Она возразила:
- Хоть бы и вы сами? Разве не бывало с вами так, что все тело
поет? Тогда невольно идешь, будто танцуешь.
- А вы любите танцевать? - уклонился Гирин от прямого ответа.
- Очень. А вы?
- Ну какой из меня танцор! Даже смолоду. От предков и родителей
костяк мне достался тяжелый. Было на что опираться могучей силе
русского землепашца. А у меня пропадает зря, и не могу порхать в
танце.
Сима звонко расхохоталась, откидывая назад голову. Тренированный
глаз анатома отметил абсолютную правильность ее зубов, дужки которых
были словно вычерчены циркулем.
- Такое категорическое отрицание? Боитесь, что рок-н-ролл
приглашу танцевать?
- А вы разве умеете?
- О каком в газетах пишут, с нарочитым выламыванием, нет. Но
можно и рок, и все что угодно станцевать красиво. Иногда так и потянет
на головоломную штуку, если партнер хорош, и разойдешься, как ветром
понесет сердце и ноги.
Гирина слегка уязвили слова "когда партнер хорош", он-то никак не
мог считать себя "хорошим партнером".
- Это хорошо: ветром понесет сердце и ноги! И верно!
- Ага, вы доктор и считаете, что верно!
- Не доктор, а врач. Доктор - это тот, кто имеет степень доктора
медицины. По старинке врачей зовут докторами, когда заболевают, из
заискивания, перешедшего в обычай.
Сима снова засмеялась. "Как веселый заяц в фильме "Бэмби", -
подумал Гирин.
- Человеку нужно чередовать периоды покоя или неподвижности с
энергичным движением, и танцы в ритме музыки имеют очень серьезную
физиологическую основу, - продолжал Гирин, - это потребность, а не
прихоть. Людей, не занятых физической работой, привлекают танцы
наиболее неистовые, а тяжело работающих - плавные. Распространение
разных рок-н-роллов, мамбо и твистов в Европе - это закономерность,
результат роста городского населения и числа молодежи, не занятой
активным физическим трудом. Эти танцы - явление почти социальное.
Впрочем, ничего плохого в акробатическом танце не было бы, если
избегать гнусного кривлянья. Вообще-то куда как лучше для молодежи
гимнастика, особенно художественная для девушек: какая красота! Сима
улыбнулась, вся засветившись.
- А вы молодец. Можно вас так назвать? И я рада, что
познакомилась с вами. Мне казалось, что так и не бывает: я чувствую, а
вы говорите про это, да еще так просто и ясно! И вообще...
- И вообще?.. - переспросил Гирин.
- Вообще с вами просто. И хорошо. А то чаще бывает... - Сима
умолкла, смотря перед собой, и только тонкие морщинки в уголках ее
изогнутых губ выдавали память горьких минут.
Гирин осторожно сжал двумя пальцами ее тонкое запястье.
- Все понимаю. Но как быть? Живешь среди людей, таких разных и по
большей части худо воспитанных.
- О да! Вы даже не подозреваете, наверное, как много людей,
мужчин, считают, что достаточно нескольких нежных глупостей, чтобы
покорить незнакомую девушку, только что встреченную на улице. Иногда
так устаешь от этого, особенно летом, когда ходишь...
- Легко одетая, это ясно. И от себя добавлю: есть немало людей, у
которых красота вызывает неосознанную злобу, те стремятся оскорбить и
унизить красивую девушку, бросить вслед грубое слово.
- Как вы все это знаете? Вы ведь не женщина.
- Зато психиатрия - одна из моих любимых наук. Я как-нибудь
расскажу вам о том, что руководит поступками людей, есть объяснение
почти для всего. Все закономерно.
- Я буду вам так благодарна! Но вот я и пришла. Большое вам
спасибо. И до встречи у художников.
- Одну минуту! - Гирин вырвал листок из записной книжки, написал
свой телефон и протянул девушке. - Мало ли, вдруг случится надобность.
С врачом, тем более с хирургом, знакомство полезно.
