калганским трактом, по которому прошло много наших
путешественников. Мы остановились покурить. Белесая равнина
кончилась -- впереди виднелись гряды темных пород, промоины
сухих русел, поросшие дерисом. Далеко, на расстоянии километра,
виднелось большое стадо дзеренов, голов в пятьсот: животные
медленно передвигались, малозаметные перед грядой темных скал.
Я улегся наземь и два раза выстрелил в середину стада. Дзерены
побежали, попадания не было.
Калганский тракт сильно зарос -- видно, движение здесь
почти прекратилось. Два параллельных автомобильных наката и
четыре-пять рядов верблюжьих троп проходили вдаль широким
следом минувшей старины.
Быстро приехали в Хара-Айрик сомон ("Сомон черного
кумыса"), прошли его без остановки и попали в мелкосопочник.
Дорога извивалась крутыми поворотами, внезапными спусками и
подъемами-косогорами, не позволяя держать скорости. Вдали как
будто плавал в воздухе голубой гребень гранитного массива
Чойрен. Здесь, собственно, уже окончилась Гоби -- ее место
заняла настоящая степь. Обширные заросли дериса по всем
долинкам и промоинам казались чуть ли не лесом -- с появлением
дериса местность стала гораздо живописнее для неизбалованных
гобийцев.
Горы Чойрен -- сильно выветренный гранитный массив --
походили на виденное вблизи Улугей-хида скопище странных скал.
Монастырь Чойрен-хид когда-то строился -- так же как и
Улугей-хид -- в местности, внушающей страх перед богами.
Размытый гранит тяжело громоздился гребнями, башнями,
хребтами и головами чудовищ, грозными мордами. Зрелище было
поистине удивительное и устрашающее. Отдельно стоявшие глыбы
были похожи на грубые статуи сидящих и стоящих людей. Все эти
естественные "изображения" искусно использовались ламами --
кое-где уцелевшие подмалевки краской оттеняли демонические
черты слепого камня или умело положенные кучки камней
превращали безымянные глыбы в обо и субурганы.
Тибетские надписи, палки с хвостами яков, укрепленные в
расщелинах камней, еще местами сохранились по сторонам дороги,
указывая путь к монастырю. Почти все постройки монастыря были
разобраны на дрова, только три-четыре здания были заняты под
жилье и склады. Огромные толстые балки, разгораживавшие двор,
указывали на былую солидную постройку. Бронзовые вазы старинной
китайской работы использовались под сосуды для воды. Во дворе
стояли две юрты, из них крайняя -- деревянная, была огромной,
по меньшей мере в два раза большего диаметра, чем обычная
аратская юрта. Внутри юрты оказались аккуратно расстеленные
кошмы, расставленные скамеечки, большая топящаяся печь...
Пока кипятился чай, я побродил вокруг с фотоаппаратом.
Монголы проявили свою любовь к воздвиганию обо и здесь,
обставив въезд на автомобильную станцию горками камней или
буддийскими ступами с воткнутыми в них коленчатыми валами,
полуосями, валиками, рычагами коробки скоростей и другими
вполне современными предметами, как-то слившимися с общим
ансамблем старых обо, субурганов и прочих остатков монастыря в
забавную и характерную смесь.
Очень удивили меня две колоссальные груды заготовленного
на зиму аргала. Сложенные прямоугольниками в два метра высоты и
прикрытые от бурь балками и тесинами, они походили на гробницы
великанов. Заготовка такого количества сухого навоза казалась
непостижимой здесь, среди гор и степей, при отсутствии оседлых
хозяйств. Слава чойренской воды из колодца, пробитого в
гранитах, в котором лед сохранялся все лето. была вполне
заслуженна. Давно, очень давно мы не пили такого вкусного и
очень горячего, как нельзя кстати, чая. После чая поехали
дальше -- ночевать здесь, приехав так рано, было бы нелепо.
