из них сорок он занимается одним и тем же делом. Весьма
благообразный старичок. В револьвере у Савелия два патрона. Он
выходит из темной ниши и стреляет осужденному в затылок. После
делает контрольный выстрел. Он профессионал, и в этом выстреле
нет нужды, но таковы правила. Следом появляется тюремный врач,
для вида осматривает тело и ставит свою подпись на акте. Все не
очень романтично, но вполне гуманно. И очень продуманно. Врач и
конвоир закуривают. Савелий - нет, он некурящий. Вот так это
происходит. А теперь я вам скажу, какова во всем этом моя
функция. Моя функция - это функция врача. Я ставлю подпись в
протоколе и свидетельствую смерть. Когда мне приносят эти
бумаги, человек уже мертв. Расстрел произведен по всем
правилам. Палача зовут, правда, не Савелий Горохов, а Степан
Баев. Или, точнее, их несколько: Василий Мумриков, Григол
Тигранян, нежно обожающий вас Харитон Спасский. Да и врач не я
один. На приговоре полагается три подписи: Баева, моя и Свиста.
Я в отличие от Свиста должен, правда, читать эти бумаги. Свист
их вовсе не читает, и правильно делает. Но вы думаете,
что-нибудь изменится, если я не поверю в то, что осужденный
мертв, и не поставлю подпись? Вы думаете, он оживет от этого?
- Не нужно, Паша, перестаньте! Пожалуйста! - плакала Вера
Андреевна. - Поверьте, я ни в чем не хотела вас обвинить!
- А вы и не можете ни в чем меня обвинить. Скажу вам более
того: вы никого не можете ни в чем обвинить. Вы, может быть,
полагаете, Савелий Горохов, Баев или Харитон в чем-нибудь
виноваты? Вы полагаете, от них что-нибудь зависит? Да ничуть не
больше, чем от меня, от вас или, скажем, вашего Эйслера. Если
вам интересно знать правду, то все мы, все до единого в этом
городе, делаем общее дело. Есть, впрочем, должности более
чистые, есть менее чистые - ну, так и на скотобойне разделение
труда. Я ставлю подписи на приговорах, вы ставите подписи на
корешках книг, но, если б вы действительно понимали, насколько
невелика здесь разница! Разве не в каждой второй из книг,
которые стоят у вас там, на полках, написано, что так все и
нужно. Но главное - ведь главное то, что никто в отдельности,
ни все мы вместе, даже если бы вдруг захотели, не смогли бы в
этом ничего изменить. Вы, говорите, вы все понимаете. Но, если
вы все понимаете, что же вы сегодня делали там, на дне
рождения? Почему так мило улыбались всей этой компании? Вам
случайно не приходило в голову, что гарднеровский сервиз, на
котором вы кушали поросенка, реквизирован у главврача нашей ЦРБ
Бурятова? Вы не читали о банде врачей в газете "Вперед!"? Нет,
разумеется, ничего особенного здесь нет - все совершенно по
правилам - это называется: высшая мера наказания с конфискацией
имущества. Супругу Бурятова Харитон раскрутил чуть позже - на
восемь лет. Я разговаривал с ней, когда только приехал сюда.
Она отправилась в этап с надеждой разыскать в лагерях мужа - ей
сказали, что он получил "червонец". У них осталось двое детей -
мальчик и девочка - примерно того же возраста, что и Шурик.
Девочка жива, а мальчик умер - не вешался, не топился, просто
заболел и через неделю умер. Скажите, вы - верите в то, что
ваша - я не говорю, моя - ваша жизнь может иметь какой-то
смысл, после этого? Даже если вообразить, что Бурятов был
врагом. Чтобы вы действительно поняли - мы все в нашем городе
ходим по костям этого мальчика! И дети, и внуки, и правнуки
наши будут ходить по его костям. Но я вам скажу, Вера - никто
не виноват больше остальных. Ни я, ни Савелий, ни Баев - никто
не отдавал приказа "травить ребенка собаками". И в кого бы, и
как бы высоко, вы ни ткнули пальцем, никто такого приказа не
отдавал. Все мы поголовно только безмозглые борзые в этой
травле. Ну, а если вам очень хочется ткнуть в точку, то тычьте
туда, куда тыкал Павел Кузьмич - в Того, кому грозил он
пальцем. А я при этом только повторю вам, что он был прав!
