лагеря) выступа и стали спускаться к большим конусам пурпурной
глины, торчавшим внизу. Конусы, точно кокетливыми шапочками,
были прикрыты квадратными толстыми плитами песчаника.
-- Пурпурная глина -- седьмой слой но разрезу,-- сказал я
Громову, в то время как мы торопливо спускались по крутому
песчаному откосу,-- в ней я никогда не видел ни одной кости. А
парень, видите, показывает. что скелет лежит именно в ней.
Странно?
-- Чепуха какая-то,--сердито буркнул Эглон.-- Эх. и
вздрючу же я парня, если окажется, что все наврал!
Но "батареец" не наврал. С восточной стороны большого
конуса красной глины проходил прослой песчанистой глины
блеклого цвета, сплошь переполненный костями динозавра.
Плотные кости, частью покрытые черной пленкой окиси
марганца, частью светло-серые, четко выделялись в породе узкой
полосой на глаз около пяти с половиной метров длины. Мы
различили позвонки, к концу превращавшиеся в хвостовые,
несколько ребер, кости лап. Да, Иванов оказался прав и нашел
скелет там. где мы в предварительном обследовании Баин-Ширэ
даже не собирались его искать!
Первая попытка "батарейца" встать в ряд с признанными
искателями -- Андросовым и Прониным -- удалась как нельзя
лучше. Иванов тут же во всеуслышание был объявлен чемпионом, а
шоколадная премия заменена ему денежной.
Скелет оказался задетым размывом -- много костей валялось
на склоне, сползая вместе с кусочками глины. дробившейся на
кубические осколки величиной с лесной орех. Черновато-серые
куски костей виднелись в ложбинках водотоков у подножия конуса.
Пока я осматривал скелет, в голове складывался новый план
работы. Хотя скелет был довольно велик, нужно попытаться взять
его теперь же! Ученый должен помнить, что самые лучшие планы
изменяются неучтенными обстоятельствами.
Я не мог с полной, абсолютной уверенностью сказать, что на
следующий год снова смогу привести экспедицию сюда за скелетом.
Значит, преступлением перед наукой будет не сделать попытки его
извлечь...
Экспедиция разделилась на две части. Орлов с Эглоном,
рабочими и наторевшим в выемке костей Прониным оставались на
Баин-Ширэ и начинали раскопки скелета. Громов, Данзан и я на
"Смерче" отправлялись завтра же в горы Хара-Хутул, чтобы
непременно изучить это важное местонахождение.
Мы выехали в девять часов утра двадцать девятого октября.
Проводник Намцерен (Кухо) повел на запад по дороге, с которой
мы тогда свернули на плато к обрыву Баин-Ширэ. По этой дороге
мы проехали около десяти километров и, завидев справа высокие
кочки, повернули к северу. Там проходила тропа, и мы
благополучно объехали эти песчаные холмы, достигавшие десяти
метров высоты и отличавшиеся от барханов росшей на них редкой
растительностью. Едва мы миновали кочки, как внезапно очутились
на широкой, отлично накатанной автомобильной дороге, ведшей в
аймак. После блужданий но заросшим тропам дорога показалась
настоящей автострадой. Встретился старик арат с тремя
верблюдами. Данзан и проводник долго разговаривали с ним. а мы
с Громовым старались понять, откуда взялась эта дорога.
Поскольку от нее шло много ответвлений в обширные саксаульники,
тянувшиеся на много километров к северу от дороги, то мы
решили, что эта дорога служит для вывозки саксаула в аймак.
Дорога так и была названа нами "лесовозной". На самом деле это
была дорога Саин-Шанда -- Солонкер ("Обитель радуги")). Теперь
мы знали лучший путь для возвращения в аймак.
Мы проехали по дороге на восток около пяти километров, и
тут проводник сознался, что он не знает, куда ехать, и дальше
вести нас не может. Впрочем, винить Кухо было бы несправедливо.
Быстрота автомобильной езды не давала монголу возможности
разыскивать мелкие приметы пути и раздумывать о дороге в
однообразных равнинных областях Гоби.
