старики, это не всегда понимаем. Только бывает, что "современность"
оказывается фальшивой. Нередко это возвращение вспять, к тому, - что
уже было, и далеко не лучшему, как вы скажете: "Типичное не то".
- А конкретно? - спросила Рита.
- Ну вот, например, мы, наше поколение, считали идеальным героем
стойкого, немногословного, сдержанного мужчину. А сейчас на Западе да
и у нас появился тоже герой многих книг и кинофильмов -
нежно-чувствительный, а то и вовсе истеричный, болтливый остряк,
шумный, резкий, разбросанный. Это, по-моему, возвращение к идеалам
средневековья. И тогда и сейчас это заядлый горожанин, в этом все
дело.
- И что тебе не нравится?
- Идеал не нравится. Я считаю его возвратом к старому, худшему
изданию человека. Противно, до чего обидчивы и сентиментальны такие
молодцы. А за обидчивостью кроется сознание собственной
неполноценности, за сентиментальностью - жестокость.
- Ого, Леонид Кириллович, - сказал Гирин, - не ожидал у вас
такого классического для психолога подхода! Согласен! Скажу больше -
психиатров тревожит новая мода длинных волос у мужчин, кружевных
манжет и пестрых рубашек. Это намечается тенденция к женственности,
слабости, отсутствию желания быть сильным.
- Позвольте! - раздалось сразу несколько голосов, но резкий
звонок в передней прервал разговор.
- Кто бы это мог быть? - недоуменно спросила Екатерина
Алексеевна. - Открой, Рита!
В столовую вошел быстрый, суховатый и смуглый человек.
- А, Солтамурад! - приветливо воскликнул профессор. - Очень рад,
милости прошу. Товарищи, это Солтамурад Бехоев, товарищ моего ученика
Ивернева, который в Индии. Солтамурад - знаток индийских языков!
- Уж и знаток! - поморщился чеченец. - Незрелый еще. Простите, не
знал, что у вас гости. Евгения Сергеевна велела зайти, когда буду у
вас в Москве, спросить, нет ли чего нового.
- Пока нет. Однако вам придется побыть с нами. Присаживайтесь. Вы
чем-то взволнованы?
- Нет, понимаете, какое дело. Пошел звонить вам по автомату. Один
телефон испорчен, стекла в будке выбиты. Другой тоже испорчен, и тоже
стекло выбито. Дальше иду, смотрю, вывеска разбита. Мало того, только
повернул за угол, в меня из рогатки трах! Я быстрый, приметил
мальчишку, побежал, догнал. Паршивец завизжал, будто я его зарезал.
Выскочили какие-то люди, орут: "Чего ты дитя бьешь, уходи, пока цел!"
Я говорю: "Это не дитя, а хулиган, трус заугольный". А мне кричат:
"Сам хулиган, убирайся, скажи спасибо, что в милицию не сдали, видели,
как дитя мордовал". Я плюнул и пошел. Обидно, разве так можно детей
воспитывать? Кто будет из него, труся паршивого? Напакостил и
спрятался, так жить учат? Ему же в коммунизм идти! Слов нет, район у
вас красивый, новый, а народ еще не хозяин! Разве хозяин будет портить
свое же, обижать людей? Холуй это, а не хозяин!
- Ладно, Солтамурад, не кипятитесь. Не все здесь такие, можете
нам поверить.
- Однако многое изменилось даже с тех пор, как я начинал свои
первые экспедиции, - сказал Андреев. - Ушли в прошлое отсутствие
запоров в деревнях, старые, покинутые, но нетронутые часовенки на
русском Севере, древние надписи и изваяния на степных холмах. Теперь
почему-то немало людей старается сокрушить, разбить, испакостить не
охраняемые ничем, кроме благоговения к человеческому труду и
искусству, вещи, до сей поры стоявшие сотни лет.
- Все тот же признак антисоциальной поврежденной психики, о
котором я только что говорил, - сказал Гирин, - чем дальше, тем больше
он усиливается, не только на Западе, но уже и на Востоке. Все чаще
случаются взрывы самолетов в воздухе, стрельба по невинным ни в чем
случайным прохожим, дикая расправа со старинными произведениями
искусства, составляющими славу народа, вроде датской Русалочки.
