уши, тычется в теплое брюхо. Алиса шипит, замахивается лапой - великовозрастная
ду-у-ура... Но быстро отходит - полижет дуру, и ей подставляет голову и бока...
А я дома с Костиком сижу. Вспоминаем обед - рыбный суп, кашу, чуть пригоревшую,
остатки тушенки, мы поделили ее между собой. Огорчил меня Клаус - отказался
есть, зато на улице набросился на еду для бедных. В его оправдание скажу, что из
бедных был только Серый со своим жирным брюхом. Но мокрый какой-то, сжавшийся и
потерявший вид. Последние дни я не жаловал его за наглость.
30. А вот и Хрюша...
Сидит на подоконнике, надутый малый, курносый профиль, лобастая головенка, а
если в глаза посмотреть... Суровые безжалостные глазенки у него. Но я-то знаю,
Хрюша несчастный, вся жизнь в борьбе... Хрюша на меня не смотрит, он обижен,
бьет твердым хвостиком о подоконник. Машинка у меня на коленях ему страшно
надоела. И этот Костя сбоку, ишь, прижался! Хрюша до безумия ревнив, может
напасть на Костика, загнать в угол и очень быстро, ловко измордовать, хотя
Костик побольше и потолще. Хрюша может все! Недавно напал на Люську, та с визгом
в бега; он догнал, повалил, бил лапами словно барабанными палочками, так быстро,
что я не успел даже встать. Она, видите ли, заигрывала с Максом, и вообще,
трется боками о разных взрослых котов, а на него, тоже взрослого, внимания не
обращает! И Хрюшино терпенье прорвалось - он бросился карать. Люська вырвалась,
и на форточку, Хрюша за ней. По дороге ему попался прокравшийся на кухню Серый.
И Хрюша сходу выдал страшному Серому пару очень неприятных оплеух. Серый в
замешательстве отпрянул и спрятался под стол. Наконец, проклиная свою
медлительность, я выскочил на балкон и прекратил безобразие - вернул Люську
домой, а Хрюша умчался в девятый бить тамошних обитателей... Пройдет час-два,
остынет Хрюша, задумается, тихо-тихо вернется, прокрадется в свой уголок у
батареи, ляжет на теплую тряпочку, свернется, спрячет голову и хвостик и крепко
заснет. И только вдруг во сне задергает лапами - задними, если бежит, передними,
если дерется... Хрюша.
31. Затишье, сыро и тепло...
В подвале анфиладой комнаты, есть северный вход и южный вход. Здесь все
интересно - крупными горбами земляной пол, обитые жестью тяжелые двери, никогда
не закрываются... толстые трубы с холодной и горячей водой, огромные темные
помещения, запахи земли, тухлой воды, кошачьей мочи и застарелой, окаменевшей
грязи. Любимые мной запахи - запустения, одиночества и безопасности... Но вот
что привлекает меня больше всего - отдельная небольшая комнатка, всегда
запертая, теплая и темная, с одним окном. Через это окошко с улицы видно, как
там хорошо, - много хлама, старые полки, на которых можно устроить котов
десять... большой подоконник... Таких мест мало. Здесь можно было бы жить, ведь
для жизни необходимо тепло! Наверху гораздо холодней, хотя, может, и чище, но я
чистоту в гробу видал, если мороз по коже... Говорю своим, показывая на окошко -
"вот бы где вам жить..." А они не хотят. Сунутся внутрь, посидят немного в
тишине и тепле, и убегают. Я стал думать, в чем тут дело... И догадался, в чем
изъян - в безопасности! Если тебя в той комнате застанут, то некуда бежать -
дверь-то заперта, а окно одно. Безопасность важней даже тепла... Так что я не
совсем безнадежный кот.
Продолжается затишье, сыро и тепло, листва буреет, чернеет... Утром собрались
все, была одна рыбка, свежая, но минтай, поделил ее на шесть частей - к хвосту
куски подлинней, к голове короче, зато толще. Не успел оглянуться, как Люська
выхватила кусок у Стива, тот возмущенно смотрит на меня, подхватил Алисин кусок
и не разжевывая проглотил. Но для Алисы у меня всегда в запасе... Клаус, успешно
одолев свой кус, принялся подкрадываться к другим. К Максу не успел и
приблизиться, тот его исплевал и протянул когтистую лапу, отстраняя. Ничего не
поделаешь, мое это мое, и тот, кто покушается, всегда слабей и неуверенней, если
не совсем сволочь. Тогда Клаус не спеша подваливает к Хрюше, знает, у кого шалят
нервишки. Но тут уж я начеку, сказал захватчику несколько нужных слов, хоть он
мне и друг, но справедливость дороже. Он отступился, но полез к Люське, к
Стиву... а там уже чисто, даже пол вылизан! Он обиделся, не дали украсть, но
сделал вид, что ковыряет в зубах.
