- Как красиво! - изумилась девушка.
- Ага, некрасивый камень оказался волшебным. Он и считался в
древности волшебным. Это гидрофан, иначе называемый "око мира". Он
сильно пористый и поэтому в сухом состоянии непрозрачен. Как только
поры заполняются водой, он делается прозрачным и очень красивым. Это
все разновидности кварца; их еще много сортов различных оттенков,
ценности и красоты.
- Что же вам дала наша сегодняшняя экскурсия? - спросила Таня.
- Теперь я имею представление о строении всей этой местности.
Правда, оно оказалось неинтересным: древние граниты и толща черных
кварцитов, пронизанных жилами кварца. Холм, на котором стоит
обсерватория, несколько отличается от других: он сложен какими-то
очень плотными стекловидными кварцитами. Красивые камни в русле речки
остались от размыва кварцитов - в жилах, в пустотах и натеках по
трещинам, должно быть, довольно много халцедона и опала.
- А где же разработки, о которых говорится в надписи?
- Так и не знаю. Сами же видели, - нигде ни малейших следов.
Может быть, они скрыты под развалинами обсерватории.
- Плохо! Опять Матвей Андреевич будет смеяться... - заключила
Таня. - Пора обратно. Смотрите, солнце садится. И так придем в
темноте.
На красном огне заката круглые плечи холмов выступили резкими
силуэтами. Полное отсутствие ветра подчеркивало глухое молчание
окрестных песков. Когда мы добрались до холма обсерватории, с западной
стороны уже погасли последние отблески зари.
Развалины, едва различимые при свете звезд, встретили нас
молчанием. Только сплюшка[Сплюшка - небольшой сыч; водится в южных
районах Советского Союза.] где-то вдали издавала свой мелодичный крик.
Ночью здесь было неприветливо; неясное ощущение опасности овладело
нами, и мы пошли крадучись и шепчась, словно боясь разбудить что-то
дремавшее среди угрюмых стен.
Внезапно я почувствовал, что дневная усталость куда-то отходит,
уступая место бодрости. Сухой, неподвижный воздух, несмотря на тепло,
исходившее от нагретых стен, казался необычайно свежим. Приятное, едва
ощутимое покалывание изредка пробегало по коже.
- Я совсем не устала, - шепнула мне Таня, придвигаясь так близко,
что почти касалась меня плечом. - Здесь что-то в воздухе.
- Да, я бы сказал, воздух - точно вблизи динамо-машины.
Потрогайте-ка ваши волосы, Таня: они что-то очень распушились.
Таня провела рукой по волосам, стараясь пригладить их, и
множество мельчайших голубых искорок замелькало под пальцами.
- Будто перед грозой, - сказала Таня, - только небо ясное и
духоты совершенно не чувствуется, наоборот...
- Странно. Вообще в этом месте много необъяснимого... - начал я и
вдруг увидел слабое зеленоватое свечение, мелькнувшее где-то в проломе
стены.
Мы уже подходили к главному зданию с дугой квадранта. Я
присмотрелся и заметил, что чуть видимым отблеском светится несколько
букв надписи на внутренней стенке портика.
- Смотрите, Таня! - Я подвел свою спутницу к обрушенной части
стены.
В непроглядной тьме сводов явственно выступали извивы букв,
очерченные зеленовато-желтым сиянием.
- Что это такое? - взволнованно прошептала девушка. - Тут кругом
много надписей, но ведь они не светятся.
- Все те надписи сделаны золотом. Так, кажется?
- Правильно, - подтвердила Таня.
- А это... Одну минуту...
Я осторожно проскользнул в портик и зажег спичку. Загадочное
свечение мгновенно исчезло. Обветшавшая стена слепо встала передо
мной. Но я все же успел заметить уцелевший кусок изразцовой плитки,
покрытый гладкой глазурью, с выведенными на ней оранжево-зелеными
буквами.
- Это сделано не золотом, а такой же эмалью, как у лестницы в
подвале.
- Пойдемте скорее посмотрим! - живо предложила девушка.
- Пойдемте, - согласился я и спросил: - Вы бывали когда-нибудь
ночью на обсерватории, вы или профессор?
