ваших фантазий), вы всегда - еще вчера, например, - думали, говорили...
но не знаю, как сказать; я краснею от предположений... Одним словом, вы
защищали ее, вы нападали на меня, вы уличали меня в неуместной строгос-
ти; вы намекали еще на какое-то другое чувство, будто бы вызывающее меня
на эту неуместную строгость; вы... но я не понимаю, отчего я не могу по-
давить своего смущения, эту краску в лице при мысли о ваших предположе-
ниях; отчего я не могу сказать о них гласно, открыто, при ней... Одним
словом, вы...
- О, вы этого не сделаете! нет, вы не скажете этого! - вскрикнула
Александра Михайловна, вся в волнении, сгорев от стыда, - нет, вы поща-
дите ее. Это я, я все выдумала! Во мне нет теперь никаких подозрений.
Простите меня за них, простите. Я больна, мне нужно простить, но только
не говорите ей, нет... Аннета, - сказала она, подходя ко мне, - Аннета,
уйди отсюда, скорее, скорее! Он шутил; это я всему виновата; это неу-
местная шутка...
- Одним словом, вы ревновали меня к ней, - сказал Петр Александрович,
без жалости бросив эти слова в ответ ее тоскливому ожиданию. Она вскрик-
нула, побледнела и оперлась на кресло, едва удерживаясь на ногах.
- Бог вам простит! - проговорила она наконец слабым голосом. - Прости
меня за него, Неточка, прости; я была всему виновата. Я была больна,
я...
- Но это тиранство, бесстыдство, низость! - закричала я в исступле-
нии, поняв, наконец, все, поняв, зачем ему хотелось осудить меня в гла-
зах жены. - Это достойно презрения; вы...
- Аннета! - закричала Александра Михайловна, в ужасе схватив меня за
руки.
- Комедия! комедия, и больше ничего! - проговорил Петр Александрович,
подступая к нам в неизобразимом волнении. - Комедия, говорю я вам, -
продолжал он, пристально и с зловещей улыбкой смотря на жену, - и обма-
нутая во всей этой комедии одна - вы. Поверьте, что мы, - произнес он,
задыхаясь и указывая на меня, - не боимся таких объяснений; поверьте,
что мы уж не так целомудренны, чтоб оскорбляться, краснеть и затыкать
уши, когда нам заговорят о подобных делах. Извините, я выражаюсь просто,
прямо, грубо, может быть, но - так должно. Уверены ли вы, сударыня, в
порядочном поведении этой... девицы?
- Боже! что с вами? Вы забылись! - проговорила Александра Михайловна,
остолбенев, помертвев от испуга.
- Пожалуйста, без громких слов! - презрительно перебил Петр Александ-
рович. - Я не люблю этого. Здесь дело простое, прямое, пошлое до послед-
ней пошлости. Я вас спрашиваю о ее поведении; знаете ли вы...
Но я не дала ему договорить и, схватив его за руки, с силою оттащила
в сторону. Еще минута - и все могло быть потеряно.
- Не говорите о письме! - сказала я быстро, шепотом. - Вы убьете ее
на месте. Упрек мне будет упреком ей в то же время. Она не может судить
меня, потому что я все знаю... понимаете, я все знаю!
Он пристально, с диким любопытством посмотрел на меня - и смешался;
кровь выступила ему на лицо.
- Я все знаю, все! - повторила я.
Он еще колебался. На губах его шевелился вопрос. Я предупредила:
- Вот что было, - сказала я вслух, наскоро, обращаясь к Александре
Михайловне, которая глядела на нас в робком, тоскливом изумлении. - Я
виновата во всем. Уж четыре года тому, как я вас обманывала. Я унесла
ключ от библиотеки и уж четыре года потихоньку читаю книги. Петр Алек-
сандрович застал меня над такой книгой, которая... не могла, не должна
была быть в руках моих. Испугавшись за меня, он преувеличил опасность в
глазах ваших!.. Но я не оправдываюсь (поспешила я, заметив насмешливую
улыбку на губах его): я во всем виновата. Соблазн был сильнее меня, и,
согрешив раз, я уж стыдилась признаться в своем проступке... Вот все,
почти все, что было между нами...
- О-го, как бойко! - прошептал подле меня Петр Александрович.
