выносливой и здоровой молодости, быстро отдыхающей, крепко спящей. И
полагающей, что так будет всегда, что естественный конец всего живого
ее или не касается, или скрыт в неведомой дали. В общем, получается,
как в литературном произведении. Жизнь как будто и настоящая,
реальная, но в то же время концентрированная - большие переживания и
впечатления заслоняют собой медленные тоскливые дни с их мелкими
разочарованиями. Вот так и тут: он, Гирин, вспоминает не
действительность прошлого, а некий экстракт самого лучшего, красивого
и милого сердцу.
Глава пятая. ДВЕ СТУПЕНИ К ПРЕКРАСНОМУ
Небольшой зал на Кропоткинской оказался сверх ожидания
заполненным, и преимущественно молодежью. Пожилых и состарившихся
"вельмож" изобразительного искусства можно было узнать в первых рядах
по скучающему или нарочито презрительному выражению лиц. Гирин не раз
уже встречался с этим удивительным для людей советского общества
желанием напускать на себя глупую надменность.
Он смотрел в зал внимательным, ничего не упускающим взглядом
натуралиста и увидел в шестом ряду Симу, высоко поднявшую круглый
твердый подбородок, чтобы смотреть поверх голов. Мгновенное, как
искра, ощущение радости объяснило, насколько привлекательна для него
эта девушка. Странно, почему именно сейчас, в разгар напряженных
поисков, сражений с косностью и лицемерием, с вечным сожалением об
упущенном времени.
И, несмотря ни на что, вот она сидит, не видя его, в платье
кофейного цвета, и ее присутствие в чем-то важнее для него всего
остального. Или человеческое сердце всегда остается открыто
прекрасному, и каждая встреча с ним обновляет вечное бессознательное
ожидание нового, ради которого, собственно, и стоит жить?
Гирин скрыл улыбку и вышел на кафедру, не отрывая глаз от Симы.
Ее лицо осветилось откровенной радостью. Председательствующий объявил
о начале доклада.
- Я не назвал бы своего выступления докладом, - медленно и четко
сказал Гирин. - Проходя по залу, я слышал некоторые высказывания обо
мне и будущем выступлении. Одни, наиболее молодые, говорили, что с
удовольствием послушают, как высекут зазнаек и мазилок. Другие,
постарше, заявили, что с наслаждением разгромят докторишку,
вздумавшего учить художников уму-разуму. Могу вас уверить, что я
пришел сюда не для того, чтобы учить, сечь или быть разгромленным.
Мне думается, тут не митинг политических противников, не судилище
и не стадион. Я рассчитываю здесь подумать над труднейшими вопросами
человеческой природы вместе с умными и жаждущими познания людьми.
Может быть, впервые за всю историю человечества наука дает возможность
решать эти вопросы.
Аудитория стихла, заинтересованная необычным выступлением. Гирин
продолжал:
- В 1908 году на дне Эгейского моря, близ острова Тера, который
сейчас ученые считают центром Атлантиды, водолазы нашли остатки
древнегреческого корабля первого века до нашей эры - точно не
установлено. С корабля, в числе прочих предметов, подняли странный
бронзовый механизм: сложное переплетение зубчатых колес, несколько
похожее на механизм гиревых часов. В течение полувека ученым не
удавалось разгадать тайну этого механизма. Только теперь выяснено, что
это своеобразная счетная машина, созданная для вычисления планетных
движений, очень важных в астрологии тех времен.
Но дело не в машине, а в том, что мы не смогли понять ее
назначения до тех пор, пока сами не создали подобных же инструментов,
конечно, гораздо более совершенных. И тысячелетия мы стоим не перед
примитивной машиной, а перед высочайшим и сложнейшим совершенством
биологических механизмов, управляемых теми же законами физики, химии,
механики, что и любые созданные нами машины. Только в самые последние
годы - между сороковыми и пятидесятыми годами нашего века - совершился
небывалый взлет, беспредельное расширение горизонтов науки. Все
человечество уверилось в ее могуществе, злом или добром - это зависит
от нас.
Взлет науки дает нам силу приступить к изучению самого сложного
творения природы - мыслящего существа, человека. Мы изучали его и
раньше, но наивно думали, что простой скальпель, весы и примитивный
химический анализ могут решить вопросы, для понимания которых нужны
квантовый микроскоп, электронные анализаторы и счетные машины.
Биология и все науки о человеке получили возможность вскрывать
особенности организма, прежде недоступные нашему пониманию.
Гирин говорил о гигантской длительности пути исторического
развития животных, давшего, наконец, человека. Говорил о миллионах
тончайших связей, пронизывающих все клетки организма нитями,
протянутыми во внешний мир, отзывающимися на различные излучения,
световые, тепловые, звуковые, молекулярные, магнитные потоки,
несущиеся и вибрирующие вокруг нас. Рассказал о наследственных
механизмах, передающих не только всю нужную для создания нового
человека информацию, но и огромную память прошлых поколений,
отраженных в инстинктах и в подсознательной работе мозга. В последнем
находится как бы автопилот, ведущий нас через все обычные изменения
окружающей обстановки без участия сознательной мысли, надежно
охраняющий от болезней, непрерывно следящий за той регулировкой
организма, которую ведут и нервная система, и более древняя система
химической регулировки - гормоны, энзимы.
Мозг человека - колоссальная надстройка, погруженная в природу
миллиардами щупалец, отражающая всю сложнейшую необходимость природы и
потому обладающая многосторонностью космоса. Человек - та же
вселенная, глубокая, таинственная, неисчерпаемая. Самое главное - это
найти в человеке все, что ему нужно теперь же, не откладывая этого на
сотни лет в будущее и не апеллируя к высшим существам из космоса, все
равно под видом ли астронавтов с других звезд или богов.
