маешь.
- Нет, нет, - говорила я, разрыдавшись, как ребенок, - нет, этого не
будет! Вы будете счастливы!.. Еще впереди много дней. Верьте, мы будем
счастливы.
- Спасибо тебе, спасибо, что ты так любишь меня. Теперь около меня
мало людей; меня все оставили!
- Кто же оставили? кто они?
- Прежде были и другие кругом меня; ты не знаешь, Неточка. Они меня
все оставили, все ушли, точно призраки были. А я их так ждала, всю жизнь
ждала; бог с ними! Смотри, Неточка: видишь, какая глубокая осень; скоро
пойдет снег: с первым снегом я и умру, - да; но я и не тужу. Прощайте!
Лицо ее было бледно и худо; на каждой щеке горело зловещее, кровавое
пятно; губы ее дрожали и запеклись от внутреннего жара.
Она подошла к фортепьяно и взяла несколько аккордов; в это мгновение
с треском лопнула струна и заныла в длинном дребезжащем звуке...
- Слышишь, Неточка, слышишь? - сказала она вдруг каким-то вдохновен-
ным голосом, указывая на фортепьяно. - Эту струну слишком, слишком натя-
нули: она не вынесла и умерла. Слышишь, как жалобно умирает звук!
Она говорила с трудом. Глухая душевная боль отразилась на лице ее, и
глаза ее наполнились слезами.
- Ну, полно об этом, Неточка, друг мой; довольно; приведи детей.
Я привела их. Она как будто отдохнула, на них глядя, и через час от-
пустила их.
- Когда я умру, ты не оставишь их, Аннета? Да? - сказала она мне ше-
потом, как будто боясь, чтоб нас кто-нибудь не подслушал.
- Полноте, вы убьете меня! - могла только я проговорить ей в ответ.
- Я ведь шутила, - сказала она, помолчав и улыбнувшись. - А ты и по-
верила? Я ведь иногда бог знает что говорю. Я теперь как дитя; мне нужно
все прощать.
Тут она робко посмотрела на меня, как будто боясь что-то выговорить.
Я ожидала.
- Смотри не пугай его, - проговорила она наконец, потупив глаза, с
легкой краской в лице и так тихо, что я едва расслышала.
- Кого? - спросила я с удивлением.
- Мужа. Ты, пожалуй, расскажешь ему все потихоньку.
- Зачем же, зачем? - повторяла я все более и более в удивлении.
- Ну, может быть, и не расскажешь, как знать! - отвечала она, стара-
ясь как можно хитрее взглянуть на меня, хотя все та же простодушная
улыбка блестела на губах ее и краска все более и более вступала ей в ли-
цо. - Полно об этом; я ведь все шучу.
Сердце мое сжималось все больнее и больнее.
- Только послушай, ты их будешь любить, когда я умру, - да? - приба-
вила она серьезно и опять как будто с таинственным видом, - так, как бы
родных детей своих любила. - да? Припомни: я тебя всегда за родную счи-
тала и от своих не рознила.
- Да, да, - отвечала я, не зная, что говорю, и задыхаясь от слез и
смущения.
Горячий поцелуй зажегся на руке моей, прежде чем я успела отнять ее.
Изумление сковало мне язык.
"Что с ней? что она думает? что вчера у них было такое?" - пронеслось
в моей голове.
Через минуту она стала жаловаться на усталость.
- Я уже давно больна, только не хотела пугать вас обоих, - сказала
она. - Ведь вы меня оба любите, - да?.. До свидания, Неточка; оставь ме-
ня, а только вечером приди ко мне непременно. Придешь?
Я дала слово; но рада была уйти. Я не могла более вынести.
Бедная, бедная! Какое подозрение провожает тебя в могилу? - восклица-
ла я рыдая, - какое новое горе язвит и точит твое сердце, и о котором ты
едва смеешь вымолвить слово? Боже мой! Это долгое страдание, которое я
уже знала теперь все наизусть, эта жизнь без просвета, эта любовь роб-
кая, ничего не требующая, и даже теперь, теперь, почти на смертном одре
своем, когда сердце рвется пополам от боли, она, как преступная, боится
малейшего ропота, жалобы, - и вообразив, выдумав новое горе, она уже по-
корилась ему, помирилась с ним!..