- Почему же еще и с произведениями искусства? - спросил
Солтамурад.
- Произведения искусства в поврежденной психике вызывают такую же
ярость, как, например, обнаженные изваяния, женская красота или танцы.
Чувство своей неполноценности, ущербности и неодолимое желание
компенсации торжества - параноидальный комплекс. Раз "Глаша не наша",
- Гирин вспомнил поговорку, - "то бей ее, сволочь такую!".
Я помню Петроград в первые годы Советской республики, когда
стояли нетронутые и не охраняемые никем, кроме народной совести,
особняки с полами цветного дерева, фресками, зеркалами, даже мебелью,
а в их садиках и дворах - прекрасные статуи. Все целехонькое. А теперь
у нас боятся поставить красивое изваяние даже на городской площади!
- В самом деле, у нас совершенно ничтожное количество изваяний
как образцов красоты человека, не памятников, - воскликнула Сима.
- А на площадях, улицах и в садах древнегреческих городов тысячи
статуй стояли много веков, - тихо сказал Гирин, - никем ни разу не
тронутые, охраняемые прочнее стальной решетки ореолом своей красоты.
Судите сами, чье психическое здоровье было лучше.
- Я бы назвал его по-гомеровски - богоравным, - сказал
Солтамурад.
- Ух, как я ненавижу эту, как вы хорошо сказали, заугольную
пакость, - взволнованно сказала Сима, - подлых трусов, оскорбляющих и
мучающих сначала девчонок, потом девушек, потом своих жен. Подлецов,
ночью прокрадывающихся в парк, чтобы отбить нос или руку у прекрасной
статуи, написать гвоздем на чистом мраморе гнусное слово. Ломающих,
трудясь до пота, какую-нибудь беседку, подпиливающих детские качели.
Скажите, Иван Родионович, что это, психопаты или нормальные люди?
- Критерий нормальности - предмет больших споров на Западе! Где
грань между нормальным и ненормальным человеком? Мне кажется, что
ответ тут простой и не надо печатать тома докладов. Важнейший критерий
нормальности - общественное поведение человека. Все нарушения
естественной дисциплины, которую требует от человека совместная жизнь
с другими людьми, искривления и искажения добрых, товарищеских и
заботливых отношений, вероятно, обязаны каким-то психическим дефектам,
подлежащим исследованию. Я говорю, естественно, не о случайных
промахах поведения, а систематически повторяющихся поступках.
Параноидальная психика выказывает себя также, когда люди нарочно
вытаптывают цветы и траву, опрокидывают скамейки, прут поперек
движения именно потому, что этого нельзя делать. Самый опасный для
социалистического и коммунистического общежития вид психоза. Между
прочим, усиленные занятия математикой, с ее прямолинейной и
абстрагированной логикой, создают склонность к параноидной психике.
Поэтому я против специальных математических средних школ... и против
завышенных требований по математике и на конкурсах даже по тем
специальностям, где она не нужна.
- Хватит о психопатах, - вмешалась Екатерина Алексеевна, -
пойдемте за стол!
- Простите меня, - виновато улыбнулся Гирин, - я так привык
проповедовать свою науку, что тоже получил психосдвиг, всегда и везде
готов читать лекции.
Гирин оказался за столом рядом с Бехоевым.
- Вы, может быть, родственник знаменитому Зелимхану, - спросил
чеченца доктор, - прозывавшемуся "абрек Заур"?
- Как, вы знаете Зелим-хана?
- Случайно. Была хорошая книга осетинского писателя Дзахо
Гатуева. По ней в двадцатых годах поставили фильм "Абрек Заур". Я его
смотрел мальчишкой. Неплохо бы сейчас заново поставить, романтики в
нем больше, чем в самом современном приключенческом фильме. Насколько
помню, отцом Зелим-хана и его брата Солтамурада был Гушмазуко, сын
Бехо, следовательно, как в царское время писали фамилии горцев, -
Бехоев. А Золим-хан носил фамилию Гушмазукаев.