Вера Андреевна, плача, попыталась подняться на ноги. Ей не
сразу удалось это. Всхлипывая и дрожа, она пошла через площадь.
Ее пошатывало. Скоро она споткнулась и упала на колени возле
ручейка, бегущего по булыжникам. Сверкнула молния, вырезала на
мгновение контуры низко висящих туч.
- Господи! - простонала Вера Андреевна, заглушенная громом
и шумом дождя, никем не услышанная.
Голова ее закружилась вдруг. Она упала ничком, создав
собой преграду ручейку, забурлившему и запенившемуся вокруг
нее. Когда Паша подбежал к ней, она была уже в обмороке.
Глава 15. СОБЕСЕДНИК
"Надо только выстоять во чтобы то ни стало", - прижавшись
лицом к прохладному стеклу, мысленно повторял про себя отец
Иннокентий.
Выстоять, выждать время, сохранить последний приход.
Несмотря ни на что - сохранить. Эта цель оправдает когда-нибудь
все, ибо не может же Господь, не должен, оставить Россию
навечно. Невидимо, тайно он подаст им помощь - воинам своим. И,
может быть, появится тогда новая цель у тех, кто не ослаб в
любви к Нему, кто готов отдать все за эту любовь - и даже душу
свою.
Ибо, если есть в мироздании неумолимый закон, по которому
душа, так или иначе преступившая грань греха, погибает, он,
отец Иннокентий, готов отдать свою душу ради любви к Нему, ради
службы Ему теперь, когда все отвернулись от Него - слабого. Это
и есть его служба. Это и есть вера его. В такое-то время она и
нужна - подлинная, сыновья.
В эту секунду вздрогнул отец Иннокентий и в ужасе
отшатнулся от окна. Занес было руку для крестного знамения, но
только медленно провел ладонью по волосам. С той стороны окна,
неожиданно возникнув из темноты, прилипла к стеклу, в упор
смотрела на него и улыбалась незнакомая небритая и, показалось
ему, жуликоватая физиономия.
Отец Иннокентий с неприятностью почувствовал, что тело его
ослабло, а рот приоткрылся. Физиономия же тем временем стала
что-то говорить ему и делать знаки. Слов было не разобрать.
Всмотревшись в мимику ее, он догадался, наконец, что просит она
его подойти к двери. Он перевел дух и, выстроив вопрос на лице,
пальцем указал в сторону крыльца. Физиономия радостно закивала
и исчезла. Постояв какое-то время, собираясь с мыслями, отец
Иннокентий прошел в коридор.
Когда с керосиновой лампой в руке ступил он на крыльцо, и
скрипнули под ним половицы, из-за двери раздался ему навстречу
добродушный голос:
- Добрый вечер, батюшка. Простите, Бога ради, что напугал.
Мне в Зольск нужно, а в темноте дорогу потерял, и дождь еще.
Заблудился совсем. Не объяснили бы вы мне?
- Кто же вы такой будете?
- Нездешний я. Издалека иду.
Отец Иннокентий подумал немного, огляделся, приметил на
всякий случай топор в углу и приоткрыл дверь.
На пороге стоял небольшого роста улыбающийся человечек -
довольно молодых еще лет, светловолосый, давно не бритый, но, в
общем, с незлым лицом, хорошими глазами, страху совсем не
внушавший.
- Входите, - пригласил отец Иннокентий.
Взойдя на крыльцо, он оказался священнику едва не по
плечо. Одет он был очень плохо - в какое-то почти тряпье; за
спиной у него болтался рюкзак, вода из рюкзака лилась струями.
Ступив на порог, он сразу заметно застеснялся.
- Проходите в дом, - оглядев незнакомца, сказал отец
Иннокентий. - А рюкзак пока здесь оставьте.
- Спасибо, - замялся человечек. - Наслежу я, не нужно. Да
и поздно теперь. Вы мне дорогу расскажите, и пойду я.
- Ну, куда же вы пойдете ночью? До Зольска километров
шесть отсюда будет, и дорога в дождь непролазная. Проходите,
проходите.
- Спасибо, батюшка, - переминался тот. - Неловко вас
беспокоить. Уж лучше вы расскажите, а ходить мне - не
привыкать.
- Ничего я вам не расскажу у порога, - отец Иннокентий
накинул крючок на дверь и легонько подтолкнул человечка в сени.
