Эксперт превратился в кокон. Его положили на пол. Убийцы встали над
ним.
Следующей ступенью в могилу в сценарии, которой за многолетнюю
деятельность я выучил назубок, было пятиминутное траурное стояние над
поверженным телом жертвы. Эти пять минут я посвятил дреме. Просто лежал,
не двигаясь, собирал помаленьку силы. На своих я не смотрел, для них
пятиминутка священна. Если даже абсурдно предположить, что один из
подопечных свихнулся и хочет меня убить, другие скорее его порешат на
месте, а жертву в обиду не дадут. Такая психологическая загадка.
Но вот Виктор Викторович кашлянул. Получилось у него нерешительно,
словно он передо мной извинялся. Потом он слегка притопнул. Это значило:
постояли и хватит. Надо сказать, что когда меня повалили, саквояж я сумел
подмять под себя, и теперь он лежал прижатый. Одна лишь блестящая ручка
выглядывала из-под рукава пальто. Я напрягся, чтобы выдержать первые
символические удары, и, когда мягкий кулак толстяка коснулся моей щеки,
применил стандартный прием. Прием древний, элементарный, известный еще со
времен братца Лиса и братца Кролика. Но верный из-за своей простоты, и
клюют на него все.
- Саквояж, не трогайте мой саквояж! - заорал я истошным голосом. И
закрутился, как бешеный, делая вид, что пытаюсь выпутаться из веревок. При
этом кожаный зверь, пригретый у меня под спиной, отполз несколько в
сторону и теперь лежал беззащитный.
- Ага! Саквояж! Так, значит, ты за саквояж боишься! Посмотрим, что у
тебя там за сокровище.
- Не открывайте! ("Клюнули, как всегда. Ну, держитесь, теперь ваша
песенка спета. Шарри, милый, сейчас и тебе предстоит кое-какая работа.")
Те уже взламывали на саквояже замок. Замок сопротивлялся. Я
специально поставил такой, в расчете на неумелых взломщиков. Полминуты они
провозятся, а потом замок откроется сам собой.
Я еще кипятился, как раз полминуты, а когда послышался характерный
щелчок, успокоился и стал наблюдать. Всегда, когда работает Шарри, зрелище
бывает захватывающее.
Я наблюдал. Сначала изменились их лица. Из сосредоточенных и
откровенно злобных они превратились в растерянные, словно вместо золотого
ключика на дне оказалась пуговица. Почуяв подвох, они настороженно
вздрогнули и хотели было отпрянуть. Но поздно. Шарри держал их крепко,
узами гипносвязи прикрутив к блоку-парализатору. Через 20 секунд с ними
было покончено.
Ради Бога, не надо пугаться. Ничего криминального не случилось.
Просто верный мой Шарри подавил центры агрессии и ввел в мозговую кору
соответствующую кодовую информацию. Нормы нравственности и прочее. Весной
в жизни моих подопечных заканчивается очередной цикл. К лету они полностью
переменятся - внешне, внутренне, об этом я говорил. И куда-нибудь отсюда
уедут. Они не сидят на месте - поездят, походят, потом осядут по разным
местам планеты. Найдут товарищей, таких же, как они, станут жить. После
сегодняшней обработки два года нормальной нравственной жизни им
обеспечены. Как раз до следующей перемены. А там опять для нас с Шарри
настанут горячие деньки.
Я улыбнулся устало. Всегда, когда дело сделано, и все уже позади,
меня мучает стыд. Как ни хитри, а принцип личной свободы я нарушил. И от
совести не уйдешь. И только вспомнив Господа Бога с Его вечными
антиномиями, я глубоко вздохнул и заставил себя успокоиться. Все мы образ
Его и подобие. А они - они тоже люди. Тоже Божьи твари, хотя и созданные
искусственно. И раз мы их породили и пустили гулять по свету, то нам с
ними и нянчиться.
Пока я лежал и ждал, сквозняк, поддувавший из-за брезента, неожиданно
материализовался. Он стал осязаем, вдруг обзавелся голосом и имел облик
стража закона Ахмедова. Для меня в таком превращении ничего странного не
было. Я ожидал чего-нибудь в этом роде. Помните, рядом с табличкой я
приметил на двери нечто? Так вот, там, на двери, меленько белым мелком
кто-то поставил крестик. Крестик из лодочных весел. Трудно не догадаться,
кто.
