С радостными восклицаниями мы побежали вперед, обгоняя друг друга. Тут
было несколько сотен бивней. Между ними кое-где торчали громадные
кости, которые мгновенно рассыпались, едва мы притрагивались к ним.
Недалеко от вершины холма между острыми камнями виднелась
глубокая промоина: не та ли "дырка в гольце", про которую упоминал
Кильчегасов? В левом борту промоины мы разыскали широкий заваленный
ход и поползли внутрь. Сначала пришлось карабкаться под низкими
оледенелыми сводами куда-то наверх, затем мы быстро скатились вниз и
очутились в кромешной тьме. На счастье, в рюкзаке геолога оказался
кусок свечи, которой суждено было в дальнейшем оказать нам еще одну
важную услугу. Пещера была велика, с несколькими высокими ходами. На
полу из наледи торчали кости животных. Мы углубились в наиболее
высокий ход и в ту же минуту испустили дружный крик удивления. На
гладких, отвесных стенах пещеры при свете свечи виднелись грубые,
громадные изображения животных, сделанные или резкими штрихами, или
превосходно сохранившимися красками - черной и красной. Эти рисунки
были сделаны очень точно и верно и с удивительной выразительностью. В
колеблющемся свете свечи они казались живыми.
Вне себя от удивления, я смотрел, как на черных стенах
развертывалась жизнь Африки. Вот огромные слоны с растопыренными, как
крылья летучей мыши, ушами, антилопы, львы. Вот головы двурогих
африканских носорогов...
- Черт возьми, носороги и слоны-то ведь африканские! - вскричал
я.
Мы находили все новые рисунки. Вот пятнистая гиена с покатой
спиной, жирафы, полосатые зебры. Африка в сердце скованных стужей
сибирских гор! В пещере было сравнительно тепло. Я забыл про мокрые,
обледеневшие торбаса; мне было жарко, словно меня коснулся знойный
пламень африканского неба.
Пройдя дальше, мы обнаружили две ниши, заполненные бивнями
слонов. Тут были собраны особенно большие, до четырех метров в длину.
Сложенные штабелем, как дрова, они поблескивали под огнем свечи своей
гладкой черно-желтой поверхностью.
Я увлекся и побежал было в другое большое разветвление пещеры, но
меня остановил геолог, напомнив, что уже три часа. До темноты осталось
не более полутора часов: нам нужно было торопиться. Ночевать в этом
безлесном месте, на шестидесятиградусном морозе, в мокрой одежде было
слишком опасно. Все же мы еще с полчаса торопливо продолжали поиски
хоть каких-нибудь остатков тех, кто здесь жил и рисовал африканских
животных. Нам хотелось как можно больше узнать о таинственных
обитателях пещеры, но ничего, кроме двух каменных наконечников копий и
еще какого-то неизвестного мне костяного инструмента, мы не нашли.
Солнце уже спустилось низко за горы, когда, навьюченные образцами
зубов и бивней, мы поднялись на гребень гранитного вала и в последний
раз окинули взглядом необычайное место. Быстрый поток мыслей пронесся
в моем мозгу. Я вспомнил о великих переселениях африканских животных в
Азию, о том, что перед оледенением в Забайкалье и части Монголии была
жаркая степь, где жили страусы, антилопы и жирафы. Теперь я понял, что
нашел крайний северо-восточный форпост Африки - место, куда до
оледенения докатилась волна переселений.
Случилось действительно необычайное: тоскуя по Африке в морозных
ущельях Сибири, я открыл в них кусочек земли, в древности бывшей
Африки и сохранившейся нетронутой с того времени. Кто же были эти
таинственные древние люди, рисовавшие животных? Если они жили до
оледенения, то, значит, они принадлежали к очень древней расе. В то же
время эта раса была уже сравнительно высокоразвитой, если судить по
рисункам на стенах пещеры. Таких рисунков в Сибири и вообще в СССР
пока никто не находил. В правильном расположении каменных глыб я
обнаружил большое сходство с загадочными сооружениями из огромных
камней, нередко встречавшимися в Центральной и Восточной Африке. Да,
скорее всего эти люди пришли сюда из Африки следом за потоком
переселявшихся животных - древние племена художников и мужественных
охотников на гигантских слонов.
