пар. Левее голые желтые скалы образовали неприступную стену,
обрушившуюся в одном месте. Здесь только и можно было начать подъем.
Наутро три пары самых сильных быков волокли облегченные нарты.
Каждую пару тащил наверх один из нас, а другой поднимал и подталкивал
нарты. Запасные олени шли следом, несмотря на страх, внушаемый им
крутизной подъема. Медленно-медленно поднимались мы наверх по этой
стене, при виде которой даже бывалый человек отказался бы от мысли
втащить на нее нарты. Уже у самого верха обрыва, где подъем стал
особенно крут, геолог поскользнулся и скатился вниз на оленей. Большой
черный бык подхватил его на свои рога и в диком страхе двумя сильными
рывками добрался до бровки обрыва. Там, на просторной площадке, мы
повалились все без исключения - олени и люди, едва живые от
изнеможения.
- Вот порог так порог! - воскликнул Алексей. - Страх берет вниз
посмотреть... А если бы кто туда сорвался?
- От нарты один спичка останется, а от тебя один печенка вниз
прилетит, - невозмутимо ответил проводник.
Оставалось пересечь речку и правым бортом долины ехать дальше.
Чего бы, казалось, проще, но и тут внезапно возникшая опасность
показала, что каждую секунду нам нужно быть начеку. На льду речки
свежая наледь образовала гладкий и плоский бугор, чуть припорошенный
сухим снегом. Едва мы въехали на бугор, олени заскользили. Спрыгнувшие
с нарт люди сами скользили и падали и не были в силах удержать
упряжки. Я сообразил, что все мы неудержимо сползаем к краю ледяного
обрыва, с которого спадает на трехсотметровую глубину замерзший
водопад... Раздался высокий, звенящий голос проводника:
- Держись, смерть близко ходи!
В страхе за судьбу товарищей я метнулся вперед, уцепился за задок
наиболее далеко сползших нарт, поскользнулся снова и упал. Девяносто
килограммов моего живого веса, обрушившись на молодой лед, пробили в
нем большую дыру, и таким образом я получил наконец твердую опору.
Невзирая на воду, пропитавшую ватные брюки, я держал проклятые нарты,
пока спутники не справились с оленями и не завернули их круто назад от
пропасти. Выбравшись на правый борт распадка, в устойчивый снег, мы
погнали оленей подальше от опасного места.
Ночевали мы уже на Ичончоките. С утра светлые легкие облака
затянули все небо сплошным покровом. Невидимое солнце излучало сильный
свет, дробившийся в облаках и отраженный снегом. Этот свет сглаживал
все неровности, искажал перспективу и менял очертания предметов,
крайне затрудняя передвижение. Кильчегасов с проводником только
морщились, сплевывали и бранились, видя в этом неверном свете одну из
особенностей чертова места.
Наконец спуск с перевала закончился. Котловина, в которую мы
спустились, была невелика. Со всех сторон ее окружали гольцы, вершины
которых терялись в молочно-белом покрывале, затянувшем небо. Прямо
перед нами возвышались почти отвесные стены горного хребта,
закрывавшего нашу цель - то самое место, о котором рассказывал
Кильчегасов.
Когда мы поставили палатку и запасли дрова, наши якуты занялись
непонятным делом. Срубив высокие шесты, они прицепили к ним какие-то
тряпки, заостренные дощечки и расставили вокруг лагеря, укрепив в
мерзлой земле с помощью камней и льдин. Как я узнал, это была защита
от черта. Он и в самом деле не замедлил вскоре появиться. Едва в
котловине начали сгущаться сумерки, как раздались жуткий визг, скрежет
и хохот, сменившиеся утробным воплем. Эти звуки, подхваченные и
умноженные необыкновенно сильным эхом, произвели на меня такое
впечатление, что я испугался, кажется, больше якутов, ожидавших
появления черта. Геолог выскочил из палатки с ружьем, но ничего не
увидел в угасавшем неверном свете.
- Вот они! - вдруг завопил Алексей, тоже вышедший наружу, и
показал на какие-то пятна, двигавшиеся над низкими ветвями скорченных
берез и почти совершенно сливавшиеся с синевато-серым мерцанием
воздуха.
