серое животное, дружелюбное, как собачонка: ее не привязывали, и время от
времени она пускалась бродить по двору среди наседок.
Уолт босиком пропалывал граблями старую цветочную клумбу, откуда
выдергивал сорняки и траву.
- Я всю землю переворачиваю и хорошенько перемешиваю, правильно?
В ста метрах по узкоколейке лесного склада туда-сюда катался маленький
поезд, и его машинист в кабинке за небольшим паровозиком раскрыл большой
зонт, под которым и стоял, ссутулившись.
- Да. Надо взрыхлить поглубже. У тебя спина похожа на шведскую ячменную
печенюшку.
- А я и сам весь таким стану, как только семена посажу. Циннии и астры.
Грязь между пальцами - это здорово.
- Да уже поздно, наверное, сажать циннии с астрами, но нас это не
смутит.
Накидай дёрна лопатой, полей водой и воткни несколько семян.
- А потом надейся и наблюдай.
Двух лошадей вела маленькая девочка, дет восьми-десяти, в красном
платьице - в вытянутой руке она несла свою куклу.
- Лопата, лопата. А-а, она в сарае. А где пакеты с семенами?
- У тебя за спиной, в мешке. Если ты сбросишь всю одежду с себя, как ты
это сейчас делаешь, кажется, то начнешь с собой играть и о цветоводстве
забудешь.
- Мнэ. Ну, может, самую чуточку, смеху ради. Я должен был родиться
ирокезом, маис в Огайо выращивать. Ведро воды из кухни.
- И чашку - зачерпывать и медленно поливать. А потом над каждым
маленький холмик навали.
- А когда писька у меня будет со смуглой кожей, винно-синей, с толстыми
венами, как у Марка?
- Когда дорастешь до его лет, судя по всему. Природа сама за такими
вещами следит.
- С помощью Марка.
- Ведро наливай примерно наполовину, а то слишком тяжело. Марк тебе
завидует.
Говорит, что сам был отсталым, робким и забитым. Не могу себе ясно
представить его родителей. Обычные славные люди, насколько могу судить.
- А потом он попался нам. Он до сих пор робкий. Это как бы мило.
- Я знаю. Думаю, он нам не совсем верит. А ты не смог бы, раз уж ты
такой практичный, притащить термос с супом, две чашки, пакетики с
бутербродами и ложки, чтобы мы устроили fete champetre(63) прямо тут, в
саду?
- Клянусь Пуленком(64).
29
Уолт вытащил два одеяла - загорать.
- Вон тот трактор, который едва слышно, сказал он, сюда не ближе всех
остальных, поэтому можно валяться на солнышке, как датчанам у себя на
задних дворах, как новым каледонцам. Из-за забора все видно, не надо даже
голову просовывать, как это сделал однажды пацан, тот, что весь в
веснушках, когда мы с Марком тут были.
- И увидел прекрасного маленького мальчика и прекрасного большого
мальчика, которые либо нежились на солнышке, либо занимались такими
вещами, о которых он до сих пор размышляет.
- Я уже не маленький мальчик, разве нет, а Марк весь уже вырос, правда?
- Он большой мальчик.
- А может я свою мышку ласкал, чтобы она себя нелюбимой не чувствовала.
Марку нравится быть моим старшим братом, знаешь?
- Дэйзи считает, что он изумителен, судя по тому, что я ей
рассказывала. Уолт, милый, раз уж мы тут сельскую оргию устроили, резвимся
в Аркадии, мне бы еще кофе и маленький глоточек арманьяка - он в буфете
стоит. И подушку. Носи по одному, и бегать душить свою мышку не стоит. Где
одеяла расстелить? Здесь?
- Сейчас вернусь, вместе с мышкой, сначала кофе. Сахар один, правильно?
Уолт вернулся, едва ли не на цыпочках, кофе в одной руке, бренди в
другой, балансируя подушкой на голове.
- Сэм обзавидуется, когда я ему скажу, что принес тебе сразу три вещи.
Официант у "Бальзака" мог бы еще шесть кофе принести и тарелку с ветчиной
и сыром.
- Вся эта сладостная тишь на меня влияет, произнесла Пенни. Возраст
этого сада несравним с возрастом зданий и улиц в городах. Старая груша вон
там знает, что существует, в то время как Эйфелева башня - нет. Какое
возбуждение должно быть у нее в цветках, листьях и плодах. Ей нравятся
дождь и солнце, она уходит в себя, прочь от мороза и пронизывающих ветров.
