Глава VII
Дорога мне казалась бесконечною. Наконец, мы приехали, и я вошел к
моим старикам с замиранием сердца. Я не знал, как выйду из их дома, но
знал, что мне во что бы то ни стало надо выйти с прощением и примирением.
Был уже четвертый час. Старики сидели одни, по обыкновению. Николай
Сергеич был очень расстроен и болен и полулежал, протянувшись в своем
покойном кресле, бледный и изнеможенный, с головой, обвязанной платком.
Анна Андреевна сидела возле него, изредка примачивала ему виски уксусом и
беспрестанно, с пытливым и страдальческим видом, заглядывала ему в лицо,
что, кажется, очень беспокоило старика и даже досаждало ему. Он упорно
молчал, она не смела говорить. Наш внезапный приезд поразил их обоих. Анна
Андреевна чего-то вдруг испугалась, увидя меня с Нелли, и в первые минуты
смотрела на нас так, как будто в чем-нибудь вдруг почувствовала себя
виноватою.
- Вот я привез к вам мою Нелли, - сказал я, входя. - Она надумалась и
теперь сама захотела к вам. Примите и полюбите...
Старик подозрительно взглянул на меня, и уже по одному взгляду можно
было угадать, что ему все известно, то есть что Наташа теперь уже одна,
оставлена, брошена и, может быть, уже оскорблена. Ему очень хотелось
проникнуть в тайну нашего прибытия, и он вопросительно смотрел на меня и на
Нелли. Нелли дрожала, крепко сжимая своей рукой мою, смотрела в землю и
изредка только бросала кругом себя пугливый взгляд, как пойманный зверок.
Но скоро Анна Андреевна опомнилась и догадалась: она так и кинулась к
Нелли, поцеловала ее, приласкала, даже заплакала и с нежностью усадила ее
возле себя, не выпуская из своей руки ее руку. Нелли с любопытством и с
каким-то удивлением оглядела ее искоса.
Но, обласкав и усадив Нелли подле себя, старушка уже и не знала
больше, что делать, и с наивным ожиданием стала смотреть на меня. Старик
поморщился, чуть ли не догадавшись, для чего я привел Нелли. Увидев, что я
замечаю его недовольную мину и нахмуренный лоб, он поднес к голове свою
руку и сказал мне отрывисто:
- Голова болит, Ваня.
Мы все еще сидели и молчали; я обдумывал, что начать. В комнате было
сумрачно; надвигалась черная туча, и вновь послышался отдаленный раскат
грома.
- Гром-то как рано в эту весну, - сказал старик. - А вот в тридцать
седьмом году, помню, в наших местах был еще раньше.
Анна Андреевна вздохнула.
- Не поставить ли самоварчик? - робко спросила она; но никто ей не
ответил, и она опять обратилась к Нелли.
- Как тебя, моя голубушка, звать? - спросила она ее.
Нелли слабым голосом назвала себя и еще больше потупилась. Старик
пристально поглядел на нее.
- Это Елена, что ли? - продолжала, оживляясь, старушка.
- Да, - отвечала Нелли, и опять последовало минутное молчание.
- У сестрицы Прасковьи Андреевны была племянница Елена, - проговорил
Николай Сергеич, - тоже Нелли звали. Я помню.
- Что ж у тебя, голубушка, ни родных, ни отца, ни матери нету? -
спросила опять Анна Андреевна.
- Нет, - отрывисто и пугливо прошептала Нелли.
- Слышала я это, слышала. А давно ли матушка твоя померла?
- Недавно.
- Голубчик ты мой, сироточка, - продолжала старушка, жалостливо на нее
поглядывая. Николай Сергеич в нетерпении барабанил по столу пальцами.
- Матушка-то твоя из иностранок, что ли, была? Так, что ли, вы
рассказывали, Иван Петрович? - продолжались робкие расспросы старушки.
Нелли бегло взглянула на меня своими черными глазами, как будто
призывая меня на помощь. Она как-то неровно и тяжело дышала.
- У ней, Анна Андреевна, - начал я, - мать была дочь англичанина и
русской, так что скорее была русская; Нелли же родилась за границей.
- Как же ее матушка-то с супругом своим за границу поехала?