Геолог вскинул ружье, длинная вспышка вылетела из ствола, и затем
раздался такой потрясающий гром, что мы все остолбенели. Гром
усилился; стихая затем, он уходил все дальше и разнесся по горам, как
весть о дерзновенном вторжении человека. Что-то упало поодаль на снег
и стало биться. Геолог бросился туда и принес громадную сову. Она
скорее походила на филина, только с иным, молочно-белым цветом
оперения, с черными пятнами и полосами на крыльях, спине и верхней
части головы. Алексей с торжеством понес сову проводникам, не
покидавшим палатки: вот, мол, ваши черти, смотрите! Но он, кажется,
мало убедил якутов, объявивших, что здесь черта еще будет много.
Мы забрались в палатку и начали обсуждать план завтрашнего похода
на голец с мамонтовыми бивнями. По недоступной летом долине речки
Киветы мы, по уверениям Кильчегасова, должны были, пройдя пятнадцать
километров, выйти в "чистое место" и оттуда подняться на плато с
бивнями. Проводник не решался идти с нами: больные ноги не давали
Кильчегасову этой возможности. Алексея мы решили оставить с якутами.
Все складывалось так, что в пешеходный маршрут могли идти я и геолог.
Только что мы приготовились заснуть, как вокруг снова все
загремело. Глухие удары, зловещее рокотанье закончились адским, долго
не стихающим грохотом. Я посмотрел на геолога, думая о лавине. Геолог
спокойно сказал:
- Это скала рухнула, Георгий Петрович. Здесь необыкновенно крутые
склоны вследствие больших молодых сбросов, так что, наверно, часто
сыплется... А вдобавок еще необыкновенное эхо. В нем-то и заключается
весь черт.
Мы рассмеялись и быстро нырнули в спальные мешки.
Ночью ослабевший за два последних дня мороз стал усиливаться.
Поднялся весьма неприятный хиуз[Хиуз - поземка, устойчивый холодный
ветер.]. Ветер дул как раз в мою стенку палатки, пробираясь в спальный
мешок и замораживая обращенный к стене бок. Я проснулся от холода, но
долго еще лежал, борясь с дремотой и ленью вылезать и затапливать
печку. Наконец я все-таки выскочил из спального мешка и, трясясь от
холода, зажег заготовленную растопку, а сам скорчился у печки в
ожидании живительного тепла. Дрова, потрескивая, медленно разгорались.
Я сидел, думая о завтрашнем походе, и вдруг отчетливо услышал тяжелые
шаги - грузный топот громадного животного. Шаги приближались к
палатке, затем обошли палатку кругом. Алексей, спавший крайне чутко,
проснулся и разбудил геолога. Топот возобновился, близкий и грозный. Я
схватил свой винчестер, который, против обыкновения, взял в палатку,
чтобы отогреть, а в случае чего и испробовать на черте действие
свинцовой пули 351-го калибра. Геолог и я быстро выбежали из палатки,
для чего нам пришлось перепрыгнуть через проводников, завернувшихся с
головами в одеяло и упорно не желавших вставать. Небо расчистилось.
Ущербная луна недобро кривилась над зубцами вершин. На ровном снегу не
было видно никаких следов, сколько ни напрягали мы зрение. Мороз
пробирал, и мы вскоре вернулись в палатку. При моем появлении Габышев
приподнялся, сел и тревожно спросил:
- Ну, чего видел?
- Ничего.
- Так... И завтра след никакой не найдешь.
- А что это было, по-твоему?
- Здешний хозяин ходи.
- Какой хозяин?
- Чего тебе не понимай? - рассердился якут. - Хозяин, я
говорил!..
Я пожал плечами и больше не стал расспрашивать его, хотя так и не
мог понять, что за "хозяин" бродил вокруг палатки.
