доложено под всеобщие аплодисменты: "Последний неведомо как
уцелевший поп обезврежен на днях в Елохове нашими доблестными
ежовско-сталинскими органами. Таким образом Православие в СССР
искоренено полностью и окончательно."
Сердце его слегка частило, когда по утоптанному снегу
проходил он мимо закрытого на замок Богоявленского храма; когда
узким переулком подходил к одноэтажному деревянному дому
Патриархии. Патриархия ли это еще?
Входная дверь была не заперта. В передней за столом сидела
женщина, повязанная платком, читала книгу, с удивлением
взглянула на него, когда он вошел.
- Добрый день, матушка, - поздоровался он. - Владыко
Сергий здесь ли сейчас?
- Здесь, батюшка, - ответила она. - Вы к нему?
Она поднялась, подошла к коричневой двери, из-за которой
слышался стрекот пишущей машинки, постучала коротко.
- Да, да, - отозвался за дверью басовитый голос.
- К вам пришли, - открыв дверь, доложила она.
- Пусть войдут, - предложили за дверью.
- Пальто вот здесь повесить можно, - указала женщина на
вешалку в углу.
Раздевшись, отец Иннокентий вошел в обыкновенного размера
комнату о двух окнах, обклеенную обоями. В святом углу напротив
двери теплилась лампадка перед образом Божьей Матери. У стены
напротив стоял небольшой мягкий диван. У другой стены - пара
книжных шкафов. На стене между окон над письменным столом висел
портрет Патриарха Тихона. За столом в черной рясе с непокрытой
головой перед заправленной бумагой пишущей машинкой сидел
Патриарший Местоблюститель Сергий.
Ему исполнилось в прошлом году семьдесят лет. Это был
совершенно седой, скорее полный, нежели худой старик с гладким,
почти и без морщин, лицом, с лысиной в полголовы, с опрятной,
по грудь, редеющей книзу бородой, длинными усами, скрывающими
рот. Круглые металлические очки располагались на большом,
широком носу. Взгляд умных глаз его был очень чист, внимателен
и как бы тревожен слегка.
Он поднялся из кресла навстречу отцу Иннокентию,
благословив, предложил ему сесть на диван. И сам присел рядом с
ним вполоборота.
- Как звать вас, батюшка? - спросил он все так же низким
грудным голосом.
- Иннокентий Смирнов, Ваше Высокопреосвященство.
- Откуда вы, отец Иннокентий?
- Из-под Зольска, иерей Преображенского храма в селе
Вельяминово.
- Из-под Зольска, - повторил Сергий, задумавшись на
секунду, огладил бороду. - А кто же иерарх у вас нынче?
- Нынче никто, - удивился отец Иннокентий - неужели мог
Местоблюститель не знать этого. - Был епископ Никон, но его
арестовали.
- Вот как? А храм ваш действует?
- Бог миловал. Действует пока что.
- Это хорошо, - произнес он. - А много ли еще в епархии
вашей храмов действующих?
- Ни одного не осталось. Мой последний.
- Да, да, что ж, - покивал головою Сергий. - Ничего не
поделаешь.
- Что же будет теперь, владыко?
- А что Бог даст, батюшка. Все только, что Бог даст. А мы
молиться должны, молиться усерднее. Матушка Дарья, - позвал он
вдруг громко. - Принесите-ка нам чайку, пожалуйста. И много ли
нынче молящихся у вас в храме бывает? - снова обратился он к
отцу Иннокентию.
- Много, владыко. Как же иначе? Со всей округи теперь
сходятся, из Зольска идут. На Рождество яблоку негде было
упасть - и за дверьми стояли.
- Это хорошо, - повторил Сергий. - И у нас Кафедральный
полон был на Рождество. И вот митрополит Алексий из Ленинграда
пишет, - кивнул он почему-то в сторону стола, - у них в
Никольском тоже не протолкнуться было. Это значит, жива в
народе вера Православная - так ведь? Ну, а трудности у вас
какие нынче, батюшка, - в службе, в приходских делах?
