вдруг Паша и Надя. Они брели домой под проливным дождем. У Нади
над головой был Пашин пиджак, Паша был в насквозь промокшей,
прилипшей к телу сорочке.
Она споткнулась и едва не упала прямо перед ними.
- Паша, ради Бога! - закричала она, схватив его за руку. -
Ничего не спрашивайте! Бегите на Парадную площадь! Там этот
мальчик - Шубин, Шубин! Ради Бога, Паша, бегите, бегите же!
Неизвестно, что понял он или предположил из крика ее. Но,
посмотрев ей в глаза, он развернулся и побежал, побежал очень
быстро.
- Надя, простите, я потом объясню, - несколько секунд еще
она стояла, глотая воздух. - Там беда! Беда! - выкрикнула она
уже на бегу.
Молнии рвали черное небо над городом, дождь хлестал по
раскисшей земле злыми косыми струями. В первую же минуту Вера
Андреевна разбила босые ступни о невидимые в лужах камни.
Дыхания своего она не знала и не умела рассчитать, поэтому
очень скоро почувствовала, что задыхается и готова упасть. На
бегу она беззвучно плакала, закрывала глаза и запрокидывала
голову. Уже на Валабуева Паша далеко опередил ее. Свернув на
каменную мостовую Советской, она едва могла различить фигуру
его сквозь дождь. Через минуту он исчез в коротком переулке,
ведущем к Парадной площади, и на одно мгновение вдруг ощутила
она себя одиноко и неприютно - в пустынном городе, среди дождя,
в слезах. Раскачивались темные деревья вдоль улицы, в домах
горело несколько окон, тускло светились редкие фонари. Хорошо
знакомый манекен в витрине универсама, одетый в полосатую
футболку со шнурком, с вежливо-настороженным лицом, со странно
растопыренными руками и пальцами, косился ей вслед. Все это
осталось в голове ее помимо мыслей - там, откуда берутся потом
неясные воспоминания и сны.
Позади остались кинотеатр, подвальные окна библиотеки.
Через минуту она свернула в безымянный переулок, и ей видна
стала площадь.
На площади горели два фонаря - у дальнего конца, по обе
стороны от деревянной трибуны. Фонари освещали огромный
кумачовый транспарант. Черный силуэт колокольни с отбитым
крестом вырос на мгновение в подожженном молнией небе позади
транспаранта.
Вера Андреевна бежала теперь, не чувствуя ни разбитых ног,
ни боли в груди. Ей видны становились силуэты под фонарем.
Приближаясь, различала она, как неловко расставив ноги, откинув
плечи назад, Паша стоит у трибуны и обнимает за колени детскую
фигурку, словно бы подсаживая ее. И от фигурки наверх, к
светильнику, уходит веревка.
И только уже возле самой трибуны, за громовым раскатом, за
шумом дождя, услышала она вдруг высокий отчаянный детский визг.
Сердце ее рванулось, дыхание кончилось, и она схватилась руками
за край трибуны.
- Вера, да помогите вы! - кричал ей Паша.
Она отпустила мокрые доски, в глазах ее потемнело; делая
шаг, она не знала, упадет сейчас или нет.
Белобрысая, с оттопыренными ушами голова Шурика повернута
была набок. Лицо его целиком состояло из крика - из глаз и рта,
раскрытого сверх всякой возможности. Паша держал его высоко -
ей трудно было дотянуться до шеи. Намокший узел оказался тугим,
веревка не хотела выходить из него. Мальчишка визжал
оглушительно.
- Держите вы! - приказал ей Паша. - Вот здесь. Да нет же,
вот здесь! Крепче держите!
Она прижала к себе ноги Шурика ниже колен, и Паша
отпустил. Мальчишка оказался страшно тяжелый. Он вцепился
пальцами в волосы ее, и ноги его отчаянно дергались. Ей
показалось в первую секунду, она не выдержит. "Господи,
помоги!" - успела она простонать про себя.
Паша, обеими руками схватившись за петлю, с силою дергая в
разные стороны, растягивал ее. Наконец, она прошла вкруг головы
Шурика и заплясала в воздухе. Паша принял мальчика на грудь и
опустил. В ту же секунду ноги Веры Андреевны подкосились сами
собой, и она села на брусчатку. Еще какое-то время потом все
происходило как бы не с ней.
