накатившей вдруг слабости на плечо принца; глаза его закрыты, а на
запрокинутое к небу лицо медленно оседает холодная морось, напитавшаяся
городскими дымами... Жизнь и свобода -- что еще, в сущности, нужно человеку?
Фарамир, не теряя ни минуты, уверенно повел их темными, тонущими в грязи
улицами Пеларгира к порту.
-- Черт вас побери, парни, почему вы нарушили мой приказ -- сидеть в
Умбаре и не высовывать оттуда носа? И что это за история с вашим вызовом?
-- Приказ до нас не дошел, а насчет вызова... мы думали, это ты нам все
растолкуешь как член Королевского совета.
-- Уже нет: Королевскому совету пораженцы ни к чему.
-- Вот оно как... Послушай, а этот самый твой полк... Ты придумал все
это специально, чтобы вытащить нас?
-- Н-ну, скажем, не только для этого.
-- А ты ведь здорово под ставился...
-- Плевать. У меня сейчас восхитительный статус -- "дальше фронта не
пошлют, меньше взвода не дадут", вот я и использую его на всю катушку.
У причала они отыскали небольшое суденышко: рядом, прямо на пирсе,
кемарили, кутаясь в маскировочные плащи, двое странноватого вида солдат. Они
приветствовали (явно неуставным образом) Фарамира, окинули оценивающими
взглядами разведчиков и, не мешкая, принялись готовиться к отплытию --
насколько мог судить Тангорн, весьма умело. "Что. принц, будем трогаться, не
дожидаясь рассвета?" "Знаешь, то, что в приказе нет оговорки насчет
государственных преступников, -- и впрямь чистый недосмотр; ты как, хочешь
проверить, быстро ли они спохватятся?"
Фарамир как в воду глядел. "Дополнение No 1 к Королевскому указу No
3014-227: О нераспространении амнистии преступникам, пожелавшим принять
участие в обороне Отечества, на лиц, повинных в государственных
преступлениях" прибыло в Пеларгир с нарочным на следующее утро: суденышко же
принца к тому времени прошло почти полпути до пристаней Харлонда, где
базировался формирующийся Итилиенский полк. Их, конечно, достали бы и там,
но когда полицейские чины с ордером на арест появились в лагере итилиенцев,
выяснилось. что разыскиваемые -- какая жалость, буквально час назад! --
отплыли в составе разведгруппы на тот берег Андуина; да, рейд будет долгим
-- может, месяц, а может, и больше; нет, группа работает в автономном
режиме, связь с нею не предусмотрена: впрочем, вы можете сами отправиться за
Осгилиат и поискать их там -- за компанию с орками... Тогда -- увы!.-- ничем
не могу помочь, прошу меня простить; сержант, проводите гостей -- у них
срочные дела в Минас-Тирите!
Верно говорят -- "война все спишет": спустя небольшое время о
резидентах-"изменниках" просто-напросто позабыли -- стало не до них. Всю
войну Тангорн провел в Итилиене; сражался без особого энтузиазма, но храбро
и умело, солдат берег всеми силами -- так же, как когда-то берег агентов
своей сети. Последнее, впрочем, было в их полку нормой: отношения между
офицерами и нижними чинами у итилиенцев вообще весьма отличались от
общепринятых. Вилланы, выслуживавшие вольную, и разбойники, отрабатывавшие
свою амнистию, егеря, всю жизнь караулившие оленей в королевских лесах, и
браконьеры, всю жизнь этих оленей промышлявшие, аристократы-авантюристы,
водившие прежде дружбу с Боромиром, и аристократы-интеллектуалы из их былой,
довоенной, компании -- все они составили в итоге удивительный сплав, который
нес на себе неизгладимую печать личности своего демиурга, капитана Фарамира.
Нечего удивляться, что Арагорн приказал расформировать полк на следующий же
день после Пеленнорской победы.
