связкой ключей, придирчивым взглядом осмотрел одиночку.
Содержание ее, включавшее в себя приподнявшегося на топчане
Евгения Ивановича, видимо, не вызвало в нем подозрений. Не
сказав ни слова, он отошел в сторону, а на его месте появился
бородатый высокий мужчина лет пятидесяти на вид, в пенсне, с
тряпичным узелком в руках. Мелькнувший позади мужчины конвоир
приказал "Вперед!", мужчина шагнул в камеру, и дверь за ним
закрылась.
Еще не закончилось лязганье, а новый сосед Вольфа уже
прошел через камеру, бросил узелок на пол, и, присев на табурет
в углу, беглым поворотом головы изучил обстановку. Помимо
топчана с Евгением Ивановичем и табурета, на который присел
мужчина, в продолговатой камере имелись: деревянный крашеный
стол, ржавая раковина и параша.
- Элитарное помещение, - внушительным басом обобщил
мужчина свои впечатления и, привстав на секунду, протянул
Евгению Ивановичу руку. - Гвоздев Иван Сергеевич.
- Вольф, - осторожно прикоснулся к ладони его Евгений
Иванович, но голос его спросонья не послушался, он прокашлялся
и повторил. - Вольф, Евгений Иванович.
- Будем знакомы, - кивнув, констатировал вновь прибывший.
- Давно ли в наших краях? Впрочем... первый день, - тут же и
ответил он сам себе.
- Почему вы знаете?
- Брились, - коротко пояснил Гвоздев. - А за что взяли?
- Ни за что, - печально покачал головой Евгений Иванович.
- Резонно, - снова кивнул тот. - Вы в шахматы не играете?
- Нет.
- Это жаль. Если не секрет, вы кто по профессии?
- Я в отделе культуры работал.
- Постойте... Вы сказали, Вольф? Ну, разумеется - Вольф!
Да я ведь вас знаю. Это ведь вы прошлой осенью проводили
кампанию по инспекции эпитафий - по линии "Союза безбожников"?
Евгений Иванович смутился слегка.
- Когда ликвидировались надписи о воскресении из мертвых и
тому подобном мракобесии? Как же, как же - Евгений Иванович!
Ну, что же, особенно рад познакомится. Всегда приятно сидеть с
образованным человеком.
- А вы, простите...
- А я историк. Специалист по рабовладельческим
цивилизациям. Преподавал в Архивном институте. Ну, это,
впрочем, тоже уже исторический факт. В последнее время
профессиональный "стоверстник" и по совместительству могильщик
трудящегося элемента. В смысле - чернорабочий на зольском
кладбище. Также по совместительству - шпион в пользу английской
буржуазии.
Евгений Иванович прокашлялся.
- Однако как же мы будем здесь спать вдвоем? - пробормотал
он.
- Ну, это пустяки. Не беспокойтесь; сознавая свою роль
пришельца, на топчан я не претендую. Помещусь на полу - вот так
вот, - показал руками Сергей Иванович, - головою под стол. Еще
и место останется. Одиночная камера, уважаемый Евгений
Иванович, в наше время непозволительная роскошь. В общей, из
которой я к вам переместился, на восемь мест сегодня было, если
не ошибаюсь, семнадцать человек. Так что мы с вами находимся в
привилегированном положении. Вам-то, впрочем, и по социальному
статусу полагается. А вот насчет моего переезда, признаюсь,
гложут меня некоторые сомнения. Если только это не простая
случайность, то логическое объяснение может быть одно... Но,
впрочем, не стоит опережать события.
- А вы давно здесь сидите?
- Да уж месяца три. С февраля.
- Скажите, а как здесь обстоят дела со свиданиями, ну, и
вообще... с порядками... С передачами, я имею в виду?
- С порядками как и везде, дражайший Евгений Иванович, -
социализм и полное торжество идеалов. Каждому по труду, а
поскольку труд тюремным распорядком не предусмотрен, то,
соответственно... Свидания в процессе следствия запрещены,
однако передачи допустимы и даже иногда доходят - если
содержимое никого особенно не соблазнит. Меня эти проблемы,
впрочем, никогда не касались, так как передачи мне носить
некому... Ну-с, - добавил он, потянувшись к узелку, - пора
однако располагаться.