Сима взглянула на него искоса и лукаво своими громадными серыми
глазами.
- А почему вы не спрашиваете моего телефона или адреса?
- Чтобы вы были свободны - от меня. Захотите - позвоните мне
сами, нет так нет. А то я могу не угадать и оказаться навязчивым.
- А не чересчур ли вы скромны, проницательный психиатр? - И она
вдруг коснулась его виска теплой ладонью.
Ласка была так мгновенна, что Гирин потом спрашивал себя: не
показалось ли ему? Сима повернулась и исчезла между неуклюжих бетонных
колонн за воротами школьного сада. Гирин постоял, глядя в пространство
с ясным ощущением драгоценной неповторимости случившегося. Его буйная
фантазия представила судьбу в виде улыбчивой греческой богини,
благосклонно кивнувшей ему из глубины триумфальной арки, в какую
превратились железные стандартные ворота. Гирин усмехнулся и пошел
прочь. Неисправим! Сколько раз та же судьба представлялась ему лесом
мрачных тяжелых колонн, между которыми витала тьма, сгущавшаяся в
непроницаемый мрак! Эти давящие колонны в беспросветной темноте всегда
служили для Гирина образом, отражавшим его собственные неудачные
поиски, подобные блужданию между каменными столбами. Но как мало надо
человеку со здоровой психикой и телом: чуть повеяло ветром надежды на
хорошее, едва соприкоснулся с прекрасным - и возрождается неуемная
сила искания и творчества, желание делать что-то хорошее и полезное,
оказывать людям помощь. Вот в чем величайшая сила красоты. "Красавица
- это меч, разрубающий жизнь", - гласит древняя японская поговорка. Ей
вторит среднеазиатская загадка: "Что заставляет злого быть самым злым,
доброго - самым добрым, смелого - самым смелым?" И ответ ее прост:
"Красота!" Понимание этого мы порядком утратили - в нашем разобщении с
природой.
- Хватит на сегодня! - Гирин выключил энцефалограф. Широкая лента
миллиметровой бумаги, ползшая по столбу прибора, замерла. Перья,
вычерчивавшие ряды угловатых записей биотоков от разных участков
мозга, прекратили свои колебания. Лаборантка Вера нажала массивный
рычаг и отворила толстую дверь камеры, изолированной от света, звука,
электрических колебаний и магнитных влияний, зачерненной и
заземленной. В глубоком кресле сидел студент-доброволец,
подвергавшийся опыту. Лаборантка расстегнула пряжку тугой резиновой
ленты, которая удерживала на голове испытуемого сетку с двадцатью
электродами, посылавшими пучок разноцветных проводов через стену
камеры в огромный энцефалограф - прибор, записывающий биотоки мозга.
Студент почесал раздраженную электродами голову, пригладил волосы и
весело вскочил с кресла. Извинившись, он сладко потянулся.
- Ура! Закончили. Признаться, надоело! Какой сегодня опыт по
счету, Верочка?
- Пятьсот семьдесят четвертый, - отозвалась лаборантка.
- И сколько будет еще, Иван Родионович?
- Наверное, до семисот. Как скажет профессор.
- Признайтесь: вам не осточертело это топтание на месте?
- Почему топтание? Даже в отрицательных данных, которые
получаются у нас, есть смысл.
- Так-то так, - уныло согласился студент. - А все же хотелось бы
чего-то потрясающего, совсем нового. И скорого. Ведь столько в нашей
науке возможностей, непроторенных путей. И вы, я вижу, знаете много
такого, о чем мы даже не получили представления на биофаке. А должны
выполнять скучную, бескрылую работу, ведь старик наш весь в прошлом!
- Разве я не говорил вам, что в науке могут быть два пути - путь
смелых бросков, догадок, с отступлениями, провалами и разочарованиями,
и путь медленного продвижения, когда постепенно нащупывается истина. И
оба полезны, и один не может обойтись без другого. Без таких вот
тяжеловозов науки, тянущих громадный воз точных фактов, как наш
профессор. Уважайте их, Сережа, это прочные опорные камни!