До Мордора Тангорн добрался уже сам по себе как частное лицо -- убийцу
тянуло на место преступления: битва у Кормалленских ворот была позади, и он
застал только пир победителей на развалинах Барад-Дура. "Гляди, --
приказывал он себе, -- и не отворачивайся: любуйся на свою работу!.." А
потом его случайно занесло в Тэшгол, как раз когда там шла "зачистка", -- и
струна лопнула... С той поры он он жил с твердым убеждением:
Высшие Силы даровали ему тогда вторую жизнь, но даровали ее не просто
так, на халяву, а чтоб он смог искупить то зло, которое сотворил по
недомыслию в жизни предыдущей, дотэшгольской. Чутье подсказало ему тогда
примкнуть к Халаддину, но как убедиться, что выбор верен?.. И вдруг он с
абсолютной, какой-то нездешней, ясностью понял: эта самая вторая жизнь дана
ему не насовсем, а взаймы, и ее отберут назад, едва лишь он выполнит свою
миссию. Да, именно так: не угадает (или сделает вид, что не угадал) -- будет
себе жить до глубокой старости, угадает -- обретет искупление ценою жизни. У
него есть лишь право на этот невеселый выбор, но это право -- единственное,
что отличает его от мертвецов Арагорна.
...Последняя мысль -- об Арагорновых мертвецах -- вернула Тангорна
обратно из мира воспоминаний на предвечернюю набережную Трех звезд. Итак,
мертвецы... Скорее всего никто и никогда не узнает, откуда они взялись (уж
кто-кто, а эльфы умеют хранить свои секреты), но вот умбарские корабли,
которые доставили этот кошмарный груз под стены Минас-Тирита, -- дело совсем
другое: у них есть владельцы и экипажи, приписные листы и страховые счета.
Эльфийская агентура, несомненно, поработала и по этой части, пряча концы в
воду (например, уже состряпана легенда, будто это был пиратский флот,
пришедший грабить Пеларгир), но времени пока прошло не так уж много и
кое-какие следы еще могут остаться незатертыми. Эти следы и приведут его к
людям, нанимавшим корабли, а те, в свою очередь, -- к неведомому пока
Эландару: на более низком уровне начинать ту Игру, что они с Халаддином
собрались предложить Лориену, просто бессмысленно.
Самое забавное, что помочь ему в этих поисках должен не кто-нибудь, а
мордорская разведка, в контактах с которой их с фагером облыжно обвиняли
четыре года назад; ожидая казни в Пеларгирской тюрьме, он и представить себе
не мог, что когда-нибудь и вправду будет сотрудничать с этими ребятами... Он
сумел бы, наверное, провести расследование и своими силами, однако его сеть
законсервирована и на ее восстановление уйдет не меньше пары недель, которых
у него нет. А у мордор-цев наверняка куча материалов по этому эпизоду -- не
может не быть, иначе их резидента надо просто гнать в шею. Вопрос в том,
захотят ли они делиться с ним этой информацией, да и вообще идти на контакт
-- ведь он для них сейчас просто гондорец, враг... Ладно, все прояснится
завтра. Связь, которую дал Халаддину Шарья-Рана. выглядела так: портовая
таверна "Морской конек", нечетный вторник (сиречь -- завтра), одиннадцать
часов утра: взять бутыль текилы и блюдечко с резанным на дольки лимоном,
расплатиться золотой монетой, поговорить (безразлично о чем) с кем-нибудь из
толкущихся у стойки моряков, посидеть минут десять за столиком в левом
заднем углу зала -- после чего надлежит следовать к площади Кастамира
Великого, где у правой из ростральных колонн и произойдет сама встреча и
обмен паролями... Ну что, побродить еще по набережным, а потом не торопясь
возвращаться в гостиницу?
Тут его окликнули: "Вы ведь ждете девушку, благородный господин, -- так
купите для нее цветок!" Тангорн лениво обернулся, и у него на миг
перехватило дыхание: дело не в том, что девчушка-цветочница была сама
прелесть, просто маленькую корзинку ее наполняли фиолетово-золотые орхидеи
сорта меотис, невероятно редкого в это время года. А меотисы были любимым
цветком Элвис.