Дорога за Чойреном стала лучше. После Сумбур сомона ("Сомон
храмовой трубы") началась гигантская плоская котловина
протяжением в семьдесят километров, и Пронин ехал по ней на
максимальной скорости. Терпеть холод на таком ходу стало очень
трудно -- мороз пробирался в каждую щелку одежды. Особенно
страдали ноги. и плохо пришлось нам с Данзаном, несмотря на
кошму, постланную между передним бортом и сиденьем. На меня не
нашлось подходящих валенок среди изделий монгольского
промкомбината, а Данзан вообще никогда в них не ходил. Наши
гобийские сильно изношенные ботинки пропускали мороз сквозь
разодранные подошвы. Поэтому мы с Данзаном еще вчера, сидя
рядом, походили на нетерпеливых зрителей в кино. Сегодня Данзан
забрался до половины в спальный мешок, а я беспрерывно и упорно
"работал" ногами, изображая бег на месте.
В степных котловинах появилось много мелких грызунов --
песчанок. Как всегда, песчанкам сопутствовали орлы. Всей этой
живности мы совершенно не встречали в Восточной Гоби. Только
раз на Хара-Хутуле мы с Данзаном нашли исполинское гнездо,
по-видимому грифа. скрытое под нависшей стеной песчаника. К
пяти часам вечера мороз усилился. Вдали показались какие-то
постройки, частью развалившиеся. Над длинным и низким зданием
вился дымок. Мы подъехали туда и попали на военный пост, где и
попросили разрешения обогреться. Цирики любезно пригласили нас
к плите, вскипятили соленый чай. После двух кружек почти
кипящего чая и двух выкуренных подряд козьих ножек оказалось,
что жизнь не так уж плоха и все-таки стоит продолжения.
Пронин распалился желанием "дотянуть" сегодня до
Улан-Батора, мы же, прельщенные перспективой спать дома, в
тепле, нисколько не возражали. Пронин принял хозяйский тон и,
покрикивая, беспощадно выгнал нас, разнежившихся в тепле, на
мороз. Мы поблагодарили приветливых солдат и оставили им свой
запас хлеба и мяса -- для Улан-Батора нам незачем было беречь
продукты.
Темнело. Ветреный алый закат освещал мрачную равнину,
изрытую какими-то ямами и усеянную буграми. Скоро дорога пошла
на подъем, темнота ограничила наш кругозор полосой света фар. С
каждым часом прибавлялось снега. Уже не отдельные белые пятна
проглядывали сквозь тьму, а сплошной белый покров лег на землю.
Молодая луна поднялась по-зимнему высоко, ее бледный свет,
усиленный снегом, открыл однообразные гряды гор, обступивших
дорогу. На длинном спуске с перевала в узкую долину оба склона
были покрыты толстой снежной пеленой до полуметра толщины. Мы
точно сразу попали в Арктику.
Я промерз насквозь и только подумал, что следовало бы
остановить машину, дать людям покурить и погреться, как Пронин
затормозил. Все поспешно попрыгали с машины. Долгое время шел
молчаливый пляс. Если кто-нибудь посмотрел бы на нас со
стороны, то, ручаюсь, навсегда запомнил бы это зрелище. Мрачные
фигуры в косматых дохах и полушубках сосредоточенно, со злобным
упорством плясали на заснеженном перевале, под светом высокой
луны. Наконец ноги стали отходить. Мы закурили, с наслаждением
затягиваясь. Дорога уходила вниз длинным пологим спуском, ветер
разгуливал но ущелью, начиная свистеть все сильнее, мелкий снег
летел под луной серебристо-ледяной пылью. Данзан, единственный
из нас, проезжавший здесь ранее, объявил, что до Улан-Батора
осталось сорок километров. Справа, за горами, проходила главная
дорога, ведшая к угольным копям Налайхи и дальше на Керулен, Но
ничего не было видно впереди -- дикое безлюдье и морозная
пустыня окружали пас.