Александра Михайловна выслушала меня с глубоким вниманием; но в лице
ее видимо отражалась недоверчивость. Она попеременно взглядывала то на
меня, то на мужа. Наступило молчание. Я едва переводила дух. Она опусти-
ла голову на грудь и закрыла рукою глаза, соображая что-то и, очевидно,
взвешивая каждое слово, которое я произнесла. Наконец она подняла голову
и пристально посмотрела на меня.
- Неточка, дитя мое, я знаю, ты не умеешь лгать, - проговорила она.
-. Это все, что случилось, решительно все?
- Все, - отвечала я.
- Все ли? - спросила она, обращаясь к мужу.
- Да, все, - отвечал он с усилием, - все!
Я отдохнула.
- Ты даешь мне слово, Неточка?
- Да, - отвечала я не запинаясь.
Но я не утерпела и взглянула на Петра Александровича. Он смеялся,
выслушав, как я дала слово. Я вспыхнула, и мое смущение не укрылось от
бедной Александры Михайловны. Подавляющая, мучительная тоска отразилась
на лице ее.
- Довольно, - сказала она грустно. - Я вам верю. Я не могу вам не ве-
рить.
- Я думаю, что такого признания достаточно, - проговорил Петр Алек-
сандрович. - Вы слыхали? Что прикажете думать?
Александра Михайловна не отвечала. Сцена становилась все тягостнее и
тягостнее.
- Я завтра же пересмотрю все книги, - продолжал Петр Александрович. -
Я не знаю, что там еще было; но...
- А какую книгу читала она? - спросила Александра Михайловна.
- Книгу? Отвечайте вы, - сказал он, обращаясь ко мне. - Вы умеете
лучше меня объяснять дело, - прибавил он с затаенной насмешкой.
Я смутилась и не могла выговорить ни слова. Александра Михайловна
покраснела и опустила глаза. Наступила долгая пауза. Петр Александрович
в досаде ходил взад и вперед по комнате.
- Я не знаю, что между вами было, - начала наконец Александра Михай-
ловна, робко выговаривая каждое слово, - но если это только было, - про-
должала она, силясь дать особенный смысл словам своим, уже смутившаяся
от неподвижного взгляда своего мужа, хотя она и старалась не глядеть на
него, - если только это было, то я не знаю, из-за чего нам всем горевать
и так отчаиваться. Виноватее всех я, я одна, и это меня очень мучит. Я
пренебрегла ее воспитанием, я и должна отвечать за все. Она должна прос-
тить мне, и я ее осудить не могу и не смею. Но, опять, из-за чего ж нам
отчаиваться? Опасность прошла. Взгляните на нее, - сказала она, одушев-
ляясь все более и более и бросая пытливый взгляд на своего мужа, -
взгляните на нее: неужели ее неосторожный поступок оставил хоть ка-
кие-нибудь последствия? Неужели я не знаю ее, дитяти моего, моей дочери
милой? Неужели я не знаю, что ее сердце чисто и благородно, что в этой
хорошенькой головке, - продолжала она, лаская меня и привлекая к себе, -
ум ясен и светел, а совесть боится обмана... Полноте, мои милые! Перес-
танем! Верно, другое что-нибудь затаилось в нашей тоске; может быть, на
нас только мимолетом легла враждебная тень. Но мы разгоним ее любовью,
добрым согласием и рассеем недоумение наше. Может быть, много недогово-
рено между нами, и я винюсь первая. Я первая таилась от вас, у меня у
первой родились бог знает какие подозрения, в которых виновата больная
голова моя. Но... но если уж мы отчасти и высказались, то вы должны оба
простить меня, потому... потому, наконец, что нет большого греха в том,
что я подозревала...
Сказав это, она робко и краснея взглянула на мужа и с тоскою ожидала
слов его. По мере того как он ее слушал, насмешливая улыбка показывалась
на его губах. Он перестал ходить и остановился прямо перед нею, закинув
назад руки. Он, казалось, рассматривал ее смущение, наблюдал его, любо-
вался им; чувствуя над собой его пристальный взгляд, она смешалась. Он
переждал мгновение, как будто ожидая чего-нибудь далее. Смущение ее уд-
воилось. Наконец он прервал тягостную сцену тихим долгим язвительным
смехом:
- Мне жаль вас, бедная женщина! - сказал он наконец горько и серьез-
но, перестав смеяться. - Вы взяли на себя роль, которая вам не по силам.