ГЛАВА 40
Все эти дни он под разными предлогами откладывал встречу с нею --
"Никогда не возвращайся туда, где был счастлив". С того времени, когда она
так удачно напророчила ему: "Ты уходишь на войну", утекло много воды и еще
больше -- крови... Ни он, ни она больше не будут прежними -- так стоит ли
бродить по пепелищу и затевать сеансы некромантии? Элвис (как он узнал за
это время) теперь в высшей степени серьезная и положительная дама:
великолепная интуиция позволила ей сколотить на биржевой игре весьма
приличное состояние; вроде не замужем, но не то обручена, не то помолвлена с
кем-то из столпов делового мира -- на кой черт ей сдался беспокойный и
опасный призрак из прошлого?.. И вот теперь вся эта замечательная
эшелонированная оборона рухнула в одночасье.
-- Сколько стоят твои цветы, красоточка? Я имею в виду -- вся корзина?
Девушка -- ей на вид было лет тринадцать -- изумленно поглядела на
Тангорна:
-- Вы, верно, нездешний, благородный господин! Это ведь настоящие
меотисы, они дорогие...
-- Да-да, я знаю. -- Он полез в карман и вдруг сообразил, что у него
совсем не осталось серебра. -- Хватит тебе дунгана?
Ее чудные глаза вмиг потухли; в них промелькнули, сменяя друг друга,
недоумение и испуг, а потом осталось одно усталое отвращение.
-- Золотая монета за корзину цветов -- это слишком много, благородный
господин... -- тихо проговорила она. -- Я все понимаю... Вы поведете меня к
себе?
Барон никогда не страдал избытком сентиментальности, но тут сердце у
него стиснуло от жалости и гнева.
-- Прекрати сейчас же! Мне не нужно ничего, кроме твоих орхидей,
честное слово. Ты ведь никогда прежде этим не промышляла, верно?
Она кивнула и по-детски шмыгнула носом.
-- Дунган -- огромные деньги для нас, благородный господин. Мы с мамой
и сестренкой могли бы жить на них полгода...
-- Вот и живите себе на здоровье, -- проворчал он, вкладывая в ее
ладошку золотой кругляш с профилем Саурона. -- Помолись за мою Удачу, она
мне наверняка понадобится, и очень скоро...
-- Так, значит, ты вовсе не благородный господин, а рыцарь Удачи? --
Теперь она являла собой чудесную смесь любопытства, детского восхищения и
вполне взрослого кокетства. -- Вот никогда бы не подумала!
-- По типу того, -- ухмыльнулся барон и, подхватив корзинку с
меотисами, направился в сторону Яшмовой улицы, провожаемый ее серебристым
голоском:
-- Тебе обязательно повезет, рыцарь, верь мне! Я буду молиться изо всех
сил, а у меня легкая рука, правда!
Тина, старая служанка Элвис, отворившая ему дверь, отшатнулась, будто
увидав привидение. "Ага, -- подумал он, -- выходит, мое появление настоящий
сюрприз и, наверное, не всем придется по вкусу". С этой мыслью он и
направился к гостиной, откуда доносились звуки музыки, провожаемый
горестными причитаниями старушки -- та, похоже, уже почуяла: этот визит из
прошлого добром не кончится... Общество, собравшееся в гости-пой, было
небольшим и весьма изысканным; играли Аквино -- Третью сонату, причем играли
превосходно; на бесшумно возникшего в дверях барона поначалу не обратили
внимания, и он несколько мгновений наблюдал со спины за Элвис, одетой в
облегающее темно-синее платье. Потом она обернулась к дверям, взгляды их
встретились, и у Тангорна возникли одновременно две мысли, причем одна
другой тупее: первая -- "Есть же на свете женщины, которым все на пользу,
даже годы", а вторая -- "Интересно, выронит она свой бокал или нет?".
Она двинулась к нему, медленно-медленно, будто преодолевая
сопротивление, но сопротивление -- это почувствовалось сразу -- именно
внешнее; ему казалось, что дело тут в музыке -- она превратила комнату в
прыгающий с камня на камень горный ручей, и Элвис сейчас приходилось брести
по его руслу против течения. Затем ритм начал меняться, Элвис стремилась к
нему -- но музыка не сдавалась, из бьющего в колени потока она стала вдруг
непроходимой зарослью ежевики: Элвис приходилось теперь разрывать эти
