ЛЕДИ ТАНЦУЮЩИХ ВОД
Как в неге лев, лежишь с травою в волосах.
Покоя нет, зато есть влага на губах.
Глаза твои пьянят своим светом.
Странники-пальцы - на лице светлом.
Я звал тебя Танцующих Вод Леди.
О, милая Танцующих Вод Леди.
Осенний лист упал в огонь, где мы лежим.
Он пеплом стал, он стал и этим днем моим.
Я не забыл очей твоих света.
Вспомнить позволь прах, цвет и соль лета.
Прощай, моя Танцующих Вод Леди.
ЯЩЕРИЦА
Пробуждение Принца Руперта
Прощай, храм настоятеля,
полыни чернота, шатер,
его любовь лишь на словах,
о Рае уговор.Ведь Принца слезы из стекла
рвут веки (желт покой на них)
и режут Ящериц еду -
святые доски книг.
Разум клятвы пробуди,
в плащ метели завернись,
лодки и мосты сожги,
глотки Ящериц проткни.
Стань Полонием, склонись.
Урожай жнецов - заря.
Ложки сатаны под всходами
ржавеют зря.
А в Принца Руперта садах
теперь медведь скитается,
кости Ящерицы - прах, -
а Лебедь родился.
Порос мхом Ярмарочный суд,
где Ящериц роскошный торг:
тупой паствы видения
радуг ласкали взор.
И Принца Руперта павлин
приносит сказки колдунов,
древних стен, масок огня.
Развернут свиток снов...
Битва СтеклЯнных Слез
(рассветнаЯ песнь)
Ночь простерла рваный плащ
свой над рекой и лугом.
В тень лунный луч прячет колеса
и крадется к плугу.
Часовой с копьем из терна
весь озяб, ждет утра.
Прожжена снами и страхом,
шали зари над ними.
Вот меж холмов войска проснулись,
раздались проклятья.
В линиях коней и стали
все вперед шагнули.
ПИТЕР СИНФИЛД
ОСТРОВА
С 1971
С М.Немцов, перевод, 1985
ФОРМЕНТЕРА ЛЕДИ
(обманчивый образ)
Бледный пляж мой лед известки стен хранит,
что меж пальм и кактусов забыт.
Я брожу, где много сладких странных трав,
камни знойных троп стопой поправ.
Ржа колес, и пыль, и жар коричных стен,
бега ящериц испанских тень.
Я сижу под веером драцены и
думаю о людях всей земли.
Струны разверну я, пока солнца свет.
Ввысь не заберусь я, пока солнце.
Обманчивый образ, спой мне песнь свою.
Обманчивый образ, свет солнца.
Свет лампад мерцает на боках гитар,
дети ладана пляшут под индийцев дар.
Здесь пал Одиссей, Цирцеей-тьмой пленен,
аромата чар чьих длится сон.
Время не поймает, пока звездный свет.
Серых уз не дай мне, пока звезды.
Обманчивый образ, танцуй для меня.
Обманчивый образ, мрак ночи.
ПИСЬМА
Взяв нож из серебра,
ядом перо всточив,
жене писала: "Плоть
вашего мужа в моей есть."
Словно позор письма
проказу излечил -
горлом застыв, жена
жила весь день, слепой от слез.
Боль от гвоздей из льда...
Где изумрудный огнь?..
Жена, с душой, как снег,
твердой рукой начнет писать:
"Спокойна я, ведь что
принадлежало мне,
исчезло, став твоим.
Зачем мне бренной жизни плоть?"
ЛЕДИ ШОССЕ
Леди - цветка девица,
святая, как водица,
сказала: "Поучиться
хочу," - что ж, не лениться.
...............................................
Знают же все, что девчонки с шоссе -
словно яблоки в чужих садах.
Знают же все, что девчонки с шоссе
зарифмованы правдой в стихах.
.................................................
"Как рыбий хвост в глазури,
в дорогу, леди, дуй ты!"
Леди на шоссе...
ОСТРОВА
Деревья, луг и море вокруг.
Размывает волна весь мой остров.
Закат погас.
Поле и гладь ждут только дождя,
и не спеша любовь рушит мой...
Старых стен мощь встречает прилив,
ветер влечет
на мой остров.
Скалы мрачны, где лишь чайки видны.
Грустен их крик, как мой остров.
Зари фата туманна так -
с последним лучом -
вечным ткачом
стала кружевом.
Вереск и сов я встречу без слов.
Неба любовь
тронь мой остров, меня.
Под ветром и волной
Мир без конца,
Островов руки вновь сплелись.
Пирсы темны, как пальцы скалы,
тянет их вдаль весь мой остров.