Как он смешно лезет, чтобы ограбить, Клаус - на полусогнутых, уши прижаты... А
если самого обидят, он с возмущением ко мне, белый ус при этом смешно
топорщится. Макс правил не знает, может залепить оплеуху и кошке. Хрюша громко
возмущается, а сам отбежит, если я далеко. А если рядом - подскочит боком к
обидчику, выгнет спину... конек-горбунок... Если же дело дойдет до серьезной
драки, то главный снова Клаус. Он лукавый, завистливый, хитрый, но умный, очень
опытный, и уверен в своих силах... а если проиграл, то не признается. Стив
странник по натуре и не понимает тех, кто привязан к своему двору. Они с Клаусом
примерно одинаковы по силе и никогда не сталкиваются.
Но все они опасаются Серого.
А в обед была вермишель с рыбным запахом. По дороге сюда натыкаюсь на Васю,
сидит в траве, уткнувшись головой в землю, как многие старики. Я выдал ему
горсть каши, моментально рядом оказался Серый, пришлось и ему дать. Подбежала
рыжая собачка, размером в полтора кота. Никто не испугался. Собачка придвинулась
к Серому, а тот и не думает уступать, заворчал и лапой по носу. Она отскочила и
гавкнула, зная, что коты не выносят шума. Серый снова замахнулся на нее, но
передумал. Вася отошел от еды, он больше не хотел. Собачка принялась за то, что
оставил Вася, и они рядом с Серым сосредоточенно ели. Я вытер руку о кирпичи...
красно-оранжевые... глубокий теплый цвет, будто светятся изнутри...
32. Двадцать шестое октября.
Обычный день. Утром воздух резкий, трава седая... С каждым днем все темней, мы
погружаемся в темноту. Первым бежит Макс - стремглав ко мне, за ним мать и дочь.
Занял их остатками вчерашней пищи, которые благоразумно защитил от Клаусова
обжорства. Проходя мимо подвала, негромко позвал - "Хрюша..." Он, черной юркой
ящерицей, тут как тут, вопит, разговаривает, соскучился. Видно, многое
происходит в подвалах по ночам... Пошли звать Стива и Клауса. Стив не вышел,
Клауса звали долго, звуки падали в темноту и таяли, как снежинки на теплой
земле... И вдруг навстречу катится толстым клубком, грязный, лохматый, вид
разбойный, одно ухо торчком, глаза сияют... За ним друг Костик, орет хриплым
гнусавым голосочком, тоже радуется встрече. Идем - Костик впереди, за ним кошки,
потом - степенно и осторожно Клаус, прежде, чем зайти в подъезд, долго
принюхивается к темноте... Хрюша, Макс... последним иду я. Иногда мне хочется
расслабиться, забыть про опасности, пройтись с ними не спеша, глазея по
сторонам, ведь совсем неплохой пейзаж устроила нам осень, еще не все цвета
поблекли... Не тут-то было! С хохотом и свистом катится вниз компания юнцов,
они, не глядя, все сметают на своем пути... В другой раз с грохотом и лязгом
останавливается лифт, из него выкатывается лохматый смешной щенок, с лаем
бросается на нас. Бывает хуже - овчарка с первого этажа, она страшна, но тяжела,
не догонит. Зато потом собирай их по этажам!..
На этот раз все тихо. Поели, и сидим, Хрюша смотрит на меня. Что делать, снимаю
с колен печатную машинку, он тут же подбегает, точит когти о мои штаны. Сколько
говорил, не помогает! И бросается на колени. На кухне скрипы - Клаус
устраивается на старом приемнике, это его место. Костик пробирается ко мне,
пренебрегая недовольством Хрюши, у него своя мечта. Дамы дремлют на полутеплых
батареях. Все как-то мимоходом, мимолетно, кое-как, это утро. Завтрак кончился,
сейчас подремлют, помоются, полижутся и начнут уходить один за другим в
форточку: первым Макс, за ним потянутся Костик и кошки, потом Клаус, а Хрюша
может остаться, если я здесь, то и он со мной.
33. Двадцать девятое, зима пробует силу.