Я подошел погреть руки о теплый радиатор "Дзерена" и с
нежностью погладил верную машину, безотказно перенесшую нас из
Гоби сюда, к преддверию монгольской столицы. Поднималась
метель. Вспыхнули фары, и мы стали спускаться в море
крутящегося снега, крошечными огоньками сверкавшего в свете
фар. Вдали показались электрические огни. Машина выехала на
широкое шоссе с настоящими мостами, по которому мы и понеслись
полным ходом. Вот слева показалась цепочка огней, расширилась,
и появился весь Улан-Батор. Огни группировались горящими
пятнами с темными или слабо освещенными прогалинами. В них мы
угадывали тот или другой из районов ставшего знакомым города.
В его западной части, в домике в глубине большого
квадратного двора, нас ожидала двухкомнатная квартира.
Электрический свет стосвечовых ламп казался необычайно ярким.
От большой печки распространялась жара. Старый репродуктор
передавал местную трансляцию Москвы, и эти хриплые звуки
показались чудесными. Два больших стола, настоящие стулья,
груда газет, журналов, книги и письма!
Мы расставили койки, развернули мошки, в которые теперь
можно было не забираться. Лукьянова каким-то инстинктом
определила наш приезд сегодня или завтра и наварила
превосходных щей. Пронин, сделавший четыреста двадцать
километров, был награжден стопкой водки и отправлен спать. Мы
наелись, накурились и растянулись на койках, слушая тихую
музыку, доносившуюся из репродуктора. Контраст с заснеженными,
обледенелыми горами, среди которых мы плясали под луной два
часа назад, был так велик, что это ощущение тепла. яркого света
уютного дома крепко врезалось в память. Еще утром мы собирались
и сворачивали свои постели в предрассветном сумраке на голой
гобийской равнине в таком расстоянии от этого дома, что
путешественнику прежних лет с верблюжьим караваном понадобилось
бы восемь-десять дней на то, чтобы дойти сюда! А мы в тот же
вечер наслаждаемся вестями с родины и кейфуем в настоящем доме!
Так закончилось гобийское путешествие 1946 года. Мы
вернулись к городской жизни очень своевременно -- на следующее
утро мороз дошел до двадцати семи градусов, и более не удалось
отметить ни одного заметного повышения температуры. Обычным
стало тридцать пять ниже нуля, и мои мечты вернуться в Гоби для
подножия останца, затем спустились в сухое русло. И тут повсюду
Хлопот оставалось еще очень много. Следовало спешно
рассчитать рабочих и сотрудников, подведя итоги полевому
питанию и всем прочим расходам, приготовить финансовый отчет,
написать предварительный научный отчет, вычислить километраж и
расход горючего по автотранспорту -- словом, целая гора
обязательных и срочных дел, одолевающих путешественника при
чересчур строгой отчетности, принятой у нас в Академии наук.
Для Министерства финансов не существует никакой разницы
между отчетностью предприятия, обладающего аппаратом финансовых
работников, и отчетностью экспедиций с их во многом
непредвиденными и мелкими расходами. Только покончив со всем
этим, мы смогли приступить к последней нашей задаче --
организации палеонтологического отдела Государственного музея
МНР.
* * *
Празднование Октябрьской годовщины собрало всех советских
людей, живших в монгольской столице. Приглашенные на
торжественное заседание в театр, мы с особым чувством слушали
стоя торжественные звуки советского гимна. Члены правительства
дружественной страны тоже стояли вместе с нами, отдавая честь
Советской державе.
Затем члены правительства приняли нас. Прием прошел
хорошо: сначала Данзан с большим подъемом прочитал официальный
рапорт нашей экспедиции, переведенный на монгольский язык,
затем я сделал подробный доклад о наших задачах, успехах и
перспективах будущих работ.
Более широкую демонстрацию материалов, открытых для
переупаковки и отбора образцов, передаваемых Музею МНР, мы
устроили на складе экспедиции, во дворе музея Сухэ-Батора.
Склад не отапливался, и публика в нем не задерживалась, хотя
кости гигантских динозавров возбуждали всеобщее любопытство.
Профессора собирались домой, Орлов дважды выступал с
докладами -- в клубе имени Ленина и в университете -- и
