получилось большее, чем обычно, накопление эманации радия. Мы с вами
сразу и заметили это ночью. Какое неожиданное и интересное открытие,
правда? - И я положил свою руку на руку девушки.
- Да, интересно... - отчужденно произнесла Таня и быстро
поднялась. - Ну, надо идти спать, уже поздно...
Немного озадаченный внезапной холодностью Тани, я остался на
берегу. Все мои мысли вертелись вокруг неожиданного открытия. Я
продолжал находить новые и новые факты в доказательство своей догадки
и долго еще сидел в темноте. Наконец я запутался в дебрях химии и
побрел к своей постели...
Разбудили меня шумные возгласы профессора, звавшего всех нас.
Ваза была извлечена на свет. Узор блестящей эмали бархатистого
зелено-черного цвета шел между яркими оранжевыми, коричневыми и
оливковыми полосами. Такие прекрасные тона глазури могли дать только
соединения урана. Новое подтверждение ночного открытия в ослепительном
свете дня!
Я рассказал профессору все свои соображения. Надо было видеть
радостное возбуждение ученого! Я прибавил, что радиевые излучения,
может быть, способствуют еще большей прозрачности воздуха
непосредственно над обсерваторией.
- Ну это вы, пожалуй, хватили, - возразил профессор. - А что до
нашего состояния, то я совершенно с вами согласен. Это место не только
место света, но и место радости. А вот почему Таня у нас сегодня
грустная? Что случилось?
- Нет, Матвей Андреевич, со мной ничего...
После вторичного осмотра выработки мы вернулись к работе на
лестнице. К концу дня удалось расчистить небольшое отверстие, в
которое все мы поочередно пролезли. Там был подвал из нескольких
камер. Я не знаю, что он дал археологу, но, на мой взгляд, подвал был
так же пуст, как и все виденные мною ранее.
Закатный ветер мчался по степи; розовая пыль клубилась над
стальным ковром полыни. Профессор с Вячиком шли впереди, а Таня в
раздумье замедлила шаги, отстав от них. Я догнал девушку и взял ее за
руку.
- Что с вами, Таня? Вы всегда такая веселая, оживленная, и
вдруг... Мне кажется, вы изменились после вчерашнего нашего открытия.
Девушка пристально посмотрела мне в лицо...
- Не знаю, поймете вы или нет, но я скажу... Нур-и-Дешт
действительно место радости. И я думала, что эта радость во мне, от
меня, что я сильная, свободная, веселая. Тут появляетесь вы... -
девушка запнулась, - суровый, ушедший в себя, опаленный огнем войны. И
вы тоже делаетесь ясным, радостным... И вдруг оказывается, что всему
причиной этот радий - и только... Значит, если бы не было радия, -
голос девушки упал почти до шепота, - не было бы и дивного очарования
этих дней на древней обсерватории.
Таня отвернулась, вырвала руку и побежала вниз по склону холма. Я
медленно пошел следом за ней. Остановился, оглянулся на развалины
Нур-и-Дешт.
"Свет пустыни" - да, несомненно, свет и для пустыни моей души. Не
пройдет, навсегда останется радость дней на обсерватории Нур-и-Дешт!
...И опять, как много раз до этого, угасал костер у палаток, и
около него сидели мы с Таней. А рядом излучала золотистое сияние
древняя ваза, светящаяся чаша давно минувших, но не умерших
человеческих надежд.
- Таня, дорогая, - говорил я, - здесь ожила моя душа, и она
открылась... навстречу вам. Кто знает, может быть, в дальнейших
успехах науки влияние радиоактивных веществ на нас будет понято еще
более глубоко. И кто поручится, что на нас не влияют еще многие другие
излучения - ну, хотя бы космические лучи. Вот там, - я встал и поднял
руку к звездному небу, - может быть, есть потоки самой различной
энергии, изливающейся из черных глубин пространства... частицы далеких
звездных миров.
Таня поднялась и порывисто подошла ко мне. В ясных глазах девушки
отразился пепельный звездный свет.
В высоте над нами, прорезая световые облака Млечного Пути, сиял
распростертый Лебедь, вытянув длинную шею в вечном полете к грядущему.
1944
БУХТА РАДУЖНЫХ СТРУЙ
Покинув библиотеку, профессор Кондрашев поднялся на следующий
этаж и направился в свою лабораторию. Длинный коридор со множеством
белых дверей по обеим сторонам был полуосвещен и тих. Лишь несколько
сотрудников задержались, оканчивая срочную работу.
Профессор прошел к столу, втиснутому между двумя химическими
стойками, и устало опустился в кресло. Газовые горелки едва слышно
шипели, колба и стаканы сияли химической чистотой, наводящей трепет на
непосвященных. Безупречность помещения, приспособленного к
размышлениям и опытам, успокаивала, и горьковатый осадок в душе
профессора исчез. Он еще раз мысленно перебрал основные положения
своей последней опубликованной книги, стараясь беспристрастно оценить
сделанные ему критические замечания.
В этой книге профессор Кондрашев отстаивал необходимость широкого
изучения скрытых свойств различных растений, в особенности древних
форм растений, являющихся пережитками, реликтами еще более древних
эпох существования Земли. Подобные растения, живущие сейчас в
тропических и субтропических странах, могут оказаться носителями очень
важных и ценных свойств, выработавшихся в приспособлении к иным
условиям существования десятки миллионов лет назад. В качестве примера
профессор приводил растения, обладающие очень ценной древесиной и
являющиеся пережитками древнетретичной эпохи (шестьдесят миллионов лет
назад): у нас, в Закавказье, - самшит и "железняк", в южных странах, -
тик, гринхирт, черное африканское дерево, японское гингко с его еще не
изученными целебными свойствами, существовавшее более ста миллионов
лет назад. Женьшень, уцелевший от третичного периода...