- Все верно! - восторженно воскликнул чеченец. - Солтамурад
Гушмазукаев - мой дед! Мы стали все Бехоевы уже при Советской власти.
- Да кто ж такой этот Зелим-хан? - спросил Андреев.
- Герой-одиночка, рыцарь, пытавшийся восстановить справедливость,
сражаясь с жандармами и царскими чиновниками. Впрочем, так и подобало
абреку, одиночному мстителю за попранную свободу или честь, - отвечал
Гирин под одобрительные кивки Солтамурада.
- То есть вроде вас самого? - гулко расхохотался Андреев.
- Нет, аналогия здесь не годится, - серьезно ответил Гирин. -
Если бы вы знали, сколько в биологии псевдонаучных "теорий", ложных
гипотез, выдуманных шарлатанами и параноиками, иногда с блестящими
способностями, тогда вы не судили бы строго людей, воздвигающих
барьеры и фильтры в этих отраслях биологий и медицины. На Западе
опубликованы тысячи книг с бредовыми теориями, завоевавшими среди
невежественных людей миллионы последователей, фанатиков - иначе их
трудно назвать. Даже когда наука устраивает очередной разгром
какой-либо лженаучной школы, последователи продолжают держаться ее еще
много лет. Непросто все это. Слишком сильна у людей жажда чуда, тяга к
вере в какого-нибудь пророка. Теперь, когда все убедились в могуществе
науки, пророки стали возникать на ее почве, а не на религиозной, как
раньше.
- И вы не хотите стать таким пророком? - спросил Селезнев.
- Разумеется. Это было бы крахом всего дела моей жизни!
- Что ж, отчасти вы правы! - согласился Андреев. - Мы еще не
научились как следует управлять наукой. Она поднимается валом, но
несет много мусора. Да и внутри настоящей науки тоже накопилось всякой
лжи.
- Как же совмещается наука и ложь? Тогда это не наука! - возразил
аспирант-кристаллограф.
- Нет, наука, но... так сказать, низшего уровня, принимаемая за
высший. У нас в геологии пошло много таких, например, работ. Молодой и
честолюбивый начинающий исследователь, попав в какой-нибудь новый
район, делает там наблюдение, противоречащее, скажем, моим выводам.
Немедля публикуется статья, где он пишет, что поскольку его наблюдение
противоречит Андрееву, то все заключения Андреева о том и том-то
неверны. Это подхватывается, цитируется, и никому из торопыг невдомек,
что андреевские выводы сделаны на материале несравненно более широком.
Если уж меня опровергать, то только на основании такого же, если не
большего, числа наблюдений. А то мало толку для науки. Куда как
полезнее просто опубликовать свое маленькое наблюдение и честно
сказать, что случай, пока единичный, противоречит схеме Андреева, но
надо накопить еще много подобного материала.
- Хочется стать поскорее большим ученым, - рассмеялся аспирант. -
По-моему, еще хуже, когда выдумывают свою схему и начинают подгонять
под нее факты, искажая, обманывая и передергивая. Своих научных
противников они всячески шельмуют, обливают грязью, обвиняют в
тупоумии и подлогах...
- А знают ли уважаемые граждане, молодые и постарше, - вдруг
поднялась со своего места Рита, - что сегодня нашему высокочтимому
мастеру пяти видов спорта Симе Металиной исполняется ...надцать лет,
следовательно - день рождения?
- Ого! Сколько, сколько? - послышались веселые возгласы.
- Я же сказала ...надцать. Так же, как и всем женщинам после
девят... надцати лет. Сима, милая, я знаю, как мне достанется, но я не
смогла устоять перед искушением сделать тебе сюрприз. Мы его давно
готовили!
- Кто мы? - спросил Андреев.
- Ну, скажем, ученицы Симы и, скажем, их мальчики, потому что без
мужской техники, увы, не обойтись.
В длинной и узкой, неудобной комнате Андреева уже хлопотали двое
молодых людей из Ритиного "отряда". Один налаживал узкопленочный
кинопроектор, а другой в позе часового стоял у раскрытого и
выключенного магнитофона.
- Это, может быть, и сюрприз, но не вижу подарка! - воскликнул