Поднявшись с топчана, Вольф беспокойно прошелся до двери и
обратно.
- Который час, вы случайно не знаете?
- Что-то около часа ночи. А вы куда-нибудь торопитесь?
- Как вы думайте, Иван Сергеевич, почему меня не вызывают
на допрос? Мне не предъявили до сих пор никакого обвинения.
Гвоздев от души рассмеялся.
- Sancta simplicitus. Какой допрос? На первый допрос меня
вызвали, дай Бог памяти, через полтора месяца. Расслабьтесь и
живите полноценной жизнью. Не беспокойтесь о времени. Время,
если задуматься хорошенько, всего лишь условность досужей
человеческой мысли - как линии меридианов на глобусе. А за
этими стенами мы с вами находимся в вечности, уважаемый Евгений
Иванович. Какая разница, который час? Отбой прошел, до побудки
еще далеко. Здесь это единственно значимые временные единицы.
Да и те довольно условны. Вы, кстати, когда-нибудь слышали о
том, что времени больше не будет?
Расстояния в камере позволяли сделать четыре шага в одном
направлении. Сев на место, Евгений Иванович зажмурился и
обхватил голову руками. Первый разговор после вынужденного
молчания, похоже, заново всколыхнул его душу.
- За что? - произнес он с неподдельным отчаяньем в голосе.
- За что все это?
Гвоздев оторвался на секунду от своего узелка, внимательно
на него посмотрел.
- Если под данным вопросом вы разумеете свою провинность
перед существующей властью, то вопрос ваш бессмысленен. Но если
в этих стенах вы успели подняться до осознания кармической сути
человеческих судеб, то покопайтесь получше в своей душе, и я
уверен, что ответ найдется.
Евгений Иванович поднял голову и минуту смотрел на
Гвоздева осоловелым взглядом. Тот снова уже возился с узелком.
Развязав его, он аккуратно выложил на стол хлебный паек,
деревянную ложку и какую-то книгу.
- Кстати о кармической сути, - добавил он. - Вы не
одолжите мне вашу дивную подстилку на первую ночь? Завтра
надзиратель обещал позаботиться о моем спальном месте. Но в
самом деле, не идти же ему ночью на склад.
- Возьмите, - сказал Евгений Иванович, тяжело вздохнув,
поднялся и встал в углу, облокотившись о стену. - Я никому не
делал зла в своей жизни. Я хотел всего лишь спокойно дожить до
старости. Мне оставалось до пенсии полтора года.
- Не печальтесь, - посоветовал Гвоздев, принимаясь за
подстилку. - Я поделюсь с вами простой истиной, Евгений
Иванович, которая в подлинном свете открылась мне только здесь.
Она не нова, но стоит того, чтобы иногда задуматься о ней.
Каждый человек грешен. И каждый за те или иные дела свои
достоин наказания. Если Бог решил наказать вас уже в этой жизни
- то это к лучшему, поверьте. Значит, он еще не окончательно
махнул на вас рукой.
Вдвое сложив и расстелив на полу подстилку, Гвоздев кинул
под стол сильно похудевший узелок свой и моментально улегся.
- Да и если подумать хорошенько, - продолжил он уже из-под
стола, - настолько ли серьезное это наказание, чтобы так
переживать из-за него. В сущности, это и не наказание даже, а
испытание - даже не из самых суровых. Что там будет дальше, об
этом рано задумываться, а пока что речь идет всего-то об
ограничении нашей с вами свободы перемещения в пространстве.
Ну, еще об отсутствии привычного уровня комфорта. Все это,
голубчик мой, пустяки. Подлинные испытания происходят в душе
человека. Мой вам совет, считайте это не наказанием, а подарком
судьбы, выкиньте из головы все заботы, забудьте о планах, о
незаконченных делах, о времени - думайте о вечном, постигайте
себя в этом мире. Так ли уж часто предоставлялась вам подобная
возможность в вашей предыдущей жизни? Поверьте мне, Евгений
Иванович, в этой камере перед вами открываются необозримые
горизонты духа. Закажите в библиотеке хорошие книги. Полистайте
для разгона хотя бы "Проголомены" Канта. Здешняя библиотека
очень не дурна. Должно быть, она не состояла под вашим
надзором.