- Так-то так, - буркнул студент. В углу лаборатории зазвонил
телефон, и лаборантка подала трубку Гирину.
- Иван Родионович, дорогой, как хорошо, что я вас застал, -
услышал он громкий голос Андреева. - Вы мне очень нужны. Помогите.
Может, приехали бы, а? Катя еще не вернулась, но я чаем уважу...
Поговорить надо одному товарищу (он назвал имя известного геофизика) с
умным врачом. Неофициально, так сказать, без профессиональной
церемонии, как ученому с ученым. А?
Гирину не хотелось ехать после одиннадцати часов работы, но он не
мог отказать Андрееву.
И, сидя в знакомом глубоком кресле у курительного столика
кашмирской работы, он выслушал трагическую повесть о нелепой судьбе
сына геофизика. Не было более талантливого математика на всех курсах
инженерно-физического института. И вдруг красивый и здоровый юноша,
способный музыкант, шахматист, заболел. Вялость, быстрая утомляемость
и боли в правом боку быстро сменились расстройством походки, плохой
координацией движений рук, сильными головными болями. Долго искали
причину, юноша перекочевал уже в третью больницу, и ему становилось
только хуже. Но теперь...
- Погодите минуту. Кажется, я догадываюсь. Наследственный сифилис
исключен был сразу? И мозговая опухоль тоже? Профессор геофизики молча
кивнул.
- Тогда, значит, нашелся умный врач и велел сделать анализ мочи
на металлические соединения и обнаружил...
- Да, да, конечно, медь!
- Следовательно, вильсонова болезнь. - Настроение Гирина заметно
упало.
Геофизик встал, прошелся по комнате и вдруг решительно подошел к
Гирину. Тот понял, что сейчас последует именно тот вопрос, ради
которого просили его приехать.
- Болезнь Вильсона - отчего она бывает? Только от дурной
наследственности?
- Только наследственность тому виной. Но вы информированы
неправильно. Это не дурная наследственность, а случайность
наследственности.
- Разве это не одно и то же?
- Разница фундаментальная! Дурной наследственностью можно назвать
повреждение наследственных механизмов какой-либо болезнью. В
результате ряд дефектов, преимущественно в нервной системе, как,
например, маниакально-депрессивный наследственный психоз,
амауротический и монголизмический идиотизм, или же в крови, как
талассемия. А есть болезни, которые обязаны случайному разнобою во
всей чудовищной сложности развития нового организма. Это не болезни
родителей или каких-либо предков, не сочетание их поврежденных
наследственных устройств, а неудачная комбинация. Ведь и совершенно
здоровая наследственность дает естественные колебания в биохимическом
отношении. Мы еще только начинаем нащупывать эти различия. Например,
часть людей не ощущает никакого особенного вкуса в препарате,
называемом фенилтиоурен, а другая часть чувствует его нестерпимо
горьким. Какие-то одна-две молекулы не сойдутся точно в развитии
спиральных цепочек наследственных механизмов, и в новорожденном
организме выпадает крохотная, нами пока не улавливаемая деталь.
Отсутствие этой детали может проявиться не сразу, ребенок вырастает
вполне нормальным, и вдруг...
- Да, вдруг, - выкрикнул геофизик, - такой страшный удар! Такой
удар!
Чувствительный Андреев поспешно отвернулся, хватаясь за папиросу.
Гирин продолжал, не меняя тона:
- А может, и сразу. Встречается появляющийся у новорожденных
молочный диабет - тоже болезнь обмена веществ, когда организм не
усваивает молочный сахар, и тот отравляет ребенка. В этих случаях
материнское молоко смертельно! Но это излечимо, если своевременно
разобраться. Неизлечима черная моча - алькаптонурия: организм не может
переработать некоторые вещества обмена. Есть случаи, когда печень
ребенка не может превращать одну из аминокислот - фенилаланин - в
другую - тирозин. Содержание первой в крови ненормально повышается, и
ребенок - делается психически дефективным, как - этого мы еще в