Слова морей, жемчуг камней
на берег он взял.
Равны в любви, неразрывны
деревья, луг - все к морю придут.
Размоет волна берег, остров,
меня.
Виталий Кальпиди
Стихи
* * *
Мотыльки посыпают пыльцой пунцовый сосок Клеопатры,
в уголках ненадрезанных глаз у нее собирается жир
сновидений и тут же твердеет, и время твердеет (a parte:
вовлекая в сухую игру своих трещин небесный эфир).
Под сандальями медленной стражи свивальники бабочек с хрустом
обнажают волнистых личинок, на спинах которых дрожат
капли будущих крыльев - пожива эльфийцам двуустым,
пьющим сладкий полет этих крыльев, покуда он в жидкости сжат.
Все вокруг - тишина, даже то, что шуршит, шелестит и лепечет,
даже цезарь, за тысячу верст под кинжалом визжащий свиньей,
даже Бог (ибо это возможно), поскольку Он вечером вечен,
ночью - тих, как роса, но при солнце встает, как вода, молодой.
В небе спит голубой алфавит из тринадцати звуков согласных,
из которых четыре совсем не согласны согласными звуками быть,
а в груди Клеопатры, униженной кожей (атласной?) атласной,
жизнь и смерть друг о дружке пытаются тщетно забыть.
* * *
Мушиный танец звезд, на все, на все похожий.
Безумная шумит сухих небес трава.
И духа серебро во мне покрыто кожей
несеребра.
На отмели времен, прижавшись к человеку,
вселенная молчит, не кратная семи,
а кратная его отчаянному бегу
вдоль смерти искони.
Мы все еще бежим в продолговатом дыме
дыханья своего по мякоти земной
и падаем в нее такими молодыми,
что просто - божемой.
Нас облегает снег, нас обретают воды,
чужая память нас волочит по земле,
мы падаем в костры невидимой свободы
и ползаем в золе.
Нас настигает жизнь, когда мы умираем,
и взглядом, и рукой мы раздвигаем смерть
и смотрим на себя, и безупречно таем,
и продолжаем петь.
И рушится трава, и птицы исчезают,
и дети голосят, и рушится трава,
и духа серебро торжественно пылает
в тисках несеребра.
* * *
Допустим, ты только что умер в прихожей,
и пыль от падения тела границ
луча, что проник из-за шторы, не может
достичь, но достигнет. Красиво, без птиц,
за окнами воздух стоит удивлённый,
захваченный взглядом твоим, что назад
вернуться к тебе, отражённым от клёна
в окне, не успеет, и всё-таки сжат
им воздух, но это недолго продлится:
твоё кареглазое зренье дрожать
без тонкой почти золотой роговицы
сумеет четыре мгновения - ждать
осталось немного. Большая природа
глядит на добычу свою. Говорю:
не медли у входа, не медли у входа,
не бойся - ты будешь сегодня в раю.
И всем, кто остался, оттуда помочь ты
сумеешь, допустим, не голосом, не
рукой, и не знаком, и даже не почтой,
которая ночью приходит во сне,
но чем-нибудь сможешь - я знаю наверно...
Ты всё-таки умер. И тайна твоя
молчит над землёю, да так откровенно,
что жить начинает от страха земля:
и звёзды шумят, как небесные травы,
и вброд переходят своё молоко
кормящие матери слева - направо,
и детям за ними плывётся легко.
ОДА ВО СЛАВУ РОССИЙСКОЙ ПОЭЗИИ
(отрывок)
"Вонми, о! небо, и реку,
Земля да слышит..."
В.К. Тредьяковский
1
Василь Кириллович, влеку
себя через твои глаголы:
"Как дождь, я словом потеку;
и снидут, как роса к цветку,
мои вещания на долы".
На домы высевает снег
свое фигурное, незлое
зерно, а мягкий человек
твердеет, устремляя бег
туда, где твёрже будет втрое.
Вокруг: огромная зима
лежит, как рукопись, но читка
ей не грозит, т.к. она
задумана похожей на
изнанку собственного свитка;
воздуси надрывает крик,
где с вороненым горлом птицы
летят семеркой масти пик,
изображая черновик
развернутой внизу страницы;
и я, одушевленный ком
земли, гляжу, как неумело
по ней воркующим вилком
гуляют гули босиком,
подруг тираня то и дело.
"Густеет время по краям
процессуальности сусали
в лазури вывернутых ям,
изобразивших небо," - нам
недавно гегеля сказали.
Нас ослепило зренье, нас
слух оглушил, а голос речи
по сути - вольный пересказ
истошной немоты, запас
которой в небе бесконечен.
