- Харитоша, - в наступившей тишине расслышал Паша
негромкий голос Тиграняна напротив, - а это не твоя ли maman?
Быстро взглянув на Харитона, Паша понял, что Григол не
ошибся. Харитон был совершенно бледен, сидел не шевелясь, и во
взгляде, которым, не отрываясь, следил он за старухой, застыли
изумление и ужас.
В следующую секунду он уже поднимался из-за стола.
- Мама, - в тишине произнес он дрогнувшим голосом, но со
второго слова сумел овладеть интонацией. - Ты как здесь
оказалась? Ты что здесь делаешь?
Женщина не ответила ему и даже не посмотрела. Беспокойным
взглядом из-под набухших век, она перебегала от одного гостя к
другому. Степан Ибрагимович, развернувшись вполоборота,
внимательно наблюдал за ней. Было невозможно тихо.
- Добрый вечер, - произнес, наконец, Степан Ибрагимович. -
Милости просим. Присаживайтесь, выпейте с нами чайку.
Как и на Харитона, женщина не обратила на него никакого
внимания. В своем поочередном осмотре гостей она дошла,
впрочем, и до него, скользнула взглядом, ничем, по-видимому, не
выделив среди прочих.
Вдруг она запрокинула голову, протянула руку перед собой и
заговорила.
- Вижу, - сказала она. - Вижу, как снята третья печать.
Вижу! Вижу коня вороного и всадника, имеющего меру.
Она протянула вторую руку и теперь как бы указывала руками
по обе стороны стола.
- Вижу! - продолжила она, все более возвышая голос и,
очевидно, взвинчивая сама себя. - Саранча выходит из дыма,
чтобы мучить людей. На головах ее венцы золотые и лица ее, как
лица человеческие.
Стол потихоньку снова начинал гудеть. Харитон уже
торопился к ней.
- Вижу! - наконец, закричала она. - Вижу дракона красного
с семью головами! Вижу зверя, выходящего из бездны! Горе вам,
люди, о, горе великое! Ибо настал день гнева Господня!
Харитон уже был рядом с ней.
- Успокойся, - сказал он ей. - Пойдем.
Он, по-видимому, знал, что нужно делать. Он взял ее за обе
руки, легко опустил их и без особого усилия повел к выходу. Она
все только пыталась оглянуться.
- Горе! - повторяла она уже тише. - Горе!
Но вдруг как будто впервые она заметила Харитона.
- Сын мой! - извернувшись, вцепилась она в него руками. -
Ты должен отречься от зверя. Покайся, пока не поздно! Сведи
начертание его с чела своего! Я видела город с жемчужными
воротами. Близок час уже нового Иерусалима! Покайся, сын мой! -
повисла она на груди его уже в дверях.
Вытолкнув ее за порог, Харитон обернулся - с лицом,
которого никто не знал у него до сих пор.
- Простите, - сказал он Степану Ибрагимовичу. - Я не
представляю, как она попала сюда. Я провожу ее. До свидания.
- Подождите, я с вами! - вдруг окликнула его Вера
Андреевна и встала из-за стола. - Я помогу.
Когда вставала она, ей вдруг бросился в глаза
восьмиконечный православный крест на серебряном блюде под
остывшими остатками поросенка.
- До свидания, - попрощалась она со всеми уже на ходу,
встретилась глазами со Степаном Ибрагимовичем. - До свидания,
всего хорошего.
Он кивнул ей одними веками.
Харитон пропустил ее на крыльцо перед собой, и дверь за
ними закрылась.
- Ну и ну, - произнес кто-то.
Еще секунду за столом висела тишина, потом случился
переполох. Кто-то от души засмеялся. Кто-то неловким движением
сбросил и разбил фужер. Все заговорили громко и разом.
- Тут вам и Господь, тут вам и дракон, тут вам и саранча,
- развел руками Василий Сильвестрович.
- Шизофрения, - пояснил Григол. - Но как она прошла
охрану?
- А что же это за новый Иерусалим с жемчужными воротами? -
поинтересовалась Алевтина Ивановна. - Это наш-то, подмосковный?