Шурик задыхался, ревел и ладонями размазывал грязь по
щекам. Паша, отпустив его, на секунду как будто потерялся, но
потом схватил мальчишку за воротник и затряс, как куклу.
- Щенок! - крикнул он ему прямо в лицо. - Шутки вздумал
шутить?! Вы представляете, Вера, он на краю трибуны стоял с
веревкой на шее - дожидался. А когда меня увидел, сиганул.
- Вовсе я не дожидался, - всхлипывал Шурик. - Я... я
веревку не мог... Я не нарочно, Вера Андреевна!.. Я не буду...
Я не буду вам ничего!.. Вы... Вы...
- Что я?!
- Вы знали, почему я с Игорем подрался. Вы все знали, все
знали!
- Ну и что?
- Вы знали, что мой отец не виноват! Знали, знали! Его
товарищ Орджоникидзе хвалил. Вы знали, а справку подписали!
- Не болтай ерунды!
- Я вас ненавижу! Я вам не буду ничего... Я только Вере
Андреевне!
Он принялся изворачиваться, вырываться, ударил Пашу по
рукам.
- Пустите! Я вас ненавижу! Я вашего Игоря еще побью!
Он вырвался, наконец, и отскочил в сторону.
- Побью, побью! Вера Андреевна, он все знал, все знал!
Похоже было, он собрался удрать.
- Шурик, подойди ко мне, - попросила она. - Пожалуйста,
подойди!
Не сразу, но он подошел, встал рядом, она взяла его за
руку и вдруг он снова заревел в голос.
- Ну, все уже, все. Не надо, - говорила Вера Андреевна,
прижимая его ладонь к лицу, и сама тоже плакала. - Скажи, ты
где живешь сейчас?
- У... у тетки.
- Где это?
- Я не пойду туда! Нет, нет, я не хочу!
- Хорошо, конечно, - сразу согласилась она. - Будешь
ночевать сегодня у меня - ладно? Только надо ведь предупредить
ее. Она уже тебя, наверное, ищет.
- Не ищет она, ей все равно. Я часто не ночую... Вера
Андреевна! Я не нарочно!.. Это неправда, что он говорит.
Честное слово! Я же не думал... Я веревку не мог забросить.
- Да, да, конечно, я это знаю. Мы обо всем поговорим с
тобой. Теперь все будет хорошо.
Она плакала, гладила его по голове и видела, как через
площадь вприпрыжку ковыляет к ним Аркадий Исаевич.
Она хотела было встать, но не смогла. Кружилась голова, и
ноги ее были ватными. Она только села иначе. Паша отошел в это
время к другому краю трибуны и что-то осматривал там.
- Господи, господи! - задыхаясь, бормотал подбежавший
Аркадий Исаевич. - Вы успели. Ну, слава богу, слава богу! Я бы
себе не простил, Вера, никогда не простил бы. Столько времени
языком чесать, а письмо в кармане... Вы правы, мы только и
делаем что болтаем, только и можем, что языком! Все мы
одинаковы... Но вы успели.
Она сумела даже удивиться немного - не слышала никогда,
чтобы Эйслер изъяснялся столь бессвязно. И как-то это помогло
ей самой собраться. Она подумала вдруг, что не стоит им
возвращаться домой всем вместе - Эйслеру, Паше и Шурику - все
возбуждены, что-нибудь может выйти нехорошее.
- Шурик, - сказала она. - Это Аркадий Исаевич, мой сосед,
да ты его знаешь. Вы сейчас идите домой, поставьте чаю. И я
тоже скоро приду. Мы обо всем с тобой поговорим еще. Ладно? Ты
можешь жить у меня сколько захочешь. Мы обо всем, обо всем с
тобой поговорим теперь.
Он плакал.
- Ну, идите, - повторила она и подала его руку Аркадию
Исаевичу.
Эйслер и сам казался сейчас ребенком. Так был растерян и,
кажется, с трудом понимал, что требуется от него.
- А вы что же? - спросил он.
Паша в это время, обойдя трибуну, проверив, по-видимому,
не осталось ли от Шурика каких-нибудь следов, встал под фонарем
и озабочено смотрел на веревку. Аркадий Исаевич, кажется,
только теперь заметил его. Он посмотрел еще поочередно на Веру
Андреевну, на Шурика.
- Ну, пойдем? - спросил он его нерешительно.
