почему-то с легкой иронией в голосе:
- С праздником вас.
И ей показалось, подумал что-нибудь вроде: "Ага! Не зря я,
кажется, сюда приехал."
Из машины в это время выходили его жена и сын. Она кивнула
ему на ходу. И за целый день ни разу о нем больше не вспомнила.
Потом они несколько раз встречались во дворе, здоровались,
но взгляд его тогда был уже другим - рассеянно-вежливым и
совсем не веселым. Да, кажется, только однажды - в тот первый
раз - она и видела его веселым. Теперь ей было понятно, что эта
работа в первые же дни все переломала в нем.
До дома ее в то время вызвался провожать Харитон. Когда
дважды или трижды он встречал их на улице вдвоем, кивал им и -
она ясно видела в те секунды - надеялся, что кивком общение их
и ограничится. Но Харитон всякий раз протягивал ему руку, и ему
приходилось пожимать ее. Кажется, что тогда он уже казался ей
интересен. В сравнении с непотопляемой деловитостью Харитона
представлялась ей в нем какая-то загадка.
Потом однажды вечером он спустился к ней на этаж.
- Добрый вечер, - сказал он, улыбнувшись застенчиво, когда
она открыла ему входную дверь. - Простите, Вера, не могли бы вы
нам помочь? Понимаете, оболтусу моему пара в четверти по
литературе светит. Как приехали мы сюда, его учительница трижды
к доске вызывала - две двойки, одна тройка с минусом. Он в
математике хорошо разбирается, физикой, химией увлекается. А
русский с литературой отказывается понимать - ничего с ним
поделать не могу. Теперь домашнее сочинение им задали - лирика
Лермонтова - для него решающее. Он полдня сегодня сидел, ни
строчки не написал. Говорит, не знает, о чем писать.
Учительница сказала - за списывание с учебника двойка, а своих
мыслей у него нет. Я за него писать не могу - к честности его
приучаю; да, по правде, не сказать, что и сам очень разбираюсь.
Вы не очень заняты сейчас? Не могли бы посидеть с ним часок,
помочь ему? Он вообще-то парень самостоятельный, но тут такая
ситуация - новая школа, другие учителя. Он освоиться еще не
успел. Плачет - говорит, с двойкой в четверти его в пионеры не
примут.
- Хорошо, конечно, пусть приходит, - кивнула она.
- Спасибо, - поблагодарил он, и пошел к себе.
Через минуту к ней спустился Игорь с тетрадкой и книжками,
пробормотал:
- Здравствуйте, Вера Андреевна.
Вид у него был довольно понурый.
Они просидели над Лермонтовым гораздо более часа.
Сочинительство, в самом деле, давалось Игорю с трудом. Она
рассказывала ему о Лермонтове, о его судьбе, о поэзии, о
лирике, о вдохновении, о любви. Она объясняла ему:
- Стихи - это жизнь поэта. Пушкину для жизни и для стихов
всегда хватало того, что он видел сам, что происходило вокруг
него. А Лермонтову всегда было этого мало. Ты понимаешь, о чем
я говорю?
Он кивал и смотрел в стол.
- Ну, так запиши.
Он писал: "Лермонтову было мало жизни."
Он задал ей за все время только один вопрос:
- А зачем вообще нужно писать в рифму?
Они закончили сочинение за полночь. Последние полчаса Паша
провел вместе с ними - только головой качал, наблюдая за их
творческим процессом.
- Спасибо вам огромное, - сказал он ей, прощаясь. - Отняли
у вас вечер. Мне очень неловко, честное слово.
- Ничего страшного, - улыбнулась она. - Приходите еще.
И он пришел - через день - принес ей плитку шоколада.
- Четыре, - сообщил он.
- Ну вот видите, - рассмеялась она. - Я тоже не тяну на
отлично.
- У вас, Вера, отсутствует классовый подход к анализу
лирики Лермонтова.
Она поставила чайник, разломала шоколад на дольки. Они
пили чай под абажуром у нее за столом, рассказывали друг другу
о себе.
И, кажется, уже тогда она что-то чувствовала к нему,
что-то особенное, не похожее на другие чувства. Ей нравилось
даже, как он пил чай - почти не отрывая чашки от стола,
склоняясь над ней, глядя при этом исподлобья.