- А что, вы действительно были шпионом? - поинтересовался
вдруг Евгений Иванович.
Гвоздев даже вылез из-под стола, присел на полу и
посмотрел на Вольфа с искренним любопытством.
- Ну, я имел в виду, - немного смутился тот. - Вас хотя бы
за что-нибудь конкретное арестовывали?
- Вы хотите спросить - совершил ли я какой-нибудь
проступок против гражданского общества? Формально, кажется,
нет. А по существу, все мы, живущие здесь, ежедневно совершаем
одно большое общественное преступление. Но это, впрочем, совсем
другая тема для разговора.
- Я не понимаю вас.
- Значит, вы счастливый человек, Евгений Иванович.
Вольф вздохнул, подошел к столу и взял в руки книгу,
которую Гвоздев достал из узелка.
- "Преступление и наказание".
- Да. Перечитываю, знаете ли, с большим удовольствием.
Между прочим, только теперь вижу, что написано-то было не о
том, а о нашем времени. И о нашей с вами судьбе в том числе.
- Что вы имеете в виду?
Иван Сергеевич усмехнулся слегка и облокотился о ножку
стола.
- Я ведь не ошибаюсь - вы были призваны следить за идейной
чистотой зольского книжного фонда? Скажите, эта книга еще
хранится в городской библиотеке?
- Почему же нет? Из Достоевского на изъятие проходили
только "Бесы".
- Ну да, ну да. Знаете, если со временем что-нибудь спасет
Россию, так только Божье чудо и глупость ее тиранов. Вот вам,
Евгений Иванович, никогда не приходило в голову, что это, в
сущности, одно и то же: укокошить и ограбить злую старушку,
чтобы осчастливить сотню хороших людей; уничтожить и
экспроприировать буржуев, чтобы осчастливить мировой
пролетариат? Разве это не одна идея?
Вольф не ответил.
- Ее, правда, всегда бывает трудно осуществить в чистом
виде. Под горячую руку всегда попадаются заодно и совершенно
посторонние люди, как то: сестры, эсеры, интеллигенты и тому
подобные. Но дело даже не в этом. В сути своей все удивительно
просто. Дело в том, что если Бога нет, то все позволено, цель
оправдывает средства, и в теории Раскольникова нет изъяна. Если
же Бог есть, то есть нравственные заповеди, которые гласят, что
ни убивать, ни грабить нельзя ни при каких обстоятельствах, и
никакая цель не способна оправдать безнравственных средств ее
достижения. Самое обидное то, что все, решительно все, что
случилось с нами, до последней точки было предвидено, когда
поколение, уничтожившее эту страну, еще и не родилось на свет.
Вся судьба России предсказана и предупреждена. Но никто, ни
один горлопан, из почитавших себя русскими интеллигентами, не
дал себе труда понять. Так что же теперь удивляться? Наше с
вами пребывание здесь -результат все той же идеи - Бога нет, и
цель оправдывает средства. Ведь Бога нет, Евгений Иванович?
- Я ни в чем не виноват, - сказал вдруг Вольф, присел на
край топчана и стал смотреть в угол камеры; взгляд его сделался
горек. - Вы, конечно, можете смеяться надо мной за эти эпитафии
- смейтесь, пожалуйста, но имейте в виду, я всю свою жизнь
старался никому не сделать зла. Если вы верите в Бога, тогда
объясните мне, почему он так несправедлив. Почему одним в этой
жизни дается все - деньги, слава, таланты - все! А другим
ничего, ни даже спокойной человеческой жизни. Я в юности
пробовал писать стихи - у меня не получалось. Пробовал рисовать
- тоже не получалось. И я не роптал. Я думал - меня ждет
обычная, тихая жизнь. У моего отца были деньги. Я не был ленив.
Вы скажете - я мелко мыслю, не возвышенно, не философски. Но я
хочу понять: если я создан на этой Земле человеком, с моими
человеческими желаниями, надеждами, мечтами, то неужели только