Ошеломленный находкой, я, по обыкновению каждого исследователя,
быстро соображал, пытаясь сразу же найти наиболее правдоподобное
объяснение. И только постепенно я начал сознавать все значение нашего
открытия. Теперь может быть решен старый спор ученых об одном или
нескольких оледенениях, решен в пользу одного оледенения. Совсем
по-новому придется пересмотреть прежние взгляды геологов на историю
этой области Сибири в четвертичный период и представления зоологов о
распространении животных и происхождении современной наземной фауны.
И, наконец, самое интересное - люди, самые древние обитатели
Центральной Сибири, неожиданно оказавшиеся современниками и, возможно,
родственниками тех, которые до сих пор были найдены только на западе и
юге. Да, ученым придется теперь всячески обдумывать открытие, добытое
в результате труда и упорства кучки людей здесь, в оледенелых горах,
под жестоким морозом...
Молча мы спустились вниз и пошли к речке, к началу ущелья, где мы
оставили собранные в нем образцы пород. Геолог спросил меня, что я
думаю о нашей находке. Я рассказал ему о своих размышлениях, и он
согласился с моими догадками.
- Да, я тоже думаю, что эти куски и рисунки древнее здешних
поднятий и оледенений, - сказал он. - Пещера промыта в известняках
какими-то водами, а где теперь на высоте вы найдете столько воды?
Когда вся эта огромная область подверглась поднятиям и оледенению, что
было около пятидесяти тысяч лет назад, земная кора была здесь
расколота на отдельные участки. Одни поднимались кверху и образовывали
горные хребты, другие спускались, образуя котловины. А этот голец,
который мы открыли, - словом, небольшой участок древней почвы - был
поднят на меньшую высоту, чем другие, и не претерпел оледенения и
размыва. В то же время он не был опущен настолько, чтобы его завалило
моренами и речными галечниками. Потому-то все на поверхности его
сохранилось нетронутым... ну, конечно, не считая атмосферных
влияний...
На этом наши ученые рассуждения оборвались. Наступившая ночь
заставила нас все внимание сосредоточить на дороге. У входа в ущелье
мы подобрали оставленные камни и вступили в полную темноту. За свою
многолетнюю скитальческую жизнь я, кажется, не попадал в худшие
переделки, чем этот ночной поход в ущелье Киветы. Мы то и дело
проваливались в воду наледей. Все больше льда нарастало на наших
торбасах. С тяжелым грузом за спиной было трудно двигаться по гладкому
льду, а на уступах замерзших водопадов мы падали и катились вниз.
Скоро и одежда наша обледенела. Все тело было избито. Не знаю, сколько
километров мы прошли таким образом, но в конце концов мы остановились,
не в силах продолжать этот путь. И в то же время мы знали: нужно идти
дальше - долгий отдых без костра грозил гибелью. Разжечь костер не
было возможности - кругом только скалы и лед. Вдруг я вспомнил о
свече. Какое счастье, что я не бросил огарка после осмотра пещеры! В
неподвижном воздухе свеча могла гореть, как в комнате. С трудом
разожгли мы замерзший фитиль и двинулись дальше, поочередно неся свечу
в высоко поднятой руке. Теперь ледяные каскады Киветы стали менее
страшны - можно было осторожно скользить и скатываться по ним. Остатка
толстой "железнодорожной" свечи хватило почти на час. Когда снова нас
окутал мрак, до конца ущелья осталось уже немного. Поздняя луна
повисла над гольцами, освещая правую стену черного коридора высоко над
нашими головами. Прошло немало времени, прежде чем черные стены
разошлись и выпустили нас на свободу, в серебристое снежное поле.