Чего вам хотелось? Вам хотелось поднять меня на ответ, поджечь меня но-
выми подозрениями или, лучше сказать, старым подозрением, которое вы
плохо скрыли в словах ваших? Смысл ваших слов, что сердиться на нее не-
чего, что она хороша и после чтения безнравственных книг, мораль кото-
рых, - говорю от себя, - кажется, уже принесла кой-какие успехи, что вы,
наконец, за нее отвечаете сами; так ли? Ну-с, объяснив это, вы намекаете
на что-то другое; вам кажется, что подозрительность и гонения мои выхо-
дят из какого-то другого чувства. Вы даже намекали мне вчера - пожалуйс-
та, не останавливайте меня, я люблю говорить прямо - вы даже намекали
вчера, что у некоторых людей (помню, что, по вашему замечанию, эти люди
всего чаще бывают степенные, суровые, прямые, умные, сильные, и бог зна-
ет каких вы еще не давали определений в припадке великодушия!), что у
некоторых людей, повторяю, любовь (и бог знает почему вы это выдумали!)
и проявляться не может иначе как сурово, горячо, круто, часто подозрени-
ями, гонениями. Я уж не помню хорошо, так ли именно вы говорили вчера...
Пожалуйста, не останавливайте меня; я знаю хорошо вашу воспитанницу; ей
все можно слышать, все, повторяю вам в сотый раз, - все. Вы обмануты. Но
не знаю, отчего вам угодно так настаивать на том, что я-то именно и есть
такой человек! Бог знает зачем вам хочется нарядить меня в этот шутовс-
кой кафтан. Не в летах моих любовь к этой девице; да наконец, поверьте
мне, сударыня, я знаю свои обязанности, и, как бы великодушно вы ни из-
виняли меня, я буду говорить прежнее, что преступление всегда останется
преступлением, что грех всегда будет грехом, постыдным, гнусным, небла-
городным, на какую бы степень величия вы ни вознесли порочное чувство!
Но довольно! довольно! и чтоб я не слыхал более об этих гадостях!
Александра Михайловна плакала.
- Ну, пусть я несу это, пусть это мне! - проговорила она наконец, ры-
дая и обнимая меня, - пусть постыдны были мои подозрения, пусть вы нас-
меялись так сурово над ними! Но ты, моя бедная, за что ты осуждена слу-
шать такие оскорбления? И я не могу защитить тебя! Я безгласна! Боже
мой! я не могу молчать, сударь! Я не вынесу... Ваше поведение безумно!..
- Полноте, полноте! - шептала я, стараясь утишить ее волнение, боясь,
чтоб жестокие укоры не вывели его из терпения. Я все еще трепетала от
страха за нее.
- Но, слепая женщина! - закричал он, - но вы не знаете, вы не види-
те...
Он остановился на минуту.
- Прочь от нее! - сказал он, обращаясь ко мне и вырывая мою руку из
рук Александры Михайловны. - Я вам не позволю прикасаться к жене моей;
вы мараете ее; вы оскорбляете ее своим присутствием! Но... но что же
заставляет меня молчать, когда нужно, когда необходимо говорить? - зак-
ричал он, топнув ногою. - И я скажу, я все скажу. Я не знаю, что вы там
знаете, сударыня, и чем вы хотели пригрозить мне, да и знать не хочу.
Слушайте! - продолжал он, обращаясь к Александре Михайловне, - слушайте
же.
- Молчите! - закричала я, бросаясь вперед, - молчите, ни слова!
- Слушайте...
- Молчите во имя.
- Во имя чего, сударыня? - перебил он, быстро и пронзительно взглянув
мне в глаза, - во имя чего? Знайте же, я вырвал из рук ее письмо от лю-
бовника! Вот что делается в нашем доме! вот что делается подле вас! вот
чего вы не видали, не заметили!
Я едва устояла на месте. Александра Михайловна побледнела как смерть.
- Этого быть не может, - прошептала она едва слышным голосом.
- Я видел это письмо, сударыня; оно было в руках моих; я прочел пер-
вые строки и не ошибся: письмо было от любовника. Она вырвала его у меня
из рук. Оно теперь у нее, - это ясно, это так, в этом нет сомнения; а
если вы еще сомневаетесь, то взгляните на нее и попробуйте потом наде-