- Нормально? - спросил Ахмедов, и, видя, что дело сделано, сам себе
ответил: - Нормально. А я уже было раза два хотел идти выручать.
- Не понадобилось, - сказал я бодро, разминая руки после веревки.
Потом обошел моих и по очереди похлопал каждого по плечу.
- Все в порядке, ребята. Считайте, что ничего не было.
Они смущенно переминались и от смущения отводили глаза. Шарри сидел
поверх раскрытого саквояжа и одной из восьми ног тщательно всех
пересчитывал.
Ахмедов отвел меня к стене и украдкой показал на бритого.
- Равич, - сказал он тихо.
- Кто? - Я вздрогнул, словно от укола иглой. Сразу вспомнилась
пристань, тело под брезентовым саваном... Я ему не поверил. - Не может
быть, он же...
Ахмедов склонился и зашептал:
- Утонул, думаете? Ожил! Опять. Взломал дверь в покойницкой и сбежал.
Я глупо таращил глаза.
- А этот, как его, Лашенков?
- Не было Лашенкова. Это Равич придумал. И адрес придумал, только у
них с вами тогда не получилось. Я помешал.
И все-таки я не верил.
- Нет, - сказал я решительно, - жена, Равич женат. Мы же тогда ей
звонили с Костей, я сам разговаривал. А у моих подопечных никаких жен быть
не может. Они...
И я рассказал ему вкратце про некоторые особенности их жизни.
- Да? Неужели? - Ахмедов то и дело краснел. Потом вздохнул и сказал:
- И все-таки это Равич. А жена... Женщину разве поймешь? Она ведь -
женщина.
13
Костя чуть не уплыл со мной, помешал Ахмедов.
- Константин Евгеньевич, прыгайте. Держите руку, скорей!
- Не хочу, - весело кричал редактор, - ну ее к бесу, вашу
провинциальную жизнь! В столицу! В Европу! Мишка меня берет! Берешь,
Мишка? Не передумал?
Когда он все-таки спрыгнул, волны шампанского долго еще мотали Костю
по приснопамятной пристани. Он кружился и пел, хотел пуститься вплавь за
"ракетой", но вовремя вспомнил, что не взял купальную шапочку. Ахмедов,
единственный бывший на пристани полюс трезвости, сначала оттаскивал
Константина Евгеньевича от края, потом это ему надоело, и он, схватив
Костю в охапку, поволок его к стеклянным дверям вокзала. Он волок его и
махал мне Костиной шапкой:
- Летом, летом к нам приезжайте! Когда хариус на реке пойдет! Места
знаю, не пожалеете.
Голова моя горела огнем от прощания. Я смеялся, я их любил. Я всех
сегодня любил, и меня сегодня любили. А потом все разом исчезло. И палуба
и речной вокзал, и даже Ахмедов с Костей. И река исчезла, и город. Потому
что выше по берегу, там, где блеклые городские строения сутулятся под
тяжестью облаков, на воздух одна за одной поднимались большие птицы.
Пестрая гулкая радуга! Фейерверк!
- Голуби! Это же голуби! Да какие - слоны!
Александр ЕТОЕВ
ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ - ЛАЗАРЬ
С вечера мы в Песках - ходим, ходим, натоптали в барханах троп, без
счета перебили песчаников, Григорьев повредил респиратор - пришлось
выдавать из запаса, у Алапаева резь в паху, Жогин, бледный, как смерть, -
вот-вот потеряет сознание. Один я - ничего. Да Козлов, Козлов у нас
главный.
Присели отдохнуть на бархан. Песчаники тут как тут, - уселись
неподалеку, вылупились и ждут. Григорьев поманил пальцем. Доверчивые
зверьки бросились наперегонки под каблук. Давить их - одно удовольствие,
они лопаются, как кульки, и из сплющенных плоских лепешек фукает
золотистый дым. Григорьев даже не улыбнулся. Раздавил последнего и сказал:
- Плохо.
- Ему плохо, - Козлов показал на Жогина. Тот лежал, отвалившись на
спину, пальцы сжимались и разжимались, а лицо сводило от судороги.
- Вколи ему четверть ампулы, не то загнется до срока, - сказал Козлов
Алапаеву.
- Ржавым-то шприцем?