Столбик термометра качается у нуля, тонкий, мутный... Воздух спокоен, про листья
не хочется вспоминать - скелетики, почерневшие от дождей. Тишину нарушает шорох,
с неба сыплется невидимая крупа, суха и колюча. Все молчит, и только этот
непрерывный сухой звук. Зима надкусывает свое время.
Как всегда первым Макс. Поеживается, неуютно стало спать на земле. Подбежала
Люська, позволяет погладить себя без ужимок, выгибания спины и прижимания ушей.
У мусорки Хрюша, рычит над сухой и ломкой рыбной костью. В подвале, в темноте
дремлет Клаус, шерстяной мешок с глазами. Еды маловато, но утром и не ждут
многого - важней собраться, увидеть, что я на месте, значит, жизнь сегодня такая
же, как вчера.
Хрюша поел и прибежал ко мне. Подошла Люська, потянулась, решила присоединиться
к нам. Опрометчиво, опрометчиво она поступила! В один миг Хрюша слетел с колен и
с ревом бросился на нее. Она в форточку, на балкон, на козырек... Он тут же
остыл, вернулся... а через минуту и она возвращается, да еще с Алисой, в глазах
у них насмешка, но держатся на расстоянии, чтобы не расстраивать ревнивца. А
Хрюша на моем колене делает вид, что спит.
Клаус приблизился, укоризненно смотрит - предпочитаешь Хрюшу... Когда Хрюши нет,
старый кот подходит ко мне c явным намерением поговорить, но медлит, обдумывает,
оглядывается... и кто-нибудь обязательно помешает нам! Но если уж прыгнул на
колени, то устраивается основательно, а я не шевелюсь, так редко это бывает.
Белый ус осенью выпадает, новый растет медленно.
34. Страсть и маска.
Прошло несколько дней, Хрюша постоянно со мной, хотя еды мало. Обе кошки, мать и
дочь отчаянно отбивают у него место на коленях. Люська тоже царапает брюки,
прежде чем прыгнуть, и глаза зажмуривает, они у нее с поволокой... Если кошки
успели раньше, то Хрюша, ненавидящий, отчаянно завидующий, рядом на подоконнике,
и молчит, сохраняя ледяную непроницаемую маску. Но глаза, глаза... Сколько
страсти и отчаяния пробивается через зрачки! Он бы убил этих кошек!.. Придет
Клаус, глянет с порога на серую кучу на коленях - и презрение в желтых глазах.
Уйдет на кухню, устроится там на окне, чтобы только не видеть это безобразие, он
терпеть не может толпу. А вот Костик не боится уронить себя, зажмурившись, лезет
и лезет на колени, раздвигает всех, штопором вьется, и, наконец, втискивается,
пренебрегая шипением разгневанных кошек...
А погоды все теплей и сырей - все мертвей. Осень пахнет мертвечиной, если
застоялась. Темно-коричневая, она скоро станет черной, как декабрьская ночь.
Дни, сырые и серые, безлики, ночи черны, рассветы медлительны и робки...
35. Сегодня одна сосиска...
Я оплошал с этой сосиской, одной на всех. Слишком низко опустил руку, и Клаус в
один миг вышиб еду когтистой лапой. И страшно зарычал, все попятились, и только
Люська, помня старую дружбу, попыталась урвать крохотный кусочек. Не тут-то
было, одного желтого взгляда хватило, чтобы ее отнесло далеко в сторону.
Страшный зверь... Я схватил его за шиворот - отдай, но понял, что бесполезно.
Кое-как оторвал половину, каждому досталось по крохотному кусочку, и они
принялись печально вылизывать пустые миски. Чтобы помочь им, нужно быть ловким и
сильным, и не рассчитывать на доброту и справедливость.
На балконе жалобно кричит Хрюша, смолкает - и снова... Сидит на перилах,
маленький, черный, не двигается, смотрит на меня... Что он хочет, чем я могу ему
помочь? Наверное, ничем, но поддержать способен. Вбежал, покричал, поел,
погрелся, поспал, посидел на коленях, поговорили о разном... погладил его,
почесал за ухом, успокоил голосом... Он сердится на котов, они не принимают его
всерьез, когда дело касается кошек. Обидчикам он отомстить не может, вот и
вымещает свои обиды на Алисе с Люськой. А они все понимают и не обижаются -
посмеиваются над ним, и это еще сильней его бесит.
36. Такой теплыни не было сто лет...
Странный сезон, солнце не греет, но и холоду приблизиться не дает, время
замерло, как бывает во сне. Мы ворчим, когда оно летит, но если остановится, нам
тут же страшно, выпадаем из движения, висим в пустоте.