- А беспокойства особого нет. Спать я все равно не ложусь.
Незнакомец, наконец, вздохнул, снял рюкзак, опустил его в
угол и прошел.
- Сюда, - светил ему отец Иннокентий, - на кухню.
Переодеться-то у вас не во что? Ну, так сейчас халат вам
принесу. Раздевайтесь, не то простудитесь.
- Да не беспокойтесь вы, - почти уже взмолился незнакомец.
- Неудобно же, ей Богу.
- Неудобно, говорят, знаете что делать? - обернулся отец
Иннокентий, посмотрев строго. - Вот то и неудобно. И с мокрым
человеком еще разговаривать неудобно. А уж раз постучались,
нечего теперь стесняться. Раздевайтесь и все к печке вешайте.
Вернувшись через пару минут из комнат, отец Иннокентий
принес помимо халата еще свежее полотенце и резной вишневый
графинчик. Гость стоял посреди кухни в одних трусах. Он
оказался не слишком худ, но слаб - с неразвитыми мышцами и
узкими плечами. Вытирался он долго и с удовольствием: лохматил
голову, тянулся за спину, благодарными глазами следя за
хозяином.
Отец Иннокентий тем временем достал из шкафчика стопку.
- Спасибо, батюшка, да я ведь не пью, - улыбнулся гость,
влезая в огромный халат священника.
- Я пока что и не предлагал, - не слишком вежливо заметил
отец Иннокентий. - Но стопочку против простуды вам теперь
необходимо. Садитесь и наливайте сами - это вместо лекарства.
Соленые огурцы, хлеб - на столе, я пока картошку согрею. Как
звать-то вас?
- Глебом. А вас, батюшка?
- Иннокентием, - он склонился над керогазом, установил
огонь, поставил кастрюльку.
Гость все еще стоял.
- Я же говорю вам - садитесь, - снова приказал отец
Иннокентий. - Что вы как красна девица, честное слово? Все вас
уговаривать нужно. Садитесь и давайте, рассказывайте.
Хотя и сохраняя строгий вид, отец Иннокентий чувствовал с
удивлением даже, насколько рад он неожиданному случаю скоротать
бессонницу. Он сходил еще в спальню за трубочкой, и когда
вернулся, гость его, представившийся Глебом, как раз решился,
наконец, присесть. Они сели друг напротив друга за деревянный
крашеный стол - Глеб на лавку, отец Иннокентий на табурет.
- Рассказывайте, - снова предложил отец Иннокентий,
закуривая.
- Что же рассказывать?
- Рассказывайте по порядку: кто вы, откуда, куда идете? Но
сначала выпейте, - отец Иннокентий все-таки сам налил из
графинчика в стопку.
- А вы?
- Я не могу. Голова потом сильно болит. Пейте, не
стесняйтесь.
Засучив рукав халата, Глеб взялся за стопку с большой
опаской - видно, что больше - из невозможности отказаться,
долго готовился. Выпил страшно неумело, весь сморщился,
зажмурился, скорее схватился за огурец.
- Крепкая у вас водка, - то ли одобрил, то ли пожаловался
он, отдышавшись.
- Обыкновенная. Так откуда ж это вы будете, где пить не
научились?
- С Дона я, из казаков. Да, что вы! Вообще-то у нас в
станице все пьют. Много пьют. Это только я непривычный.
- Не очень-то вы на казака похожи, - с сомнением поглядел
отец Иннокентий.
- Не похож, - легко согласился тот. - Это верно, совсем не
похож.
- И что же, с Дона вы в Зольск пешком идете?
- Не с Дона, конечно, ну, что вы. Из Москвы. До Москвы я
поездом доехал, а в Москве у меня все деньги украли. От Москвы
пешком иду - двое суток уже.
- Вот ведь как, - удивился отец Иннокентий. - Что же вы,
зайцем не умеете?
- Не умею, батюшка, не приходилось. Да и... нельзя мне.
- Без паспорта из станицы ушли?
- Н-не то чтобы... - потупился Глеб.
"Без паспорта", - подумал отец Иннокентий, глядя в русую
макушку гостя.
- А что вам в Зольске за нужда?
- Брат у меня там с женой живет. Прокурор он. Кузькин
Павел Иванович - может, слышали?
