Керх не к месту вспомнил о своем долге и предпринял еще одну бесплод-
ную попытку разозлиться или хотя бы притвориться злым.
- Я не понимаю, ты кому сочувствуешь? Моя дочь, моя честь оскорблена,
а ты рабу хочешь легкую смерть устроить! Ну-у...
Женкай посмотрел на него не то с осуждением, не то с сожалением.
- Керх, давай в-открытую. Я был в тюрьме, я видел его. Он в бреду ду-
мает, что разговаривает с ней. И жаль, ты не слышал, как он разговарива-
ет. Он стихи слагает, и какие! Все твои придворные поэты за сто лет не
додумаются до таких эпитетов... Не мог он ее оскорбить. Он любит ее.
Просто любит, и если кто и виноват в этой истории, то не он.
- А кто?
- Да кто угодно! Я тебе говорил, что не надо позволять им сближаться?
Я тебе говорил, что он нужен ей вовсе не для охраны? Или ты думал, что
она не посмотрит на него только потому, что он раб? Еще как посмотрит.
Ей это на руку было, что он раб - она что хотела, то и заставила его де-
лать, он бы ей слова против не мог сказать, даже если бы не был влюблен,
- Женкай отпил вина. - Пока он занимался твоими младшими детьми, все бы-
ло хорошо. И дети его любили, и он не пытался воспользоваться детскими
привязанностями, и ничему дурному он их не учил. Но стоило Илоне его
приметить, все пошло кувырком. А ты идешь на поводу у собственной доче-
ри, а сейчас притворяешься, что почти год ничего не видел.
- А что я должен был видеть? - насторожился Керх.
Неужели эта грязная история началась гораздо раньше?
- Что? Да то, по поводу чего все поварихи судачили: что царевна будет
делать, если любовь даст свои плоды?
Керх побагровел.
- Как ты смеешь...
- А что - я? Что здесь особенного? Тебе можно иметь детей от рабынь,
а ей - нельзя? Пойди, скажи ей, что ты что-то запрещаешь ей делать! Да
она выгонит тебя из своих покоев! А теперь сам посуди: все до единой ма-
тери твоих детей получили свободу, а Ксантив за то же самое - за любовь
царственной особы - пойдет на костер. Справедлив ли ты, царь?
- Он бежал. И силой увлек ее за собой.
- Ты уверен в этом? - поддел его Женкай. - А я - нет. Как не уверен в
том, что он ее соблазнил, а не наоборот.
- Это слишком смело, - угрожающе сказал Керх. - Женкай, знай меру.
- Меру? - не унимался тот. - Хорошо. Как ты мне объяснишь, чем могла
разозлить царевну неприметная рабыня Олака? Почему Илона ненавидела ее
настолько, что заставила продать девчонку в другое имение? А Олака хоте-
ла замуж за Ксантива, и мне об этом говорила. А два года назад, ты пом-
нишь, как она требовала смерти для молодого подхалима? Якобы он украл у
нее какую-то безделушку. Конечно, я парня спровадил с глаз долой, но пе-
ред этим узнал, за что ему такая немилость, хотя перед этим он был в яв-
ном фаворе у царевны. И что ты думаешь? Все было просто: он влюбился в
служанку, будучи любовником царевны. И не надо ужасаться - твоей дочери
не пять лет, и трудно требовать от нее наивности хотя бы потому, что ты
сам не очень-то стараешься скрыть от нее свои утехи с рабынями.
- Речь не о ней, - буркнул Керх. - Речь о беглом рабе.
- Хорошо. Пусть будет по-твоему. Год назад в моем присутствии и в
присутствии Лакидоса ты поставил свою печать на свитке, где обещал ему
свободу. И он об этом знал. А за два дня до его побега твоя дочь со сме-
хом сообщает тебе, что она подменила свитки, и ты боишься поставить ее
на место! И Ксантив, опять же, об этой перемене знает. И чему ты удивля-
ешься?
- Он мой раб. Что хочу, то и делаю с ним. Хочу - верну свободу, хочу
- в последний момент передумаю и в рудники отправлю. Хочу - на костер
пошлю. Просто так, без всякого повода, потому что мне так захотелось, -
с нарочитым безразличием сказал Керх, больше для того, чтобы убедить в
этом себя.
- Ну, не совсем без повода. Твоя дочь поразвлекалась, кто-то должен
платить за веселье. Чем не повод? - ядовито сказал Женкай.