- А ты поплюй, да вколи. Ничего ему не будет, потерпит.
- Главное - в этом квадрате. Я точно помню, что здесь. Еще на карте
была отметка. Базальтовый столб. - Григорьев носком ботинка отбросил
плоское тельце, потом поднялся и, прикрывая глаза, зло оглядел
окрестность.
- Был, да сплыл. Может, его песком занесло, - Козлов вздохнул,
оттянул пальцем резиновый край респиратора и высморкался на красный песок.
- Здесь нас пятеро, на корабле - двое. Родионова не в счет. План такой...
- Погоди с планом, Козлов. Там, левее раздвоенного бархана, кажется,
что-то темнеет. Похоже - столб.
Григорьев протер очки и стал смотреть, куда я показывал.
- Что-то есть. Черт! Был бы бинокль! - он посмотрел на Жогина.
Бинокля не было. Ящик с походной оптикой, который после посадки
выгрузили на песок, исчез. Виноват был Жогин - его поставили сторожить, а
он зашел за бархан помочиться, вернулся, а от ящика - одна квадратная
вмятина. В Песках такое бывало. Грешили на таинственных мантихоров, но
самих мантихоров пока что никто не встретил. Ни следов, ни жилья - а вещи
все равно пропадали.
- Ларин, - Козлов повернулся ко мне. - Ты увидел, ты и пойдешь. С
тобой пойдет... - он посмотрел на Григорьева и усмехнулся. - Я пойду с
Лариным. А ты, Григорьев, делай замеры почвы. Алапаев тебе поможет.
Он встал, стряхивая с комбинезона песок.
- Трубу брать? - я с ненавистью посмотрел на столб сборного огнемета.
Весу в нем было два пуда с четвертью. Плюс комплект баллонов с горючей
смесью. Да метровый шомпол для прочистки ствола. Да огнетушитель.
- Не надо. Впрочем, возьми.
Я сплюнул, взвалил на плечо трубу и стал пристегивать к поясу
остальное. Я нарочно не торопился и делал все, как положено.
- Ладно, - Козлов меня понял и дал отбой. - Ну ее к бесу. Делов-то на
полчаса. Если что - позовем на помощь Григорьева.
Мы двинулись - я первый, Козлов за мной. Отойдя метров на десять, он
обернулся к оставшимся:
- Если Жогин помрет, тело до нашего прихода не хороните.
- Ларин, - сказал мне Козлов, когда мы ушли от барханов достаточно
далеко. - Вот что, Ларин. - Он сунул руку в карман и вытащил из него
запальный узел от огнемета. - Я его специально свинтил. Если что, они им
не смогут воспользоваться.
- Я видел, - сказал я, не замедляя шагов.
- Ты в группе самый глазастый, - рассмеялся Козлов. - Как ты думаешь,
для чего я это сделал?
- Для ровного счета, - ответил я и даже не оглянулся.
- Правильно. На два делить легче, чем на пять.
- На четыре. Жогин не в счет.
- В счет, он притворяется. И Алапаев это прекрасно знает. Алапаев
медик. Они заодно.
- Не повезло Григорьеву.
- Что делать. Я нарочно его оставил, чтобы связать им руки. При нем
они не осмелятся.
- А без него?
- Ты думаешь?..
Я пожал плечами и не ответил. Козлов стал сопеть и чесаться, теперь
он шел со мной рядом, и я видел, как его грязные ногти выскребают из
щетины песок.
- Ладно, - сказал Козлов. - Если они Григорьева уберут, нам меньше
работы.
- Там что? - он дернулся, показывая вперед, и хотел спрятаться за
меня. Я запомнил, к какому карману потянулась его рука.
- Где - там? - я кивнул на осьмушку луны, вылезшей из-за дальних
барханов. - Там - луна.
- А-а, - Козлов успокоился.
- Нервничаешь, Козлов.
Он поморщился, но спорить не стал.
- Столб скоро? - спросил он грубо. - Мимо не пройдем?
- Не знаю, - я решил играть в дурака. - Из-за барханов не видно.
Может, скоро, а, может, нет. Пески. Место темное.
- Послушай, Ларин, - Козлов от меня не отставал. - Я давно хочу у
тебя спросить. Родионова, она тебе что-нибудь про меня говорила?
"Что ты вонючий козел, говорила. И во рту у тебя помойка. А еще