Не раз уже я замечал, что проводники, уверенно
ориентировавшиеся в горах или холмистой местности, начинали
путаться, теряться и сбиваться в равнинах, где при быстроте
езды от них требовалось мгновенное решение, в корне отличное от
неспешного раздумья во время медленного передвижения на
верблюде или коне.
Опять, как много раз до этого, техника требовала от
человека новой психологии, иной реакции на внешний мир. не
оставляя времени на глубокое, во всех деталях законченное
знакомство...
Но теперь и мы кое-чему научились в скитаниях по Гоби.
Многократные наблюдения над тем, как проведены гобийские
автомобильные дороги-накаты, научили искать и находить те
места, по которым они чаще всего проходят.-- старые караванные
дороги и тропы. Нагруженные верблюды должны идти самой легкой
дорогой, избегая крутых подъемов, сыпких песков, рыхлых и
вязких солонцов, не пересекая, а обходя глубокие русла -- в
общем то, что не годится для движения машин.
Опыт научил нас издалека узнавать характер местности,
угадывать в туманящейся дали пески и глубокие русла, уклоняться
от изобилующих промоинами горных подножий, издалека определять
плотность песка в сухом русле по примеси глины или по крутизне
его падения. Это были еще самые элементарные знания, но знания,
прочно усвоенные, врезанные в память долгими часами размышлений
и наблюдений во время движения машины по Гоби.
Почему бы сейчас не попытаться провести машину? Ведь у
меня есть карта -- пусть устарелая и неточная. но она даст
основное -- направление. Это главное. А уж местность сама
покажет, как по ней ехать...
Я подробно расспросил Данзана, что говорил старик,
приблизительно определил на карте местонахождение машины (на
нашей старой карте не было новых автомобильных дорог) и
направил машину на северо-запад. Все пути к северу были закрыты
огромным урочищем Гурбан-Сухайту ("Три жилья") --песчаной
котловиной, сильно заросшей саксаулом. Решив пробиться
напрямик, мы отважно забрались в дебри саксаульников и по
ужасным песчаным кочкам стали продвигаться вперед. Пустая
полуторка шла довольно легко, но машину так бросало и мотало,
что мы в кузове едва удерживались на местах, а проводник только
вскрикивал от удивления или испуга.
Наконец мы продрались к урочищу Хонгор. Через него шла
древняя большая караванная тропа -- одна из четырех,
соединявших прежде Ургу (Улан-Батор) с Калганом. Широкая, в
несколько рядов, верблюжья тропа была отмечена повсюду двойными
высокими обо из плит белого песчаника. Хонгор оправдывал свое
название -- огромная равнина, местами с очень пологими холмами,
поросла редкой желтой травой, а щебнистая ночва состояла из
мелких белых с рыжеватыми пятнами камешков. На солнце все
стелилось светлым рыжеватым ковром, и равнина казалась особенно
просторной. Веками утоптанная поверхность тропы ясно выделялась
темной -- вблизи, сероватой -- вдали прямой полосой. "Смерч"
несся по твердой и ровной тропе с предельной скоростью.
Для меня было совершенно неясно, где нужно будет свернуть
с тропы, но я решил положиться на русскую смекалку, в надежде,
что дальше будет виднее...
Невысокие увалы иногда пересекали путь, тропа суживалась в
углублении между холмами, часто размытыми или окаймленными
оврагами. Ход машины замедлялся, и мы осторожно перебирались
через препятствие. Такие промоины, тоже в белых породах, на
фоне поразительного общего однообразия казались живописными и
невольно закреплялись в памяти. Именно так при долгом
пребывании на гобийских равнинах обостряется наблюдательность,
и все мелкие детали ландшафта становятся как бы очень
выпуклыми.
Нет сомнения, что старые проводники караванов, тратившие
по два года на каждый рейс обладали невероятным для обычного
человека знанием всех деталей равнинной местности. И мы
понемногу стали тоже видеть в Гоби не одну только однообразную
и бесприметную местность.