- Послушай, он же раб! Он раб, он не человек, он.., - Керх запнулся,
подбирая слова.
Женкай придвинулся поближе, доверительно сказал:
- Совершенно верно. И то же самое можно сказать о каждом из нас.
Керх, мы об этом говорили год назад. Его можно называть скотом, сколько
твоей душе угодно, но он никогда не станет им. Именно этим он и выделял-
ся из толпы. Его можно было оскорбить, но его нельзя было поставить на
колени. Он мог быть твоим самым надежным другом, повернись судьба другим
боком. Посвети звезды иначе - и ты считал бы честью отдать ему свою
дочь. Он не раб. Поверь, у меня глаз наметанный, я людей насквозь вижу.
На иного глянешь - весь в золоте, лицо надменное, гордость из ушей капа-
ет, а в душе - раб. Так и тянет заставить такого ползать у своих ног. А
этот - свободен больше, чем ты или я.
- Хватит его защищать! - возмутился Керх и тут же отвернулся, подпер
кулаком массивную голову. - Налей вина,что ли... Все бы ничего, да Мат-
рах много кричит. Тоже мне, вояка - его убить проще, чем комара, а туда
же лезет. Невестина честь его, видите ли, волнует. Войной мне в запале
грозил, будто он отец, а я - похититель. Моя дочь - мне и расхлебывать
всю эту кашу, она еще не его жена, это наше внутрисемейное дело, и за-
щитников ее чести хватает без него. Так нет - он требует возмездия! Нет,
конечно, покарать наглеца - мой долг, я не спорю. Ну, приговорил я его к
костру... Матрах потребовал - в один голос с моей дочерью - чтобы казнь
свершилась до свадьбы, а не после. Мол, это очистит Илону от унижения.
Вот и будет - утром казнь, вечером свадьба.
- Твой долг, - кивнул Женкай, но в его голосе под вежливостью скрыва-
лось скорее осуждение, чем согласие. - Ты поступил строго по букве зако-
на.
- Да, закон.., - Керх внезапно разъярился, опять грохнул по столу,
вскочил, уронив дубовую скамью, тяжело заходил по комнате. - Да, закон!
Закон гласит, что посягнувший на царскую честь должен быть публично сож-
жен на костре! Вина неоспорима, закон справедлив, а приговор неверен! -
немного успокоившись, Керх поставил на место скамью, уселся, выпил ста-
канчик вина, задумчиво произнес: - Двадцать лет ношу корону, сотни при-
говоров вынес, но такого не было никогда. Душа у меня болит, когда вспо-
минаю об этом. Больно мне, ох, как больно... Веришь? Хуже, чем я себя
приговорил бы, хуже, чем своего сына. Как легко было, когда хотел отпус-
тить его - год назад - как мальчишкой снова стал. Смотрел он мне в глаза
тогда, и странное чувство было, как озарение. А теперь - все правильно,
а сердце ноет, когда думаю, что он умрет. Не хочу я этого, вот что.
- Так куда проще - возьми да отпусти его! Ты царь, ты не обязан отчи-
тываться, что и почему ты делаешь, сам полчаса назад говорил.
- Нет, - Керх горестно покачал головой. - В том-то и дело, что обя-
зан. На самом деле обязан объяснять все мои поступки, оправдывать все
свои действия. Я не могу делать то, что хочу. А тут еще Матрах... Стар я
стал, наверное, уже боюсь не то, что войны - даже угрозы ее. Матрах ведь
старая опытная крыса, он может все повернуть так, будто я хотел отдать
ему опозоренную дочь, решив, что большего он не достоин.
- А у тебя с хитростью всегда нелады были, - протянул Женкай. - Есть
у меня одна идея. Простая и ты вроде бы в стороне оказываешься. Нужен
мне пяток сильных рабов и твоя печать, чтобы дать им свободу - потом.
Одного из них под видом страшного разбойника подсадим в тюрьму поближе к
Ксантиву. Оставшиеся устроят налет на тюрьму, выручат своего сообщника,
заодно выпустят Ксантива и всех, кто там в тюрьме будет - чтобы никаких
подозрений не было. Тебе же все равно преступников освобождать надо - ты
же амнистию по случаю свадьбы объявишь, правильно? И все довольны - ты
свой долг выполнил, приговорив его, я свой долг выполню, оказав тебе по-
мощь, зять к тебе не придерется и Ксантив в живых останется. Как?