Их привезли сюда римляне - вместе с яблонями, а римляне получили их от
греков. Они происходят из очень древних цивилизаций Персии и может быть
даже издалека, из Китая.
- Я себе в тетрадку потом это запишу.
- Ты захватил ее с собой?
- Везде со мною ездит, и Сэм в ней тоже пишет. Сэм слышит то, что я
пропускаю мимо ушей. А есть вещи, значения которых не видишь, пока много
дней не пройдет.
Я могу ведь настоящим тупицей быть. А ты все с себя снимать разве не
собираешься?
- Ну если только ты думаешь, что местные не выломают забор, не упадут и
не поранятся. У меня сейчас то, что я зову своей долгой памятью, какие-то
прустовские возвраты к опыту, который Спиноза называл третьим видом
познания.
Когда я Марку объяснила, он был очарован.
- Спиноза, отозвался Уолт. Кто-то древний.
- Философ, голландский, из еврейской семьи, семнадцатый век. Марк о нем
может рассказать больше, чем тебе захочется. Спиноза много писал о том,
как мы познаем и чувствуем мир и самих себя. Терпеть не мог неряшливого
мышления и неряшливых чувств. Но оставлял место воображению и интуиции как
способам познания. У нас накапливается опыт давно прошедшего опыта,
воспоминания, которые возврашаются сами собой. Когда ты нес мне подушку,
бренди и кофе, я вдруг вспомнила, как нянчила тебя, и чувственный восторг
от того, как прилежно, ох как жадно ты сосал грудь, наблюдая за мной краем
глаза. Именно тогда я вся обкончалась от глупости и начала жить заново -
десятилетней девочкой со своей куклой. Изумительно сексуальным было это
чувство: одновременно мне и десять лет, и я - уже мать с настоящим,
теплым, улыбающимся, сосущим грудь младенцем. Я околесицу несу? Это же
поэтично, спонтанно, ясно об этом говорить никак нельзя. Вся любовь,
влившаяся в твое зачатие, растаяла в отвратительной боли рождения, и всё
это стало одним сложным удовольствием, экзистенциальное подтверждение
которого - ты. Цельность опыта - тайна, пока такое мгновение не наступает.
Конечно, может быть и так, что это твое счастье от титьки на меня
переливалось. Я, помню, думала всё: я должна сохранить это мгновение, оно
мне позже пригодится.
- Я был твоей куклой, сказал Уолт. Я смотрел на тебя краем глаза, вот
так?
- Да, только ты был намного мудрее. Младенцы всегда такие. Они всё
знают.
- А потом я всё забыл. А есть еще такие минуты Спинозы? Может, и у меня
такая будет.
- Ну конечно же. Когда ты впервые одел Би в свою одежду и придумал Сэма
- я тогда вспомнила, как сама завидовала мальчишкам, их одежде. Такие
интуитивные грезы наяву как-то связаны с источниками искусства, поскольку
мои исполнены духовидческой интенсивности Редона(65), Палмера(66) или
Бёрчфилда(67). Марк говорит, что они у меня мистические. Не думаю. Мистика
- каша сантиментов. Мои интуитивные мгновения - награда за то, что с
самого начала обратила внимание.
- Сэма Би придумала. А может и я. Мы вместе Сэма придумали.
- Похоже, твоя мышка счастлива, поскольку она значительно больше тех
мышей, что я видела. Больше на молодой огурчик похожа.
- Рядом с Марком - пастернак. А у Сайрила - черешок спаржи.
- Дэйзи любит вспоминать, когда вы с Би впервые увидели друг друга
голышом, на пляже в Дании, смуглые как овсяные печенюшки, с вопрошающими
глазами, но коварно бесстрастные, разрываясь между вежливым безразличием и
неистовым любопытством.
- Этот сад - волшебный, знаешь? Я живу под вон тем кустом уже тыщу лет.
- Гортензия.
- Да, и прилетаю сюда из Парижа по ночам, примерно за пять секунд. Тот
мох на крыше, где горчичный с зеленым мешаются, - мне нравится парить
прямо над ним. Я проваливаюсь сквозь крышу и спальни в кухню, там холодно
и темно, если не считать лунного света на очаге и столе. Но самое лучшее -
лететь обратно, над рельсами, и в постельке уже тепло и уютно. Ночной
воздух - сырой и промозглый.
30
Уолт, вырезав кубик дыни, кормил им Би, одновременно жуя кубик дыни,
который ему скормила она.