- Трудности? - переспросил отец Иннокентий, подумал. -
Свечей у нас не хватает. С тех пор, как мастерскую закрыли,
староста наш из Владимира возит, да много ли он привезет. По
одной в руки теперь продаем, со своими наставляем приходить -
все равно не хватает. Еще литературы вовсе нет Православной -
но это уж давно.
- Да, да, - снова произнес Сергий. - Ну, с литературой я
вам ничем, боюсь, помочь не смогу. А вот со свечами - это,
наверное, можно решить. Надо вам с ключарем нашим поговорить.
Мы матушку Дарью попросим - она вас сведет. Свечи, я думаю,
найдутся.
- Спасибо, владыко. Только вот понадобятся ли они еще?
- А как же? Понадобятся - непременно. Вы духом не падайте,
отец Иннокентий. Духом падать никак нельзя.
Матушка Дарья - женщина, судя по всему, расторопная -
скоро внесла к ним в комнату поднос с двумя стаканами чая,
сахарницей, горстью сушек на блюдце и даже парой долек лимона.
Она расположила все это на письменном столе, чуть сдвинув в
сторону пишущую машинку, пододвинула стул для отца Иннокентия.
- Прошу вас, батюшка, - пригласил его Сергий и,
поднявшись, направился к своему креслу - старинному, должно
быть, креслу - с резными деревянными столбами по краям прямой
спинки.
- Лимончика пожалуйте, - попотчевал он, помешивая ложечкой
в стакане. - Зимою полезно очень. Я ведь и не спросил вас, отец
Иннокентий, - у вас, быть может, нарочитое какое-нибудь дело ко
мне?
- Нет, владыко, - покачал он головой и, глядя в стакан с
крепким чаем, собрался внутренне, чтобы сказать главное. -
Ничего нарочитого. Совета я только у Вашего
Высокопреосвященства испросить хотел - что мне верующим сказать
напоследок. В нашей епархии ведь все духовенство арестовано,
многие - и с женами, и с детьми. Сам я эту зиму тоже не надеюсь
пережить. Если правильно я разумею, в этом году все и вообще
закончится - уничтожена будет Русская Православная Церковь. Так
вот, что бы мне людям напоследок передать от Первоиерарха ее?
Вести ли им службы совместные? Избирать ли из себя пастырей?
Приобщаться ли Таинств Божественных самостоятельно? Пытаться ли
в дальнейшем организоваться как-то? Если да, то, может быть,
смогли бы вы оставить им надежный адрес, чтобы хоть иногда
могли связаться друг с другом люди православные на Руси?
Слушая его, Местоблюститель очень изменился лицом.
- Ничего этого не будет, - раздельно произнес он, дослушав
до конца. - Вы заблуждаетесь, отец Иннокентий. Никто
Православную Церковь в России уничтожать не собирается. В
соответствии с Конституцией СССР граждане нашей страны
пользуются всеми политическими и гражданскими свободами,
включая свободу совести. Закрытие же значительного числа храмов
в последнее время объясняется успехом атеистической пропаганды.
Но поскольку успех этот все же не может быть абсолютен, то или
иное число храмов останутся действующими, и значит Православная
Церковь в СССР будет существовать. Тем более, - продолжил он
еще более веско, - речи не может идти о создании какой-либо
нелегальной церковной организации. Такие попытки, помимо
предусмотренной законом гражданской ответственности за них,
способны лишь вернуть Церковь во времена расколов и безначалия.
Как Первоиерарх единственной канонической Русской Православной
Церкви, я буду всячески порицать такие действия и предавать
зачинателей их церковному суду.
Только теперь вдруг понял отец Иннокентий, почему в начале
разговора спросил его Сергий о Никоне.
- Простите, владыко, - сказал он, помолчав немного. - Вы
правы, конечно - я пребывал в заблуждении. Спасибо за то, что
вразумили меня, - и он поднялся со стула, так и не
притронувшись к чаю. - Простите еще раз, что обеспокоил. До
свидания.
- Присядьте-ка, - остановил его Сергий, помолчал немного,
и взгляд его, которым ни на секунду не отрывался он от отца
Иннокентия, смягчился слегка. - Лицо мне ваше, батюшка, как
будто не совсем незнакомо. Могли мы с вами раньше встречаться
где-нибудь?