У человека область подсознательного очень велика. Емкость
инстинктивной памяти, в ней заключенной, трудно даже себе представить.
В дикой жизни подсознательные психические процессы играют
первостепенную роль в сохранении вида, и животные в гораздо большей
степени автоматизированы, роботизованы, чем мы это представляли себе
раньше.
- Дикая жизнь человека, - тут Гирин поднял ладонь высоко над
полом, - это вот, а цивилизованная - вот, - он сблизил большой и
указательный пальцы так, что между ними осталось около миллиметра. -
Мозг - это природа и вселенная, но вселенная не одного лишь текущего
момента, а всей ее миллионолетней истории, и опыт мозга отражает не
только необъятную ширину, но и изменчивость природных процессов.
Отсюда и диалектическая логика - выражение сущности этого мозга, а
наша психика, отражающая внешний мир, - это такой же процесс и
движение, как все окружающее.
Основы нашего понимания прекрасного, эстетики и морали восходят
из глубин подсознания и, контактируя с сознанием в процессе мышления,
переходят в осмысленные образы и чувства. Простите, знаю, что объясняю
плохо. На этом можно и закончить затянувшееся вступление. Остается
сказать, что все чаще чувство прекрасного, эстетическое удовольствие и
хороший вкус - все это освоенный подсознанием опыт жизни миллиардов
предыдущих поколений, направленный к выбору наиболее совершенно
устроенного, универсального, выгодного для борьбы за существование и
продолжение рода. В этом сущность красоты, прежде всего человеческой
или животной, так как она для меня, биолога, легче расшифровывается,
чем совершенство линий волны, пропорций здания или гармонии звуков.
Надо понять, что я говорю о красоте, не касаясь того, что
называется в разных случаях очарованием, обаятельностью, "шармом",
того, что может быть (и чаще бывает) сколько угодно у некрасивых. Это
хорошая душа, добрая и здоровая психика, просвечивающая сквозь
некрасивое лицо. Но здесь речь не об этом, а о подлинной анатомической
красоте. Фальшивый же термин "красивость", как всякая полуправда, еще
более лжив, чем прямая ложь. Гирин умолк. Гул прошел по залу, и тотчас
же поднялся полный человек с короткой бородкой - эспаньолкой.
- Вы, я понимаю, сводите всю нашу эстетику к неким
подсознательным ощущениям. Это, право же, хлестче Фрейда! - Оратор
повернулся к аудитории, как бы желая разделить с ней свое негодование.
Гирин не дал ему высказать второй, очевидно, хорошо
подготовленной фразы.
- Сводить - выражение, не соответствующее действительности. Не
будем играть пустыми словами. Я думаю, что главные устои наших
ощущений прекрасного находятся в области подсознательной памяти и
порождены не каким-то сверхъестественным наитием, а совершенно
реальным, громадной длительности, опытом бесчисленных поколений. Что
касается Фрейда, то тут недоразумение.
Фрейд и его последователи оперировали с тем же материалом, что и
я, то есть с психической деятельностью человека. Но путь Фрейда -
спустившись в глубины психики, показать животные, примитивные мотивы
наших поступков. Фрейдовское сведение основ психики к четырем-пяти
главным эмоциям есть примитивнейшее искажение действительности. Им
отброшена вся сложнейшая связь наследственной информации и совсем
упущено могучее влияние социальных инстинктов, закрепленное
миллионолетним отбором. Наряду с заботой о потомстве оно заложило в
нашей психике крепкие основы самопожертвования, нежности и альтруизма,
парализующие темные глубины звериного себялюбия. Почему Фрейд и его
последователи забыли о том, что человек уже в диком существовании
подвергался естественному отбору на социальность? Ведь больше выживали
те сообщества, члены которых крепче стояли друг за друга, были
способны к взаимопомощи. Фрейдисты потеряли всю фактическую
предысторию человека и остались, точно с трубами на пожарище, с
несколькими элементарными инстинктами, относящимися скорее к
безмозглому моллюску, чем к подлинной психологии мыслящего существа.
Моя задача, материалиста-диалектика, советского биолога, найти, как из
примитивных основ чувств и мышления формируется, становится реальным и
материальным все то великое, прекрасное и высокое, что составляет
человека и отличает его от чудовищ, придуманных фрейдовской школой.
Разве не ясно?
- Допускаю, - сказал, недовольно морщась, художник с бородкой. -
Но неужели понятие красоты, особенно красоты человека, его
великолепного тела, это только всосанное с молоком матери чувство
какой-то правильности устройства пригодности для продолжения рода? Это
нечто животноводческое, даже оскорбительное, для женщин в особенности!
- Скажите еще, что оскорбительно быть человеком, потому что
имеются кишки, а с ними известные необходимые отправления и надо есть
каждый день, - спокойно и, как показалось Симе, печально ответил
Гирин, вызвав смех зала.
- Такое понимание не ново, - продолжал он. - В начале нашего века
среди ученых было модно упрекать человека в несовершенстве, а природу,
его создавшую, - в глупости. Даже, например, Гельмгольц, изучая
человеческий глаз, восклицал: "Какой плохой оптик господь бог! Я бы
построил глаз куда лучше!" Увы, великий ученый сказал нелепость только
из-за формального образа мышления. С диалектикой природы Гельмгольц не
был знаком даже отдаленно, иначе он сумел бы понять, что глаз, отвечая
нескольким назначениям, частью совершенно противоположным, как
чувствительность к свету и резкость зрения, отличается замечательным
равновесием этих противоположностей. У нас, прошедших столь большой