Как медленно живут кусты!
О, скоростной неинтересен
им человек; плюсуй: пусты
для нас частоты чистоты
сверхзвуковых эльфийских песен.
Когда (и потому что) их
мы слышать не умеем, наше
кривое горло из простых
околоземных звуков стих
сплетает медленно и страшно.
Пуская в мир бумажный гром,
мы голосуем у обочин
звезде, летящей испокон
веков на человечий звон,
который сам себя короче...
2
... в противном случае всё кончится сейчас,
речь вновь непроницаема, а небо
уже не оное, а купол, т.е. часть,
которая отсутствует у нимба,
когда он - заготовка котелка
Ч. Чаплина - о, противоцерковна
сия нелепость, а строка легка
и, видимо, поэтому бескровна.
... поэзия по-прежнему - вокруг...
и Рейн - дурак, и Парщиков - в отъезде,
Дрожащих Слава кончился, на стук
открыв сначала страху, а возмездью -
как следствие того, что он впустил
вначале страх... Летают люббеллюли
(читай: стрекозы), воздух без стропил,
наверное, обрушится в июле...
О, сыворотка утренней росы!
О, разложение седой росы вечерней!
Стоят несумасшедшие кусты,
безумие примеривая, - чем не
картина засыпания... Вокруг -
поэзия - сиротство без причины:
так женщина изогнута, как лук,
в объятиях безрукого мужчины.
Речь вопрошает собственную речь,
которой нет и даже быть не может,
она течёт и продолжает течь,
не задевая зрения и кожи...
Моё слепейшество глядит на озерко,
где ангел приводнился (это - птица,
которой не почетно, а легко,
как ангелу, - без ряби приводниться).
И, тенью покрываемая, тень
в пустой траве валяется без дела,
отбрасывает эту дребедень
какое-то невидимое тело...
Мне Рильке приоткрыл свои костры:
в прохладных складках пламени тряпичном
они за гранью, скажем, красоты
(и только там) смогли косноязычье
довоплотить в невыносимый грех -
стоять всё время на пороге речи,
молча за всех (вот именно - за всех)
без удержу, а чаще - безупречно...
Смотри, как хорошо, когда страна
изнемогает в деньгах и стыдобе,
как девушка, которая стройна,
но плод уже намок в её утробе.
И стыдно ей, и хорошо в деньгах,
и шум купюр напоминает море,
и тесно ей в невинных берегах,
и сладко (есть свидетели) в позоре.
Как хорошо, когда страна верна
неверности: она открыта боли,
как хорошо, когда она пьяна,
пытаясь на свободу приступ воли
без соли обменять, а соль - в крови...
День - это ночи видимый избыток...
Валяются сограждане мои
в любви, не существующей без пыток...
...касательно Ахматовой - её
дешифровал один печальный бонза:
монашенка с блудницею - вдвоём
в ней уживались - это одиозно
звучит, но между данных полюсов
действительно порхала наша Анна,
чей голос - двуединство голосов,
которое, по меньшей мере, странно.
Цветаева - истерика и стыд
под небеса взлетевшей институтки,
и ревность неразгаданных обид,
и жуткие меж ними промежутки.
О Мандельштам, не знающий корней
ни родины, ни нации, ни рода,
промежду двух пытавшийся морей,
как ласточка, зависнуть, но природа
подобного мучения проста
и, более того, велеречива:
петляет там не путь, а пустота,
а смерть черна и даже не червива!
... прости меня, великий метранпаж,
что в "Разговоре с Дантом" ни бельмеса
не понял ты, направив свой кураж
к поэзии, которая довесок,
допустим, невесомости любви,
чей профиль то и дело, то и дело
ловили амфибрахии твои,
но не смогли из чернозёма тело
ему слепить... о неслепой Гомер,
о не Гомер, а муж своей Ксантиппы,
теперь в краю недесятичных мер
перемежаешь пение и хрипы;
там спорит жирна мгла с большой водой,
и ты, латынщик, с голосом бумажным,
само собой, скажу, само собой,
большой воде содействуешь отважно...
...Всем правит чудо и любовь Твоя,
которая берётся ниоткуда,
но маловероятная Земля
почти непроницаема для чуда,
вокруг неё причина и закон
куражатся на уровне молекул,
и мы, нерасшифрованный планктон,
переплываем, плача, эту реку.
Переплываем, плача... почему?..
переплываем, пробуя на ощупь
то шум волны, то самоё волну,
то жирных рыб, которые не ропщут.
Куда ж нам плыть, А. Пушкин? А туда,
где выплюнем мы жабры кружевные
и где уже не жидкая вода
нас на поверхность вытолкнет живыми...