Я вспомнил свои путешествия но беспредельным пространствам
лесов, болот и гор Восточной Сибири, Якутии и Дальнего Востока.
Там ориентирами пути служили бесчисленные речки, ручьи и ключи.
Поэтому там проводники из местных жителей в совершенстве знали
всю речную систему и чертили очень подробные и точные ее карты.
Горы могли служить лишь второстепенными указателями дороги
из-за ограниченной видимости в лесах и во влажном климате с
низкой облачностью. В высоких горах Средней Азии или Алтая,
несмотря на отсутствие лесов, речки тоже были главными
ориентирами проводников. Здесь же, в открытых на сотни
километров монгольских степях и пустынях, речки не могли играть
роль указателя дорог, да их почти и не было. Зато каждая гора,
холм или воздвигнутое руками человека обо носили свои названия.
По ним, как по маякам, вели караваны опытные проводники, как
ведут капитаны корабли в морском просторе...
Дальше трава стала еще реже, а равнина еще более ровной.
Ничего живого не замечалось на десятки километров вокруг. Рядом
с тропой едва возвышались с той и с другой ее стороны небольшие
холмики по метру высоты. На вершинах этих холмов, как древние
развалины или белые кости исполинских, сказочных верблюдов,
лежали стяжения белого песчаника. Несомненно, что тропа и была
проведена мимо этих холмов как ориентиров. Много верблюжьих
костей валялось у одного из холмов, а дальше, в груде
песчаниковых плит, жил небольшой голубовато-серый сыч. Таким и
запомнилось урочище Хонгор: холмики с белыми песчаниками,
древняя тропа, прочерченная через однообразные равнины светлыми
оторочками ковылька, и одинокий, безмолвный сыч -- единственный
обитатель этого, прежде оживленного, старого пути старой
Монголии.
Тропа вошла в большое сухое русло с группами хайлясов и
исчезла в нем. Мягкий песок в русле не позволял ехать, и мы
поспешили выбраться налево, на гряду холмов. Прямо впереди,
далеко у горизонта, показалась невысокая черная стена. Данзан и
Кухо оживились и стали уверять, что это и есть горы Хара-Хутул.
Однако у меня были другие соображения. По карте горы,
видневшиеся впереди, насыпались Хурен-Цаб ("Коричневое
ущелье"), а Хара-Хутул должен был находиться левее, западнее.
Тропа пошла прямо к Хурен-Цабу. Пришлось отказаться от удобного
пути, и "Смерч" повернул налево. Вдруг слева появилась такая же
черная полоса, и вовсе недалеко: высокий холм скрывал ее от
нас. Я вздохнул облегченно -- это, несомненно, были горы
Хара-Хутул. Где-то в ущелье среди них находился родник с
хорошей водой. Мы выехали из Баин-Ширэ без воды, чтобы не
терять времени на поездку к речке. Найдя родник, мы могли
сделать остановку.
Двинулись напрямик через высокие холмы, и очень скоро
перед нами открылась красивая котловина, поросшая свежей
зеленой полынью и удивительно непохожая на осеннюю Гоби --
сухую, мертвую и желтую. Ветер дул нам в лицо и нес бодрящий
запах полыни, такой живой и приятный, что мы долго стояли,
жадно втягивая в себя воздух. Слева, в стороне от центра этой
почти круглой равнины, стояли два хайляса с удивительно
широкой, зонтикообразной кроной, напоминавшей зонтичные акации
в африканских саваннах. Отсюда виднелась широкая щель,
прорезавшая черный гребень гор Хара-Хутул почти точно
посередине. Очевидно, там и находился родник.
По зеленой равнине навстречу шли верблюды. Вместе с жизнью
растений, обусловленной подпочвенными водами, появилась и
животная жизнь. На двух верблюдах мы заметили всадников и
остановили машину. К нам быстро подъехал молодой арат на
огромном и могучем верблюде. Животное было уже в полной зимней
шерсти, густой и темной. Белая повязка короной охватывала лоб