Предрассветная мгла еще наполняла котловину, когда я и геолог
стали собираться в путь при свете свечи. Ружья решено было оставить -
путь был не близкий, и нужно было идти совсем налегке, чтобы иметь
возможность принести собранные образцы. Револьвер и медвежий нож
заменили нам винтовку и топор. И все же наше снаряжение с анероидом,
фотоаппаратом, съемочной планшеткой и припасами получилось ощутительно
весомым. Пока мы собирались и закусывали, рассвело. Проводник обошел с
Кильчегасовым вокруг палатки и заявил, что ничьих следов, кроме следов
наших оленей, нет...
Мы двинулись в путь и быстро пересекли котловину. Синий снег
звонко скрипел под унтами.
- Опять под шестьдесят! - недовольно сказал геолог, натягивая на
рот край шарфа.
Через полчаса мы достигли начала ущелья Киветы и углубились в
него. Там еще было темно, и мы прошли несколько километров в
пепельно-сером сумраке, прежде чем солнечные лучи достаточно осветили
ущелье. Вид ущелья был необычаен. Мы невольно говорили вполголоса, как
будто боялись оскорбить какого-нибудь здешнего "хозяина". Ущелье имело
в среднем не более четырех метров в ширину. Гладкие угольно-черные
стены вздымались кверху или сходились совсем, образуя арки и тоннели,
в которых царил густой мрак. Огромные бревна, ободранные,
измочаленные, были крепко забиты поперек ущелья на высоте четырех-пяти
метров над нашими головами, показывая уровень весенней воды. В стенах
ущелья вода высверлила глубокие ниши и ямы - мельничные котлы; в них
лежали круглые валуны диаметром с автомобильное колесо.
Замерзшее русло реки спадало уступами. Наледи текли во всю ширину
ущелья, так что скоро торбаса наши промокли и обратились в комья льда,
по которым мы время от времени с ожесточением колотили палками.
Обледеневшие торбаса отчаянно скользили по ледяным уступам, а эти
уступы становились все круче. В другое время, не зимой, речка
представляла собой ревущий водопад, и никакие силы не помогли бы нам
пройти здесь летом, весной или осенью. Тишина и теснота ущелья, черный
цвет его стен - все это действовало несколько угнетающе. Мы прошли уже
около девяти километров вверх по ущелью, когда оно повернуло к югу и в
какой-то просвет между нависшими сверху склонами проникли солнечные
лучи. Здесь обрывистая стена обвалилась, и слагавшие ущелье породы
выступали в свежем разломе. Это оказались слюдистые сланцы, из
золотистой мелкой слюды. Словно куски серебряного и золотого шелка,
горели они в лучах солнца на стенах ущелья, совершенно его преобразив.
Золотые и серебряные глыбы лежали повсюду на прозрачном изумрудном
льду. Еще четыре километра по ледяным уступам - и мы вышли на
маленькую круглую поляну, поросшую кедрами и заваленную большими
камнями. Слева, теперь ясно видимый в чистом небе, возвышался голец
Подлунный, как чудовищная каменная башня, заслоняя от нас весь
северо-восток. Впереди виднелся прямой, словно обрезанный ножом,
крутой уступ. Час быстрого хода - и мы, обливаясь потом в тяжелой
одежде, взобрались на этот стометровой высоты обрыв, но не увидели
ничего, кроме гранитного вала, загораживавшего нам дальнейший путь.
Вал был невысок, и мы легко одолели и эту последнюю преграду. С гребня
вала раскинулась перед нами цель тяжелого пути - небольшое плато с
выпуклой поверхностью, окруженное редкими конусовидными сопками.
Выпуклая поверхность плато была почти лишена снежного покрова.
Поодаль, за кустами кедрового сланца, виднелось несколько острых глыб
светлого гнейса, расположенных удивительно правильно - в виде буквы П.
Продравшись сквозь заросли кедрового сланца, мы нашли на большой
поляне несколько слоновых бивней - не мамонтовых, закругленных в
полукольцо, а громадных, слабо изогнутых бивней, похожих на бивни
самого большого африканского слона. Я насчитал четырнадцать штук.
Самые большие были до трех метров длины. Слоновая кость почернела и с
задних концов рассыпалась на мелкие кусочки. Зубов и других костей не
было. С холма мы увидели в центре плато еще одну большую кучу слоновых
бивней, которые лежали, наваленные как дрова, занимая большую площадь.