Нелли вдруг вся вспыхнула. Старушка мигом догадалась, что обмолвилась,
и вздрогнула под гневным взглядом старика.
Он строго посмотрел на нее и отворотился было к окну.
- Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, - произнес он,
вдруг обращаясь к Анне Андреевне. - Она уехала с ним от отца и передала
отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за
границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не оставил и помогал ей
до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад,
воротилась назад к отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? - спросил он
отрывисто.
Нелли в величайшем волнении встала с места и хотела было идти к
дверям.
- Поди сюда, Нелли, - сказал старик, протягивая наконец ей руку. -
Сядь здесь, сядь возле меня, вот тут, - сядь! - Он нагнулся, поцеловал ее в
лоб и тихо начал гладить ее по головке. Нелли так вся и затрепетала... но
сдержала себя. Анна Андреевна а умилении, с радостною надеждою смотрела,
как ее Николай Сергеич приголубил наконец сиротку.
- Я знаю, Нелли, что твою мать погубил злой человек, злой и
безнравственный, но знаю тоже, что она отца своего любила и почитала, - с
волнением произнес старик, продолжая гладить Нелли по головке и не стерпев,
чтоб не бросить нам в эту минуту этот вызов. Легкая краска покрыла его
бледные щеки; он старался не взглядывать на нас.
- Мамаша любила дедушку больше, чем ее дедушка любил, - робко, но
твердо проговорила Нелли, тоже стараясь ни на кого не взглянуть.
- А ты почему знаешь? - резко спросил старик, не выдержав, как
ребенок, и как будто сам стыдясь своего нетерпения.
- Знаю, - отрывисто отвечала Нелли. - Он не принял матушку и...
прогнал ее...
Я видел, что Николаю Сергеичу хотелось было что-то сказать, возразить,
сказать, например, что старик за дело не принял дочь, но он поглядел на нас
и смолчал.
- Как же, где же вы жили-то, когда дедушка вас не принял? - спросила
Анна Андреевна, в которой вдруг родилось упорство и желание продолжать
именно на эту тему.
- Когда мы приехали, то долго отыскивали дедушку, - отвечала Нелли, -
но никак не могли отыскать. Мамаша мне и сказала тогда, что дедушка был
прежде очень богатый и фабрику хотел строить, а что теперь он очень бедный,
потому что тот, с кем мамаша уехала, взял у ней все дедушкины деньги и не
отдал ей. Ока мне это сама сказала.
- Гм... - отозвался старик.
- И она говорила мне еще, - продолжала Нелли, все более и более
оживляясь и как будто желая возразить Николаю Сергеичу, но обращаясь к Анне
Андреевне, - она мне говорила, что дедушка на нее очень сердит, и что она
сама во всем перед ним виновата, и что нет у ней теперь на всей земле
никого, кроме дедушки. И когда говорила мне, то плакала... "Он меня не
простит, - говорила она, еще когда мы сюда ехали, - но, может быть, тебя
увидит и тебя полюбит, а за тебя и меня простит". Мамаша очень любила меня,
и когда это говорила, то всегда меня целовала, а к дедушке идти очень
боялась. Меня же учила молиться за дедушку, и сама молилась и много мне еще
рассказывала, как она прежде жила с дедушкой и как дедушка ее очень любил,
больше всех. Она ему на фортепьяно играла и книги читала по вечерам, а
дедушка ее целовал и много ей дарил... все дарил, так что один раз они и
поссорились, в мамашины именины; потому что дедушка думал, что мамаша еще
не знает, какой будет подарок, а мамаша уже давно узнала какой. Мамаше
хотелось серьги, а дедушка все нарочно обманывал ее и говорил, что подарит
не серьги, а брошку; и когда он принес серьги и как увидел, что мамаша уж
знает, что будут серьги, а не брошка, то рассердился за то, что мамаша
узнала, и половину дня не говорил с ней, а потом сам пришел ее целовать и
прощенья просить...
Нелли рассказывала с увлечением, и даже краска заиграла на ее бледных
больных щечках.