Отец Иннокентий кивнул.
- На Поместном Соборе, владыко. Однажды беседовали мы даже
- в отделе "Благоустроения приходов". А сам я вас еще и из
детства помню - из Петербурга. Отца моего - пресвитера Николая
Смирнова - пригласили тогда разговляться на Пасху к вам в
академию. И меня он с собой взял. Году это в девятьсот втором,
кажется. Вы тогда первый год еще ректором были.
- В девятьсот первом, значит, - поправил Сергий, помолчал.
- Вы чаю-то выпили бы.
Дрожащей заметно рукой отец Иннокентий взялся за
подстаканник, поднес к губам.
Минуту или две молча пили они чай.
- Все будет еще, отец Иннокентий, - сказал вдруг
Местоблюститель, глядя в глаза ему очень серьезно. - Все будет
еще, поверьте. Надо только выстоять во что бы то ни стало.
Глава 13. ПИСЬМО
Дождь пришел на город с востока. Тучи надвинулись уже в
темноте, невидимые на ночном небе. В несколько минут съедены
были и луна и редкие звезды. Словно бы осторожничая, словно бы
на ощупь проверяя город во тьме, упали первые капли. Но сразу
за тем, как бы убедившись в податливости его, дождь овладел
Зольском уверенно и без остатка. Дождь начался ровный, обильный
и скучный. Зашумели кроны деревьев, зажурчали струйки по
водосточным трубам, быстро намокла земля, в неровностях улиц
родились первые лужи. Вера Андреевна поняла, что спешить ей уже
бесполезно.
Она проделала немалый маршрут в этот вечер. От дачи
Степана Ибрагимовича, от юго-западной окраины Зольска, дошла
она с Харитоном и беспокойной мамой его до северной черты
города, где между кладбищем и заводом, в одном из домов
недавней постройки помещалась квартира Харитона. Она помогла
ему уложить в постель Зинаиду Олеговну, с которой успела
познакомиться дорогой и, кажется, даже понравиться ей.
Увещеваний и уговоров ее, во всяком случае, уже в квартире
старушка слушалась гораздо охотнее, чем сыновних.
Она не разрешила Харитону провожать себя, и одна пошла
безлюдными темными улицами домой - в восточную половину
Зольска. Дождь начался, когда она проходила кладбище. Грунтовые
улицы быстро развезло, на туфли ее налипла грязь. Лаяли собаки
из-за заборов, мимо которых проходила она. Через дорогу
сиганула ей наперерез шальная кошка - цвета было не разобрать.
Вера Андреевна думала о Паше. Заново вспоминала она
"отчаянную историю" его, и сердце ее болело. Ей приходили в
голову слова, которые могла бы она сказать ему. Ей показалось
вдруг, она увидела брешь в Пашиной жестокой логике. Умышленно
или случайно он соединил в одно два различных, в общем,
понятия: атеизм и эгоизм. Из того, что Бога нет, из того, что
ждет меня небытие, вовсе еще не обязательно следует, что я есть
единственно значимое в этом мире, что не существует для меня
более никаких человеческих ценностей. Этот жуткий Павел Кузьмич
- был не атеист только; может быть, даже и не атеист вполне, а
эгоист, и логика его была логикой эгоиста прежде всего.
Но главное здесь даже не в логике. По схоластической
схеме, может быть, и в самом деле выходит, что "если Бога нет,
то все позволено". Чисто умозрительно атеист не должен делать
добро, потому что для него оно иррационально, бессмысленно. И
наоборот, христианин не может как будто бы творить зла - ведь
если есть вера в вечную жизнь и высший суд, зло в свою очередь
становится иррациональным, невыгодным. Но разве мало на свете
по-настоящему добрых атеистов? И разве мало зла принесли в этот
мир "во имя Христа" искренне считающие себя христианами?
Вот, скажем, Аркадий Исаевич - кажется он вполне, атеист,
а разве можно представить себе добрейшего его человека.
Просто нужно понимать, что философские теории и
человеческая жизнь - очень разные вещи. Сравнительно немногие