- Нет, ни разу.
- Тогда вот что, пойдем сначала в лагерь - только не говорите
пока ничего профессору, - мы поужинаем и, когда все заснут, продолжим
исследование, если хотите. А если устали, я один займусь.
- Что вы! При чем тут усталость? Все так таинственно, интересно!
- Отлично. Только уговор, Таня: профессору ни слова. Я сам еще
ничего не понимаю, но, если мы с вами додумаемся до какого-то
объяснения, вот будет Матвею Андреевичу сюрприз наутро!
Теплая крепкая рука девушки сжала мою. Мы быстро спустились с
холма к площадке, на которой по обыкновению горел небольшой костер.
Поворчав на нас по поводу опоздания к ужину, профессор принялся
расспрашивать меня о результатах похода. Как Таня и ожидала,
добродушные насмешки профессора посыпались на мою бедную голову, едва
Матвей Андреевич узнал, что я так и не нашел следов разработок красок.
- Ладно, лучше не буду спрашивать, что вы нашли в темноте вместе
с Таней... Ну-ну, не сердитесь! Показывайте ваши камешки... Как много
сердолика! Пожалуй, если несколько дней поработать, набрали бы целый
мешок. Теперь сердолик мало ценится: еще один из многих примеров
забытой с веками мудрости человеческого опыта. Раньше во всей Ближней
Азии этот камень ценился наравне с лучшими драгоценностями. Из него
делали браслеты, ожерелья, пряжки. И верили, что сердолик предохраняет
человека от многих заболеваний. А самое любопытное - оказывается, эта
вера больше, нежели простое суеверие. Я недавно узнал... - Профессор
замолчал, задумчиво разглядывая красный камень при свете костра.
- Что вы узнали, Матвей Андреевич, расскажите, - попросила Таня.
- Да очень просто: медики начинают пробовать лечение сердоликом.
Оказывается, он почти всегда обладает радиоактивностью, слабой, можно
сказать - ничтожной, равной сумме радиоактивности человеческого
организма. Но именно потому, что радия в сердолике только ничтожные
следы, он действует благотворно на нервную систему, восстанавливая в
ней какой-то баланс, что ли, - не знаю толком.
"Радий?" Меня пронзила неясная догадка, и в голове вихрем
завертелись мысли об электрических разрядах, светящихся надписях,
оранжево-зеленых красках. Я нетерпеливо вскочил, но сейчас же взял
себя в руки и поспешно вытащил папиросы.
- Что это вы, словно вас кольнуло, Иван Тимофеевич? - удивленно
спросил профессор. - Пожалуй, и спать время. Завтра пораньше примемся
- наверно, разгребем вход. Вы как хотите, а мы с Вячиком на боковую.
Я и Таня остались вдвоем. Я нервно курил, ожидая, пока профессор
заснет и можно будет взять свечи для ночного исследования тайны
обсерватории Нур-и-Дешт.
Наконец Таня достала две свечи, а я вытащил из кучи инструментов
тяжелый лом.
- Это зачем? - удивилась девушка.
- Пригодится. Вдруг придется отвалить камень, вывернуть
какую-нибудь плиту...
Внизу, в каменных подвалах, царил полнейший мрак. Хорошо знакомой
дорогой мы пробивались ощупью, не зажигая света. Повернули направо, в
щелевидный вход, добрались до лестничной ниши. Таня вскрикнула:
большая доска очень слабо, но явственно светилась сплетением
куфических букв. Такая же золотистая светящаяся полоска шла по выступу
лестничной арки.
- Так, понимаю, - подумал я вслух, - здесь днем мало света...
- Ну и что же? - нетерпеливо спросила Таня.
- Не спрашивайте меня сейчас, пока не решу всю задачу. Пойдемте
наверх, к квадранту. Наверно, мы встретим еще остатки светящихся
надписей... Стоп! Дайте свечу. Заглянем сюда.
Я вспомнил загадочный отблеск внутри цоколя астрономической
башни, виденный в первый день, и решил попробовать проникнуть в
цоколь. Я принялся осторожно выворачивать ломом крепко спаявшийся с
остальными брусок камня над узкой вентиляционной щелью. Уступая моим
настойчивым усилиям, камень зашатался. Я надавил сильнее и, дернув
камень к себе, извлек из кладки. Второй отделился легче. Образовалось
отверстие, достаточное для того, чтобы просунуть голову и руку со
свечой.