Видно было, что ее мамаша не раз говорила с своей маленькой Нелли о
своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и
целуя свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над
ней, а в то же время и не подозревая, с какою силою отзовутся эти рассказы
ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
Но увлекшаяся Нелли как будто вдруг опомнилась, недоверчиво
осмотрелась кругом и притихла. Старик наморщил лоб и снова забарабанил по
столу; у Анны Андреевны показалась на глазах слезинка, и она молча отерла
ее платком.
- Мамаша приехала сюда очень больная, - прибавила Нелли тихим голосом,
- у ней грудь очень болела. Мы долго искали дедушку и не могли найти, а
сами нанимали в подвале, в углу.
- В углу, больная-то! - вскричала Анна Андреевна.
- Да... в углу... - отвечала Нелли. Мамаша была бедная. Мамаша мне
говорила, - прибавила она, оживляясь, - что не грех быть бедной, а что грех
быть богатым и обижать... и что ее бог наказывает.
- Что же вы на Васильевском нанимали? Это там у Бубновой, что ли? -
спросил старик, обращаясь ко мне и стараясь выказать некоторую небрежность
в своем вопросе. Спросил же, как будто ему неловко было сидеть молча.
- Нет, не там... а сперва в Мещанской, - отвечала Нелли. - Там было
очень темно и сыро, - продолжала она, помолчав, - и матушка очень заболела,
но еще тогда ходила. Я ей белье мыла, а она плакала. Там тоже жила одна
старушка, капитанша, и жил отставной чиновник, и все приходил пьяный, и
всякую ночь кричал и шумел. Я очень боялась его. Матушка брала меня к себе
на постель и обнимала меня, а сама вся, бывало, дрожит, а чиновник кричит и
бранится. Он хотел один раз прибить капитаншу, а та была старая старушка и
ходила с палочкой. Мамаше стало жаль ее, и она за нее заступилась; чиновник
и ударил мамашу, а я чиновника...
Нелли остановилась. Воспоминание взволновало ее; глазки ее засверкали.
- Господи боже мой! - вскричала Анна Андреевна, до последней степени
заинтересованная рассказом и не спускавшая глаз с Нелли, которая
преимущественно обращалась к ней.
- Тогда мамаша вышла, - продолжала Нелли, - и меня увела с собой. Это
было днем. Мы вс° ходили по улицам, до самого вечера, и мамаша все плакала
и все ходила, а меня вела за руку. Я очень устала; мы и не ели этот день. А
мамаша все сама с собой говорила и мне все говорила: "Будь бедная, Нелли, и
когда я умру, не слушай никого и ничего. Ни к кому не ходи; будь одна,
бедная, и работай, а нет работы, так милостыню проси, а к ним не ходи".
Только в сумерки мы переходили через одну большую улицу; вдруг мамаша
закричала: "Азорка! Азорка!" - и вдруг большая собака, без шерсти,
подбежала к мамаше, завизжала и бросилась к ней, а мамаша испугалась, стала
бледная, закричала и бросилась на колени перед высоким стариком, который
шел с палкой и смотрел в землю. А этот высокий старик и был дедушка, и
такой сухощавый, в дурном платье. Тут-то я в первый раз и увидала дедушку.
Дедушка тоже очень испугался и весь побледнел, и как увидал, что мамаша
лежит подле него и обхватила его ноги, - он вырвался, толкнул мамашу,
ударил по камню палкой и пошел скоро от нас. Азорка еще остался и все выл и
лизал мамашу, потом побежал к дедушке, схватил его за полу и потащил назад,
а дедушка его ударил палкой. Азорка опять к нам было побежал, да дедушка
кликнул его, он и побежал за дедушкой и все выл. А мамаша лежала как
мертвая, кругом народ собрался, полицейские пришли. Я все кричала и
подымала мамашу. Она и встала, огляделась кругом и пошла за мной. Я ее
повела домой. Люди на нас долго смотрели и все головой качали...
Нелли приостановилась перевести дух и скрепить себя. Она была очень
бледна, но решительность сверкала в ее взгляде. Видно было, что она
решилась, наконец, все говорить. В ней было даже что-то вызывающее в эту
минуту.
- Что ж, - заметил Николай Сергеич неровным голосом, с какою-то
раздражительною резкостью, - что ж, твоя мать оскорбила своего отца, и он
за дело отверг ее...
- Матушка мне то же говорила, - резко подхватила Нелли, - и, как мы