Теперь до палатки осталось не более четырех километров. Но леса не
было, а следовательно, и тут сделать остановку было нельзя. Я прошел
не более полукилометра по котловине и вдруг почувствовал, что
перенапряженное сердце сдает. Трудный путь: почти сутки на морозе в
шестьдесят градусов, в мокрой, тяжелой одежде, с грузом за плечами,
нечеловеческое напряжение при спуске по ущелью, и при всем этом -
невозможность дышать глубоко, так как легкие не принимали ледяного
воздуха...
Нужно ли удивляться, что даже два таких закаленных человека, как
я и геолог, стали быстро сдавать в конце пути? Мое предложение бросить
здесь рюкзаки с образцами и все другое снаряжение геолог выполнил, не
теряя ни секунды.
Мы едва плелись по гулко хрустевшему снегу, подбадривая друг
друга. Силы убывали с каждым шагом. Еще полкилометра, километр - и
геолог зашатался, упал на четвереньки в снег и сел, тяжело дыша.
Борясь со слабостью, я подошел к нему и стал уговаривать подняться,
продолжать путь. Он ответил, что сейчас ему все безразлично, идти
дальше он не может. И все же я заставил геолога подняться и пойти. Но
через несколько сотен метров ощутил, что и сам не могу двигаться.
Огромным усилием воли я заставил себя отсчитать двести шагов, потом
еще сто, потом пятьдесят и затем, подобно геологу, рухнул в снег.
Блаженный покой охватил меня. Спать, спать - больше ничего!.. Слабо
шевельнулась мысль, что заснуть - значит умереть... И я рассердился,
услыхав очень громкий топот. Это возвращался геолог, возвращалась
жизнь, возвращалась невыносимая необходимость вставать и идти. Не
помню, сколько еще времени мы шли бок о бок, боясь отойти друг от
друга, боясь подумать об отдыхе...
Я наступил на тонкую ветку или сучок, скрытый под снегом.
Необычайная громкость звука переломленного сучка дошла даже до моего
угасающего сознания. Я вспомнил сразу все: и чудовищный гром обвала, и
гулкий топот вчерашнего ночного гостя, и громкие шаги геолога...
Остановился, содрал твердую, как кора, рукавицу и вытащил револьвер.
Обыкновенный браунинг загремел, как пушка. Звук раскатывающейся волной
пронесся по долине. Еще и еще я повторял свой гремящий призыв, пока не
услышал усиленные эхом крики. Я сунул пистолет в карман и, едва разжав
сведенные пальцы, опустился на колени рядом с геологом.
Мы задремали, но были разбужены приближающимся топотом: к нам
спешили оба якута и Алексей. Услышав мои выстрелы, они сразу
догадались, в чем дело. За пазухой Алексей принес флягу с горячим чаем
и бутылку водки. Нас под руки довели до палатки, и мы, не раздеваясь,
погрузились в крепкий сон. Алексей вскоре разбудил нас, чтобы
покормить и уложить как следует. А наутро мы уже совсем пришли в себя.
Припасы были на исходе, и, к радости якутов, мы решили спешно покинуть
котловину, даже не разобрав образцов, принесенных на рассвете якутами.
Нам хотелось встретить Новый год в менее унылом месте.
Габышев подошел ко мне, смущенно усмехаясь, подождал, пока я
кончу обвязывать нарты, и тихо сказал:
- Я понимал, какой ночью хозяин ходи, Кильчегасов тоже. Это звук
такой сильный здесь, это олень наш ходи...
Проводник весело рассмеялся и, подмигнув мне, направился к своим
нартам.
Обратно по знакомой, проторенной дороге мы продвигались гораздо
быстрее.
Второй день нового, 1936 года застал нас совсем близко от долины
Чары. Олени легко бежали по проложенному Кильчегасовым следу. Алексей
пел заунывную песню о том, как "идет бодайбинец-старатель по Витиму в
ужасный мороз". Нарты ныряли и качались подо мной, солнце весело
блестело на белой ленте замерзшей реки...
1942 - 1943
БЕЛЫЙ РОГ
В бледном и знойном небе медленно кружил гриф.
Без всяких усилий парил он на огромной высоте, не шевеля широко
распластанными крыльями.