Огонь свечи озарил тесную внутренность башни, круглую, уходящую
высоко в темноту. Налево, против пробитой мною дыры, находился широкий
обтесанный камень, а на нем, покрытый густой пылью, стоял большой
широкогорлый сосуд, мутно поблескивая запыленной глазурью. Даже на мой
взгляд форма вазы была старинной.
- Ваза, Таня, ваза! - воскликнул я и уступил девушке место у
пролома.
- Не пролезть. Как достанем? - спросила она, подавляя радостный
вздох.
- Сейчас.
Воодушевленный находкой, я быстро справился еще с двумя камнями.
Едва я проник внутрь башни, как поспешно отпрянул назад: правее и
позади камня, на котором стояла ваза, зияла темнота колодца. В колодец
шли узкие ступеньки, спиралью завивавшиеся до какого-то выступа
внутренней части башенки. Я передал вазу девушке через пролом и
сказал:
- Подождите меня, Таня. Я спущусь вниз.
- Нет, нет, я пойду за вами: кто знает, что там... - Она
замолчала, смутившись.
Наши глаза встретились, и я... Ну, словом, я спустился, упираясь
руками в стенки колодца, и помог следовавшей за мной Тане.
Колодец был неглубок. Впрочем, это оказался вовсе не колодец, а
неровный, немного наклонный ход, высеченный в скале. Холод охватил нас
сквозь легкую одежду. Но это не был холодный, застоявшийся воздух
подземелья - чистый и свежий, он походил на богатый озоном воздух
горных вершин. На глубине нескольких метров ход расширялся в
неправильную большую пещеру с изрытыми стенами, изборожденными узкими,
просеченными в разных направлениях бороздками. Я уже знал, что искать:
кое-где в трещинах кремнистых сланцев и кварцитов, на дне бороздок
оставались небольшие охристые примазки лимонно-желтого и оранжевого
цветов.
- Вот и рудник красок, Таня! Только краски-то не простые.
Мы поднялись наверх. Не слушая протестов Тани, я совершил
кощунство - понес вазу, не дожидаясь дня. Крепко прижав к груди
тяжелую вазу, я осторожно ступал, боясь споткнуться. Около портика мы
оставили дорогую находку и медленно обошли все здание. Я оказался
прав: еще в нескольких местах мы обнаружили свечение каких-то знаков.
Светящиеся черточки были и на дуге квадранта.
Спустившись к речке, мы осторожно сняли крышку сосуда. Внутри его
не было ничего, кроме пыли. Тогда мы обмыли вазу снаружи и бесшумно
принесли в палатку, поставили у изголовья профессора, заранее
наслаждаясь, как он будет удивлен и потрясен утром.
- Ну а теперь рассказывайте! - шепнула мне на ухо Таня. - Я все
равно спать не буду, пока не узнаю.
Отойдя от палатки, мы уселись на берегу речки, с мелодичным
журчанием бежавшей в темную степь.
- Все, оказывается, очень просто, Таня: здесь имеется
месторождение урановых руд и, следовательно, присутствует радий. Эти
желтые пятна - урановые охры. Они применяются в керамике для получения
очень прочной глазури с яркими и чистыми цветами: оранжевым,
желто-зеленым, оливковым. Урановые руды встречаются в натеках, по
трещинам кварцитов и были еще в древности выработаны, но радий -
радий! - помимо урана, вероятно, рассеян в ничтожном количестве в
кремнистой массе светлых кварцитов. И я думаю, что весь холм
обсерватории, состоящий из этих кварцитов, излучает эманацию радия.
Кварциты, должно быть, слаборадиоактивны. Соли радия, смешанные с
другими минералами, дают необычайно прочные светящиеся краски. Сейчас,
особенно в войну, эти светящиеся составы имеют широкое применение.
Оказывается, древние астрономы тоже знали этот секрет, и, может быть,
само название "Нур-и-Дешт" - "Свет пустыни" - тоже связано со