- Вот так так, - покачал головою Михал Михалыч. - За
такой-то тост и выпить не грех... Эх, не повезло Харитону с
мамашей.
- Да и у невесты его понятия настораживающие, - добавил
Матвеев.
При этих словах Степан Ибрагимович метнул на Матвеева
короткий взгляд, от которого у сидящего между ними капитана
Мумрикова, давно и хорошо разбирающегося во взглядах
начальника, невольно вытянулось лицо и выпрямилась осанка. Сам
Матвеев взгляда этого не заметил. Степан Ибрагимович вдруг
поднялся из-за стола, и все, конечно, сразу обернулись к нему.
- Товарищи, - произнесен он и взял бокал. - Пусть этот
маленькое происшествие не внесет разлада в наше застолье, но
послужит напоминанием о том, как бережно должны мы относиться к
своим к родителям - людям, воспитавшим нас. По-моему, Харитон в
этом смысле является примером для всех нас. Я предлагаю выпить
за родителей, а потом добавлю еще кое-что.
- За родителей! Браво! За родителей! - послышались
возгласы.
Все встали со своих мест, выпили стоя и постепенно снова
расселись. Степан Ибрагимович остался стоять.
- Ну, а чтобы стало еще веселей за нашим столом, я хочу
сообщить вам одну приятную новость... Думаю, еще немногие знают
о том, что трудовыми коллективами нашего города сегодня
единодушно выдвинут кандидат в депутаты Верховного Совета
Российской Федерации по Зольскому избирательному округу. И этим
кандидатом стала... - он выдержал паузу, чуть улыбаясь, оглядел
притихших гостей, - только что покинувшая нас Вера Андреевна
Горностаева. Зная скромность Веры Андреевны, я не сообщал вам
этого при ней, а теперь хочу предложить вам тост за нее, и
хочу, чтобы все мы поддержали нашего кандидата от единого блока
коммунистов и беспартийных.
- Вот это да! - воскликнул Леонидов. - Вот это да!
Гип-гип-ура!
- Ура! - раздались довольно дружные восклицания. Все снова
потянулись чокаться друг с другом.
Общее воодушевление в меньшей степени коснулось ближней к
Степану Ибрагимовичу части стола, где сидело четверо членов
бюро Зольского райкома ВКП(б). Матвеев попытался было
встретится взглядом с Михал Михалычем, но это ему не удалось -
Михал Михалыч сосредоточенно пил свой бокал. Тогда Матвеев
повернулся к Баеву.
- Степан Ибрагимович, - позвал он его среди всеобщего
звона бокалов. - Степан Ибрагимович, а вы разве не в курсе...
- А, Матвеев, - улыбаясь, повернулся к нему Баев. - Хочешь
со мною чокнуться, - как бы не расслышал он. - Ну, давай,
давай.
Чтобы дотянуться до подставленного Баевым бокала, Матвееву
пришлось привстать. Чокаясь с ним, Степан Ибрагимович свободной
рукой подал некий таинственный знак Мумрикову, и преданный
заместитель понял его без слов. В следующую секунду он быстро и
бесшумно отодвинул стул, с которого поднялся Матвеев.
- Степан Ибрагимович, мы же вчера на бюро... - бормотал
Матвеев, беспокойно бегая глазами, и стараясь придвинуться к
уху Баева.
Но Степан Ибрагимович не слушал его; чокнувшись, сел на
место и прильнул к бокалу с вином.
Матвееву пришлось отступить. Пригубив вино, он стал
опускаться на место, и с грохотом даже большим, чем можно было
ожидать, повалился на пол. Он ударился затылком о край стула и
вылил вино на белую сорочку.
Женщины по соседству вскрикнули, а Мумриков и Свист
рассмеялись. У последнего, впрочем, смех получился не очень
естественным.
- Осторожнее нужно, Матвеев, - посоветовал Степан
Ибрагимович.
Горничная, улыбаясь, помогла подняться второму секретарю.
До Матвеева, кажется, стало кое-что доходить. Сев на место, он
ни на кого не взглянул, и ни сказал ни слова.