- Видел бы это Сайрил, сказал Марк. Наша прогулка в Сен-Жермен для
него, бедняжки, стала просто сном.
- Странненький он пацан, должен вам сказать.
- Дайте разберусь хоть немного, сказала Пенни. Вы переодели его в
одежду Уолта, которую тот держит у Марка.
- Всё, кроме трусов - у него они вот до сюда доходят, практически
кальсоны.
- И вы поехали поездом, презрев шофера, и отправились в музей.
- Где, продолжил Марк, Уолт с Сэмом большую часть времени не отрывали
рук от задниц друг друга, выпендриваясь перед Сайрилом и возбуждая
огромный интерес одного молодого немца, который несколько недель не мылся.
- И пообедали в английском саду, и погуляли по лесу.
- Где, встрял Уолт, раньше тусовался Жан-Жак Руссо, дав повод Марку
прочесть нам о себе лекцию, и нам пришлось отвлекать Сайрила, когда Сэму
надо было пописать.
- И чудесно провели время, Марк с тремя своими юными друзьями, и
вернулись домой как раз вовремя, чтобы снова переодеть Сайрила в его
совершенно неподобающий костюм и доставить его в руки шофера-хранителя. И
вот мы здесь. Я завершил кое-что выдающееся по "L'Equipe Cardiff", мы с
Дэйзи попили чаю, пока не возник большой Кристофер, который выглядел
больше по-норвежски, чем обычно.
Он играл в футбол с какими голландцами и датчанами и вонял, как лошадь.
Поэтому я предложил Би постель и завтрак тут. Я правильно сделал?
- Абсолютно, поддакнула Би.
- А я? спросил Марк.
- У-ух! воскликнул Уолт. Обожаю такие дни. Сначала большая разведка, а
потом все кровати на всю ночь заняты. Сайрил сейчас, наверное, - в ночной
сорочке, и шофер меряет ему температуру - убедиться, нет ли у него жара от
того, что много миль прошел по лесу и гулял в музее, где полно сквозняков,
с большим симпатичным Марком и двумя чёткими гадкими мальчишками.
- Да уж, произнесла Пенни, отставляя свой коньяк. Его мать просто ушла,
что совершенно понятно, если вы встречались с Дюкассом, который, кажется,
родился и вырос прямо в конторе банка. Но как бы отчаянно несчастна я сама
ни была, Уолта я бросить не смогу. Там должен существовать какой-то особый
вид домохозяйки, или же новая мама, видимо, ждет за кулисами.
- Сайрилу нужна всего лишь, сказал Марк, мачеха. Я убедил его держаться
за руку, когда мы переходили улицу, и он положил руку мне на плечо, когда
Сэм с Уолтом прилюдно соблазняли друг друга, чтобы подразнить каких-то
довольно смурных и несчастных американцев. Но по ходу дня он расслабился.
Уолт, конечно, вскарабкался на меня и часть пути проехал у меня на
закорках, а потом и Сэм, а Сайрил - нет.
Уолт нюхнул бренди у Пенни. Би - у Марка.
- Грядут проказы, сказала Пенни. Я вижу их признаки.
- Оставайся на месте, сказала Би. Мы сейчас вернемся.
Переговоры шепотом.
- Не обязательно сходить со сцены, сказал Уолт. У нас уже все готово.
Мадам э месье, пантомима Уолта и Сэма.
Сэм вытянулась во фрунт. Уолт, будто видя ее в первый раз, задирая одну
ногу за другой и опуская их через стороны, поворачиваясь корпусом по мере
продвижения, обогнул Сэма и остановился, приняв позу, как и она - по
стойке смирно. Взглянул на нее искоса, отдернув глаза и вытаращившись
прямо перед собой, когда она застала его взгляд на себе. Сама же, точно
так же кося украдкой, через некоторое время попыталась незаметно оглядеть
его.
- Что-то от Беккетта, сказала Пенни.
Сэм выступила на шаг вперед и продекламировала:
Павлин роскошный хвост свой важно Несет, но пава попадется на глаза -
Вздымает юбки он бесстрашно, Всей Персии являя тощий зад.
- Аполлинер! сказал Марк.
Сэм шагнула назад, Уолт - вперед.
Совенок сердца моего забился и затих, И ярый жар его, несчастного, угас.
Меня на гвозди подымали и снимали с них, Но все, кто меня любит, -
славлю вас.
Аплодисменты Пенни и Марка.
Уолт и Сэм встали лицом друг к другу, нос к носу. Затем развернулись,