- Как у вас дела на работе? - в какой-то момент спросила
она его. - Освоились?
И он сразу как-то потух весь.
- Трудно это сказать, - пожал он плечами. - Очень много
тут всего... нового. Знаете, Вера, что такое юриспруденция? -
добавил он вдруг. - Это вера в то, что человечество способно
само организовать свою жизнь. Вера в разум человеческий.
С того дня она часто думала о нем. Виделись они не каждый
день, а разговаривали и того реже. И она скучала по нему,
гадала - зайдет или не зайдет он к ней сегодня, и радовалась
всегда, если заходил он - домой или в библиотеку. Собственно,
именно этого, только этого и нужно было ей - видеть его почаще,
разговаривать, бережно хранить в душе свое новое, ей самой во
многом странное, чувство, не рассуждая ни о чем, не загадывая
ничего. И так все, наверное, могло бы и продолжаться сколь
угодно долго. Потому что, конечно, никогда бы ни слова не
сказала она ему об этом, потому что он был женат, потому что
все, что могла она представить себе о них - о них вдвоем - было
слишком далеким от реальности.
Она проснулась в это воскресенье рано, хотя заснула едва
не под утро.
Она запомнила свой сон. Ей снилось большое безлюдное
поместье - барский двухэтажный дом с колоннами, старинный парк.
В летние густые сумерки мимо обветшалых статуй, мимо заросшего
пруда она шла к дому. И странно - как будто поместье это было
ей знакомо. Как будто уже снилось оно ей когда-то. Как будто
уже не в первый раз во сне оказывалась она в нем. Полукруглая
лестница с двух сторон поднималась ко входу в дом. И когда уже
подходила она к ней, из двери наверху вышла молодая женщина с
веселыми глазами в сером закрытом платье, в широкополой шляпе,
нежно улыбнулась ей.
- Nous t'attendons, mon amie. Il y a de'ja' longtemps que
tout le monde est la'. Comme de temps que tu t'es promene'e! *
__________________
* Мы ждем тебя, дорогая. Все давно собрались. Как долго ты
гуляла!
Из открытой двери лился на лестницу яркий свет, слышались
голоса. И что-то несказанно теплое, ласковое, что-то, чего не
знала она наяву, было во взгляде этой женщины, в ее улыбке, в
словах.
Должно быть, что помог вчера эйслеров спирт. Весь этот
день Вера Андреевна чувствовала слабость, болезненную тяжесть в
голове и в теле, но ни насморка, ни кашля не возникло у нее, и
температура не поднялась.
Все это воскресенье провела она одна. С утра, выпив чаю,
ушла она из дома, когда еще все спали, и вернулась только к
обеду. Вернувшись, никого не застала в квартире. Не было ни
Борисовых, ни Шурика, ни Аркадия Исаевича. Часов до шести
пролежала она на постели с книгой, но прочитывать получалось у
нее не больше, чем по странице за полчаса. И чаще, чем в книгу,
смотрела она в окно, за которым серое небо сменилось к середине
дня грязновато-белым, к вечеру - синим. Потом незаметно для
себя она задремала.
Проснулась она уже в сумерки от быстрого радостного
вальса, который играл за стенкой Аркадий Исаевич. И была с ней
странная штука спросонья - этот вальс, еще не открывая глаз,
она не только слышала, но и видела - не во сне уже, наяву и
очень ясно. Каждая нота рождала перед закрытыми веками цветной
невесомый шарик, десятки и сотни которых складывались в пеструю
мозаику - подвижную, постоянно обновляющуюся и живую. Мелодия
слышна была ей отчетливо. Эйслер исполнял как всегда виртуозно.
Разноцветные разновеликие шарики соединялись в цветы, хороводы,
водовороты, кружили перед ней легкий причудливый танец. Было
очень-очень красиво.
Но, к сожалению, вальс оказался коротким. Как только
музыка стихла, шарики разом рухнули все и пропали. Она открыла
глаза, и через несколько секунд Эйслер постучался к ней в
дверь.
- Чей это был вальс? - спросила она, когда зашел он в
комнату.
- Шопена, - ответил он. - Вы спали?