У Керха заблестели глаза.
Ксантив сидел на полу в углу сырой камеры. За толстыми решетками ма-
ленького окошка виднелось ночное небо. Тихо... Обычно по ночам тюрьма
наполнялась стонами и руганью заключенных, но сейчас их не было. Он ос-
тался один.
Он мог бы уйти. Но куда? Куда ему идти? Он мог бы бежать из страны, в
Энканосе приютили бы его. И лихие разбойники всегда были бы рады ему,
решись он примкнуть к ним. Жизнь продолжалась бы, но куда бы он смог
убежать от себя? Его воспоминания... Память жгла его.
В один миг он потерял все, чем жил. Он ни во что не верил, ничего не
хотел. Много несправедливости было в его жизни, было предательство, но
ничто не могло сломать его. И только Илона...
Он любил ее, она была для него выше всего, даже Богов. Если бы он был
жрецом, он бы возвел храм в честь новой богини Илоны, богини счастья, и
был бы самым ревностным последователем ее культа. Она была его религией,
его дыханием, она забрала его всего - и ушла, разрушив его веру. Он по-
нял, что любил не царевну Илону, а неуловимый образ, фею с ее лицом и
именем. Царевна Илона была мелочным, капризным, надменным и пустым су-
ществом, чья прекрасная головка была создана лишь для того, чтобы носить
корону. Она никогда ни о чем не задумывалась, она не могла существовать
вне дворцовых стен. Она никогда не любила Ксантива, она видела в нем
красивое молодое тело, которое доставляло ей удовольствие. Как пошло,
как цинично это было, но это была правда - она тешила свое изнеженное
тело, говорила при этом красивые слова, потому что кто-то сказал ей, что
это необходимо. Но за этой похотью, за словами ничего не стояло.
И была другая Илона - богиня. Утонченная, вся сотканная из любви, не-
земная - та, которую он любил. И вся разница между ними могла быть выра-
жена несколькими словами - царевна была живой, а богиню он придумал. Он
целовал богиню, но отвечала ему царевна. Почти год он жил только ей, и
все это время был так слеп, что не пожелал увидеть разницу между мечтой
и земной женщиной. Да, богиню погубил бы брак со старым царем, но царев-
на получит именно то, что хочет. Она себя не обманывает, и трагедия ра-
зыгралась для одного Ксантива.
Он насильно вырвал царевну из привычной ей среды - и она отомстила
ему. Тюремные стены никак не давили на него, но она сделала гораздо ху-
же. Царевна опорочила, сбросила с пьедестала богиню, разрушила его иде-
ал, отняла смысл его жизни. Она убила его душу. "Такая любовь заслужива-
ет того, чтобы умереть за нее", - как-то сказала Илона. Он и умрет - его
ждал костер. Хотя, костер был все время - его душа сгорала, и сейчас уже
нечему было болеть внутри. Он умрет, это неизбежно... Илона часто гово-
рила, что готова пойти на костер - но на гибельный помост взойдет он.
Ничего другого ему не осталось. Люди никогда не поймут, почему он не
стремился спасти свою жизнь. Кто-то скажет, что горе сломало его, что
это слабость. Кому-то покажется, что он был слишком горд для того, чтобы
бежать, показывать свой страх перед смертью. Нет. Он не боялся смерти, и
это не было слабостью. Его богиня умерла, она сгорела под лучами паляще-
го солнца, пока его везли в клетке, будто дикого зверя. Они не могли
жить раздельно, и если была мертва его мечта, он должен был уйти вслед
за ней. Можно унизить человека, можно предать его, но нельзя отрекаться
от любви.
Он не мог предать ее. Никто не видел, как умирала богиня - весь позор
публичной смерти ляжет на его плечи. Он не смог спасти любовь - так сво-
ей смертью он избавит ее от последнего унижения, от поругания. Он освя-
тит ее, заплатив своей кровью за право других любить и быть любимыми.
Ведь любовь - это религия, и, как у любой веры, у нее есть алтарь. Она
постоянно требует жертв. Если один, испугавшись, отрекается, его место
должен занять другой - сгореть, чтобы любовь жила...
Керх не мог спать; тоска душила его, не помогали ни вино, ни участие
Женкая. Так хорошо все было придумано, а Ксантив не захотел уходить. Что