Вечером, в сумерки, я, воспользовавшись отсутствием Оврова (приезжего
из Москвы), прошла в библиотеку, отперла шкаф и начала рыться в книгах,
чтоб выбрать какую-нибудь для чтения вслух Александре Михайловне. Мне
хотелось отвлечь ее от черных мыслей и выбрать что-нибудь веселое, лег-
кое... Я разбирала долго и рассеянно. Сумерки сгущались; а вместе с ними
росла и тоска моя. В руках моих очутилась опять эта книга, развернутая
на той же странице, на которой и теперь я увидала следы письма, с тех
пор не сходившего с груди моей, - тайны, с которой как будто переломи-
лось и вновь началось мое существование и повеяло на меня так много хо-
лодного, неизвестного, таинственного, неприветливого, уже и теперь изда-
ли так сурово грозившего мне... "Что с нами будет, - думала я, - угол, в
котором мне было так тепло, так привольно, - пустеет! Чистый, светлый
дух, охранявший юность мою, оставляет меня. Что впереди?" Я стояла в ка-
ком-то забытьи над своим прошедшим, так теперь милым сердцу, как будто
силясь прозреть вперед, в неизвестное, грозившее мне... Я припоминаю эту
минуту, как будто теперь вновь переживаю ее: так сильно врезалась она в
моей памяти.
Я держала в руках письмо и развернутую книгу; лицо мое было омочено
слезами. Вдруг я вздрогнула от испуга: надо мной раздался знакомый мне
голос. В то же время я почувствовала, что письмо вырвали из рук моих. Я
вскрикнула и оглянулась: передо мной стоял Петр Александрович. Он схва-
тил меня за руку и крепко удерживал на месте; правой рукой подносил он к
свету письмо и силился разобрать первые строки... Я закричала; я скорей
готова была умереть, чем оставить это письмо в руках его. По торжествую-
щей улыбке я видела, что ему удалось разобрать первые строки. Я теряла
голову...
Мгновение спустя я бросилась к нему, почти не помня себя, и вырвала
письмо из рук его. Все это случилось так скоро, что я еще сама не пони-
мала, какие образом письмо очутилось у меня опять. Но, заметив, что он
снова хочет вырвать его из рук моих, я поспешно спрятала письмо на груди
и отступила на три шага.
Мы с полминуты смотрели друг на друга молча. Я еще содрогалась от ис-
пуга; он - бледный, с дрожащими, посинелыми от гнева губами, первый
прервал молчание.
- Довольно! - сказал он слабым от волнения голосом. - Вы, верно, не
хотите, чтоб я употребил силу; отдайте же мне письмо добровольно.
Только теперь я одумалась, и оскорбление, стыд, негодование против
грубого насилия захватили мне дух. Горячие слезы потекли по разгоревшим-
ся щекам моим. Я вся дрожала от волнения и некоторое время была не в си-
лах вымолвить слова.
- Вы слышали? - сказал он, подойдя во мне на два шага...
- Оставьте меня, оставьте! - закричала я, отодвигаясь от него. - Вы
поступили низко, неблагородно. Вы забылись!.. Пропустите меня!..
- Как? что это значит? И вы еще смеете принимать такой тон... после
того, что вы... Отдайте, говорю вам!
Он еще раз шагнул ко мне, но, взглянув на меня, увидел в глазах моих
столько решимости, что остановился, как будто в раздумье.
- Хорошо! - сказал он наконец сухо, как будто остановившись на одном
решении, но все еще через силу подавляя себя. - Это своим чередом, а
сперва...
Тут он осмотрелся кругом.
- Вы... кто вас пустил в библиотеку? почему этот шкаф отворен? где
взяли ключ?
- Я не буду вам отвечать, - сказала я, - я не могу с вами говорить.
Пустите меня, пустите!
Я пошла к дверям.
- Позвольте, - сказал он, остановив меня за руку, - вы так не уйдете!
Я молча вырвала у него свою руку и снова сделала движение к дверям.
- Хорошо же. Но я не могу вам позволить, в самом деле, получать
письма от ваших любовников, в моем доме...
Я вскрикнула от испуга и взглянула на него как потерянная...
- И потому...
- Остановитесь! - закричала я. - Как вы можете? как вы могли мне ска-
зать?.. Боже мой! боже мой!..
- Что? что! вы еще угрожаете мне?