Горничная же принялась тем временем за грязную посуду. На
серебряное блюдо из-под жаркого она сложила остававшиеся
тарелки, соусники и понесла прочь. Серебряное блюдо это с
восьмиконечным крестом конфисковано было в одной из закрывшихся
окрестных церквей - в селе Давыдково - полгода тому назад.
Глава 11. СВЯЩЕННИК
Вселенная отца Иннокентия разделялась по-вертикали на три
духовные подпространства. Первое - условно светлое
подпространство - было средоточие добра - Божественного
Провидения вселенной. Второе - условно темное подпространство -
средоточие зла и сатанинских сил, действующих в ней. Разделяло
их третье подпространство - по отцу Иннокентию, суть поле
борьбы между первыми двумя, в котором оказалась и земная жизнь
человечества. Отец Иннокентий рассуждал так.
Само собою ясно, рассуждал отец Иннокентий, и о том не
может быть спору - устройство всякого атома в мироздании
твердит нам о наличии над собой Высшего Разума. Наличие же
Высшего Разума означает безусловно наличие и высшего смысла.
Смысла, который единственно способен мироздание это объяснить,
оправдать и указать его конечную цель. Наличие же высшего
смысла в свою очередь означает необходимость безотносительного
единства вселенной. Дабы явить в себе высший смысл, вселенная
должна быть едина.
Так. Но ведь ребенку видно, насколько противоположные,
враждебные друг другу силы сталкиваются в ней повсеместно и
ежесекундно в беспощадной борьбе. Что следует из этого? Как
совместить это с безусловной необходимостью единства?
Следует из этого одно из двух.
Либо, во-первых, можем предположить мы, что высший смысл,
конечная суть мироздания, заключен в борьбе. Смысл борьбы в
борьбе, смысл движения в движении. Предположение такое
человеческому разуму противно и чуждо. Не случайно отнюдь
является оно краеугольным камнем богоборческой религии
большевиков. "Единство и борьба противоположностей" - основа
чудовищной бессмыслицы так называемого диалектического
материализма их. Если быть точным, впрочем, они и вопрос ставят
иначе. Они спрашивают - почему существует вселенная? Вопроса
"зачем" - вопроса о высшем смысле - в их искривленном сознании
не существует вовсе.
Но далее. Поелику это "во-первых" мы приемлеть не можем,
остается нам "во-вторых". Во-вторых и в-последних, остается
предположить нам, что высший смысл мироздания существует до сих
пор как бы отделенно от него самого - как некая не занятая
никем территория (третье подпространство), как некий конечный
приз, за который и ведется непримиримая борьба между
вселенскими стихиями - между светом и тьмою, между добром и
злом (как то понятнее человеку). Кто окажется расчетливее,
прозорливее, сильнее в этой борьбе - тот и получит "приз". Тот
оправдает собою мир и укажет ему конечную цель; наполнит единым
необоримым духом своим теперешнее и будущее бытие - уже
навсегда.
- Уже навсегда, - прошептал отец Иннокентий, придвинул к
себе серебряную табакерку, щелкнул замком и принялся не
торопясь набивать коротенькую прямую трубочку.
Спальня, где сидел отец Иннокентий в высоком прямом
деревянном кресле у стола, освещена была красноватым светом
лампадки из-под образов. Бархатные багряные занавеси висели в
ней на двери и на окнах.
"Борьба, конечно, борьба, - думал отец Иннокентий. -
Борьба не на жизнь, а на смерть - есть содержание теперешнего
бытия вселенского. И чем еще объяснима могла бы быть жизнь
человеческая с ее бесконечными страданиями, бедами, красотою и
низостью, подвигами и трусостью, нескончаемыми войнами и
потрясениями - если не тем, что оказалась она в поле битвы
могущественных и равносильных вселенских стихий? И как могли бы
мы представить мудрый единовластный Дух, правящий нами, который
допустил бы все это - убийства и муки, горе и слезы, страдания
детей? Если трудно нам вообразить даже, чтобы самый
обыкновенный человек, будучи всевластен, не избавил бы нашу
жизнь от этого. Значит, всевластия нет, а есть борьба, и нужно
человеку занять свое место в ней. За души людские идет борьба,