Эта работа профессора Кондрашева подвергалась резкой критике со
стороны авторитетных ученых, и сейчас в угрюмом молчании профессор
признался себе, что его критики во многом правы. Положения работы
основывались больше на горячем убеждении, а фактического материала,
требуемого железными законами научного мышления, увы, было маловато. В
то же время профессор Кондрашев был уверен в правильности своих
положений. Да, больше убедительных фактов...
Вот если бы иметь в руках доказательства действительного
существования "дерева жизни" средних веков! В шестнадцатом и даже в
семнадцатом веках еще было известно это дерево, обладавшее чудесными,
необъяснимыми свойствами. Чаши или бокалы, сделанные из него,
превращали налитую в них воду в чудесный голубой или
огненно-золотистый напиток, излечивавший многие болезни. Происхождение
этого дерева и вид растения оставались неясными. Тайной дерева владели
иезуиты, дарившие волшебные деревянные чаши королям, добиваясь от них
пожертвований и привилегий.
Дерево это в старинных сочинениях Монардеса, изданных в Севилье в
1754 году, а также у Атаназиуса Кирхериуса называется по-латыни
"лигнум вите" или "лигнум нефритикум", что по-русски значит "дерево
жизни" или "почечное дерево".
По одним сведениям, оно происходило из Мексики, по другим - с
Филиппинских островов. Действительно, у ацтеков было известно чудесное
целебное дерево под названием "коатль" ("змеиная вода"). Профессор
вспомнил опубликованные опыты с чашей из почечного дерева, проделанные
знаменитым Бойлем, описавшим явления голубого свечения налитой в чашу
воды и тогда же отметившим, что это не краска, а какое-то еще
необъяснимое физическое явление.
- Можно, Константин Аркадьевич? - раздался знакомый женский
голос, и в двери мелькнули светлые кудряшки и вздернутый носик Жени
Пановой.
Способный научный работник и в то же время хорошенькая женщина,
Панова имела успех не только у молодежи, но и у более почтенных по
возрасту сотрудников института. Профессор Кондрашев, сам не зная, по
каким обстоятельствам, пользовался ее особой симпатией.
- Послушайте, дорогой Константин Аркадьевич, не огорчайтесь... Я
знаю, чем вы опечалены... Но, мне кажется, вы слишком обгоняете тот
уровень науки, который определяется наличным фактическим материалом.
- Я знаю сам, что нетерпелив! - буркнул Кондрашев, слегка задетый
замечанием и недовольный вмешательством. - Вы-то можете ждать, но мне
уже маловато времени осталось. А чудес, внезапных открытий в мире не
бывает. Только один медленный труд познавания, подчас тоскливый...
Желая переменить разговор, Панова вытащила из сумочки два билета.
- Константин Аркадьевич, поедемте в филармонию. Там сегодня
Чайковский - моя любимая "Березка". Вы ее тоже любите. А Сергей
Семенович нас подвезет, он сейчас едет. Я и побежала за вами... - Она
дружески улыбнулась.
В девять часов они были в филармонии. Скрипки пели о русской
беспредельной природе, о покое медленных и широких рек, обрамленных
темными лесами, под низко светлеющими хмурыми облаками, о трепетании
свежей, как радостное обещание, зелени стройных берез...
И Кондрашев, смирившись в своем нетерпении, думал о неотвратимой
безудержности знания, которое все шире и дальше распространяется по
бескрайним равнинам неизвестного, захватывая все большие массы
людей...
- Я всегда убегаю слушать музыку, если на душе нелегко, - шепнула
Панова.
Профессор улыбнулся и уже с удовольствием посмотрел на нее. В
антракте, когда они шли по коридору, из встречного потока людей
выделился загорелый человек в морской форме. Кондрашев заметил
необычный загар его энергичного лица и весело блестевшие глаза. Моряк
- вернее, морской летчик, судя по крыльям, нашитым на его рукаве, -
увидел Панову, мгновенно очутился перед ними, восклицая:
- Женя, Женя!
Девушка вспыхнула и рванулась к нему, но тут же сдержалась,
подала ему обе руки:
- Борис! Откуда ты взялся?
Профессор почувствовал себя лишним и направился в курительную. Он
успел докурить папиросу, прежде чем Панова с летчиком разыскали его.
- Познакомьтесь. Это Борис Андреевич, мой большой, большой друг.
И знаете, Константин Аркадьевич, он летал очень далеко, только что
вернулся и видел нечто необычайное. Как бы чудо, которое вы сегодня
отрицали, действительно не случилось... Но это замечательно -
разыскать меня здесь!.. Всего три часа, как приехал... - торопясь и
несколько бессвязно говорила девушка.
Летчик прямо сиял от радости...
Профессор с удовольствием пожал руку моряку, приятный вид
которого... да, он безусловно производил приятное впечатление.
Они обменялись обычными при первом знакомстве незначительными
словами, но девушка нетерпеливо перебила:
- Борис, вы не понимаете... если есть у нас хоть один человек,
который может объяснить ваше необыкновенное открытие, то это только
Константин Аркадьевич!
Все трое оказались у профессора на квартире, и здесь летчик
подробно и обстоятельно рассказал о своем путешествии. Уже начало
рассказа заставило профессора радостно насторожиться.
Всего два с половиной месяца назад молодой, но уже занимающий