Но я смотрела на него бледная, убитая отчаянием. Сцена между нами
дошла до последней степени ожесточения, которого я не могла понять. Я
молила его взглядом не продолжать далее. Я готова была простить за ос-
корбление, с тем чтоб он остановился. Он смотрел на меня пристально и
видимо колебался.
- Не доводите меня до крайности, - прошептала я в ужасе.
- Нет-с, это нужно кончить! - сказал он наконец, как будто одумав-
шись. - Признаюсь вам, я было колебался от этого взгляда, - прибавил он
с странной улыбкой. - Но, к несчастию, дело само за себя говорит. Я ус-
пел прочитать начало письма. Это письмо любовное. Вы меня не разуверите!
нет, выкиньте это из головы! И если я усомнился на минуту, то это дока-
зывает только, что ко всем вашим прекрасным качествам я должен присоеди-
нить способность отлично лгать, а потому повторяю...
По мере того как он говорил, его лицо все более и более искажалось от
злобы. Он бледнел; губы его кривились и дрожали, так что он, наконец, с
трудом произнес последние слова. Становилось темно. Я стояла без защиты,
одна, перед человеком, который в состоянии оскорблять женщину. Наконец,
все видимости были против меня; я терзалась от стыда, терялась, не могла
понять злобы этого человека. Не отвечая ему, вне себя от ужаса я броси-
лась вон из комнаты и очнулась, уж стоя при входе в кабинет Александры
Михайловны. В это мгновение послышались и его шаги; я уже хотела войти в
комнату, как вдруг остановилась как бы пораженная громом.
"Что с нею будет? - мелькнуло в моей голове. - Это письмо!.. Нет,
лучше вс° на свете, чем этот последний удар в ее сердце", - и я броси-
лась назад. Но уж было поздно: он стоял подле меня.
- Куда хотите пойдемте, - только не здесь, не здесь! - шепнула я,
схватив его руку. - Пощадите ее! Я приду опять в библиотеку или... куда
хотите! Вы убьете ее!
- Это вы убьете ее! - отвечал он, отстраняя меня.
Все надежды мои исчезли. Я чувствовала, что ему именно хотелось пере-
несть всю сцену к Александре Михайловне.
- Ради бога! - говорила я, удерживая его всеми силами.
Но в это мгновение поднялась портьера, и Александра Михайловна очути-
лась перед нами. Она смотрела на нас в удивлении. Лицо ее было бледнее
всегдашнего. Она с трудом держалась на ногах. Видно было, что ей больших
усилий стоило дойти до нас, когда она заслышала наши голоса.
- Кто здесь? о чем вы здесь говорили? - спросила она, смотря на нас в
крайнем изумлении.
Несколько мгновений длилось молчание, и она побледнела как полотно. Я
бросилась к ней, крепко обняла ее и увлекла назад в кабинет. Петр Алек-
сандрович вошел вслед за мною. Я спрятала лицо свое на груди ее и все
крепче, крепче обнимала ее, замирая от ожидания.
- Что с тобою, что с вами? - спросила в другой раз Александра Михай-
ловна.
- Спросите ее. Вы еще вчера так ее защищали, - сказал Петр Александ-
рович, тяжело опускаясь в кресла.
Я все крепче и крепче сжимала ее в своих объятиях.
- Но, боже мой, что ж это такое? - проговорила Александра Михайловна
в страшном испуге. - Вы так раздражены, она испугана, в слезах. Аннета,
говори мне все, что было между вами.
- Нет, позвольте мне сперва, - сказал Петр Александрович, подходя к
нам, взяв меня за руку и оттащив от Александры Михайловны. - Стойте тут,
- сказал он, указав на средину комнаты. - Я вас хочу судить перед той,
которая заменила вам мать. А вы успокойтесь, сядьте, - прибавил он, уса-
живая Александру Михайловну на кресла. - Мне горько, что я не мог вас
избавить от этого неприятного объяснения; но оно необходимо.
- Боже мой! что ж это будет? - проговорила Александра Михайловна, в
глубокой тоске перенося свой взгляд поочередно на меня и на мужа. Я ло-
мала руки, предчувствуя роковую минуту. От него я уж не ожидала пощады.
- Одним словом, - продолжал Петр Александрович, - я хотел, чтоб вы
рассудили вместе со мною. Вы всегда (и не понимаю отчего, это одна из