Они повернулись и медленно пошли через площадь. Шурик
продолжал всхлипывать, и пока не скрылись они в переулке,
несколько раз оглянулся.
- Что теперь с этой штукой прикажете делать? - через
некоторое время произнес Паша, не глядя на Веру Андреевну. -
Придется лезть.
Он подошел вплотную к столбу, потерев ладони, обхватил его
и быстро полез наверх. Скоро он оказался уже возле светильника.
Веревка упала в лужу. Соскользнув вниз, Паша поднял ее и
принялся зачем-то распутывать узлы.
- Простудитесь, Вера, - сказал он, по-прежнему не глядя на
нее. - Сядьте хотя бы на трибуну.
Было что-то странное и в словах его, и в том, что он
делал. Ей казалось, все это совсем не подходит к месту. Ей
хотелось посмотреть в глаза ему, но он не оборачивался.
"Почему он ни о чем не спросит? - подумала Вера Андреевна.
- Ему не интересно, откуда я узнала о Шурике? Что ему эта
веревка?"
- Паша, - позвала она.
- Что?
Ярко сверкнула молния над церковью, и на секунду она
испугалась того, что хотела спросить.
- Паша, - повторила она. - Ведь отец его действительно,
должно быть, ни в чем не виноват.
- Не виноват? - как будто удивился он, но опять не
посмотрел на нее и даже не обернулся. - Я сам читал его
показания.
- Что же там было?
Ему пришлось переждать долгий громовой раскат.
- Он признался, что подсыпал крысиный яд в консервы. Никто
и подсчитать не сможет, сколько жизней на его совести.
- Вы в это верите, Паша?
- Да я же говорю вам, что читал его показания.
- Вы в это верите, Паша?
Он все дергал веревку, пытаясь растянуть последний узел.
- Что значит - верите?
- Вы - в это - верите - Паша? - в третий раз повторила
она.
Но, наконец, он скомкал ее и, размахнувшись, забросил за
транспарант - за церковную ограду. Затем почему-то испуганно
огляделся вокруг.
- Это странный город, - сказал он. - Никогда в нем не
знаешь, что с тобой случится через минуту. Чужой и странный
город.
"Что он говорит?" - подумала Вера Андреевна.
Паша поморщился, как от боли, покачал головой. Потом
присел на край трибуны и впервые посмотрел на нее прямо -
сверху вниз - тоскливо посмотрел. И вдруг она заметила, что он
пьян.
- Вам в самом деле хочется, чтобы я сказал, что он не
подсыпал яду? Что я подписал приговор невиновному человеку? Ну
да, я подписал. Ну да, я знаю, что он невиновен. И вы это
знаете. Что же дальше?
- Ничего, - покачала она головой. - Должно быть, я зря
спросила... Конечно, зря. Я все понимаю, Паша. Не будем об
этом.
- Нет, будем! - прошептал он вдруг как-то особенно. -
Теперь уж непременно будем. Вы уже начали, и я хочу вам
сказать, что как раз-таки ровным счетом ничего вы не понимаете.
Вы, может быть, думаете - что-нибудь меняется от того, верю я
или не верю в эти бумажки? Вы думаете, они вообще что-нибудь
могут значить - эти бумажки? Для чего вы спросили об этом, если
сами знаете ответ? Хотели пристыдить меня? Ну что же, время
сейчас, конечно, самое подходящее. Ведь что же было бы, если б
мы не успели? То есть, если бы он действительно?.. Ведь за
замученного ребенка -"расстрелять", правда? А хотите, я между
прочим расскажу вам, как расстреливают здесь у нас в Зольске, в
Краснопролетарском переулке - метрах в пятистах всего от нашего
дома?.. Да нет, что же, вы послушайте, я расскажу! Делается это
так. Осужденного выводят из камеры, проводят в подвал и, ничего
ему не разъясняя, ведут по подвальному коридору. Он не очень
длинный, и в дальнем конце его есть поворот - он ведет в тупик,
но осужденный этого не знает. Он поворачивает в него вслед за
конвоиром, и тогда из темной ниши за поворотом выходит человек,
которого зовут Савелий Горохов... Нет, нет, вы послушайте! Раз
уж вы все понимаете... Так вот, Савелий Горохов - он живет в
Москве, а сюда приезжает по вторникам. Ему уже за шестьдесят, и