- Нет уже. Как там Шурик?
- Шурик сейчас у тетки на набережной. Он заберет свои вещи
и вернется ко мне ночевать. Я, Верочка, решил оставить его у
себя.
- Как это оставить? - изумилась она.
- Ну, мы будем жить вместе.
- Вы серьезно?
- Неужели я стал бы этим шутить? Почему же нет, Верочка?
Мы оба люди одинокие и друг другу симпатичны. Мне кажется, мы
легко сможем сжиться.
- А Калерия Петровна не будет против?
- Да нет, как будто. Я уже и раскладушку одолжил у нее.
Почему же ей быть против? Мы отлично разместимся. Белье у меня
имеется. Знаете, я подумал сегодня: если к семидесяти годам ты
не способен позаботиться о том, кто в этом действительно
нуждается, зачем тогда вообще было так долго землю топтать? К
тому же, у меня теперь будет много свободного времени. Вы
можете поздравить меня - меня уволили из моего киоска.
- Когда? - спросила она.
- Да вот только что. Я полчаса как с этой самой комиссии.
Ничего особенного. Расспрашивали о всякой ерунде, потом
объявили, что уволен. По правде говоря, я даже и рад. Шел
сейчас от них домой - какой-то, знаете, простор в душе
появился. Не хочу я больше ни с кем из них дела иметь. Это вы
вчера хорошо сказали - про то, что унизить человека... Я думаю,
может быть, и напугать человека можно настолько, насколько он
сам способен бояться. Я вот сегодня ни черта не боюсь. Когда о
ком-то ты должен заботиться, за себя уже не страшно. Как вы
себя чувствуете, Верочка?
- Да нормально, в общем. Слабость только какая-то.
- Надо думать, - кивнул он. - Давайте-ка я вам чаю
организую. Выпьем чайку, разгоним тоску.
Он пошел на кухню. Вера Андреевна тем временем встала с
кровати, поправила покрывало. В это время прозвенел дверной
звонок, и она вышла открыть.
На пороге квартиры No 9 стоял Степан Ибрагимович Баев с
огромным букетом роз в одной руке и каким-то бумажным кульком -
в другой.
- Здравствуйте, Вера Андреевна, - сказал он и шагнул в
прихожую.
Она растерялась.
- Здравствуйте, - пробормотала она. - Вы ко мне?
- К вам, - кивнул он.
Он был одет в роскошный серый костюм с желтым галстуком в
горошек. Прихожая, едва вошел он, наполнилась запахом дорогого
одеколона.
- Ну, проходите, - пробормотала она и, словно бы ища
поддержки, оглянулась на Аркадия Исаевича, вышедшего из кухни;
но тот поспешил исчезнуть у себя за дверью.
Они прошли к ней в комнату, и Степан Ибрагимович протянул
ей розы.
- Это вам, - сказал он.
- Спасибо, но...
- После вчерашнего, представьте, не знаем, как дом
разгрузить. Половина стола осталась - мясо, торты. Немного мы
перестарались. Цветы вот тоже некуда ставить. И выбрасывать
жалко. Алевтина Ивановна поехала раздавать. А я вот к вам.
Здесь фрукты, - сказал он, приподнял кулек и поставил его на
стол. - А цветы в вазу поставьте.
- У меня нет вазы, - покачала она головой.
- Ну, в банку тогда, - пожал он плечами, оглядевшись,
переставил с подоконника на стол банку для полива герани и,
взяв у нее назад букет, сам опустил его туда.
- Можно присесть? - поинтересовался он затем, поглядев на
нее, и заключив, очевидно, что сама она в ближайшее время едва
ли предложит ему.
- Да, конечно.
Выдвинув из-за стола стул, он уселся на него, положив ногу
на ногу.
Она присела рядом.
Некоторое время он просто молча смотрел на нее. Она
подумала, что выглядит, должно быть, ужасно - даже еще не
причесалась, проснувшись.
- Попали вчера под дождь? - спросил он, наконец.
- Да, - ответила она.
- Всем пришлось под дождем возвращаться. Неудачно
получилось.
- Ничего страшного, - пробормотала она.
- Понравилась вам вечеринка?
- Да. Я должна, наверное, извиниться, - добавила она
