удержать страны социализма от борьбы друг с другом.
Человечеству не долго пришлось наслаждаться полученной
свободой: на смену христианской пришла новая инквизиция --
коммунизм. Снова уничтожалась свобода слова, снова за любое
проявление свободомыслия ожидала смерть. В то время как в одной
части Европы демократия была уничтожена потому, что так велел
социализм, в другой части Европы она была уничтожена повелению
национал-социализма.
В одной части континента честные люди погибали во дворах и
в подвалах тюрем. В другой его части они погибали в пламени
крематориев. В одной части Европы диктатор встал из массы
представителей "маленького человека", обывателей, "клопов" из
"Клопа" Владимира Маяковского. В другой ее части режим опирался
на серо-коричневую чуму мещанства, представителями которой
являлось подавляющее большинство руководителей фашистского
движения...
Это были две враждуюдие группировки, выросшие из одного
корня социализма. Прекрасная сама по себе мечта об идеальном
обществе превратилась в орудие бесчеловечное тирании... "
Я готов быд поклясться, что это не ему, а мне в голову
пришли эти мысли. Если в его философии я находил лишь
противоположное моим взглядам, с его Историей я был почти
согласен, и обнаружил, что в его повествовании все мои
разрозненные мысли слились в одно целое. Но, может быть, этот
голос был моим голосом?
"Не имеет значения, в чьей голове мысли сливаются в одно
целое, -- отвечал он. -- До этого целое уже существовало в
действительности, сушествовало в природе. Неправильных теорий
не сушествует. Существуют правильные мысли, объединенные так
лживо и при этом так искусно, что мало кто заметит их
внутреннее несоответствие. Эти учения напоминают уродливый
домик, сложенный из абсолютно правильных геометрически кубиков.
Любой логический вывод, и, вообще, любое умозаключение не может
быть ошибочным (так как любая мысль является запрограмированной
в человеке функцией мозга, и, как функция, не может быть
"неверной"), но, выведенное из одной ситуации, бывает
перенесено на другую, то есть, верное в себе, становится
обманом в действительности. Так, благодаря смешению логического
анализа и эклектики лжи, начинается хаос, мешающий человеку
найти истину. Так человек берет естесственные, "правильные" в
природе вещества -- и получает из них разрушающую силу цепной
реакции. Голос, который ты слышал, был голосом истины. Это был
не твой и не мой голос.
Люди "все еще" не научились объединять различные части
истины, и поэтому они так никогда и не узнают смысла.
Человек, как наименьшая составная часть общества (хоть и
это не совсем верно, так как представляет его как
неодушевленный, чисто-материальный, объект), несет в себе
информацию обо всем обществе в целом, в том числе и о его
противоречиях. С другой стороны общество, являющееся
олицетворением Человечества, заключает в себе противоречия
Человека. Мир и человек нераздельны. Люди пытались уничтожить
дисгармонию в природе -- например, когда хищник, не
задумываясь, поедает свою жертву. Но там, где были истреблены
хищники, животные стали болеть и вымирать. Они уменьшили
опасность для человека со стороны окружающего мира; человеку
больше не угрожают острые зубы хищных зверей, но место хищника
занял сильный человек по отношению к более слабому.
Человеческое общество стало теми же коварными джунглями, какие
некогда были на месте заменивших их функции городов.
Все изменилось. Все, в сущности, осталось тем же.
Миллионы лет назад люди существовали сплоченными стадами,
где они выживали лишь потому, что были вместе. Человек тогда не
убивал человека. За него это делела природа. Сегодня, в
окружении бесчисленного множества людей, человек стремится к
уединению. В ваше время в борьбе с человеческими джунглями он
заключает договор с самим собой, собирает для этой борьбы все
свои силы личности. Противоречия человеческого общества явились
следствием противоречий, заложенных в строении индивидуального
человеческого сознания. В доисторические времена человек искал
спасения от своих противоречий в создаваемом им обществе,
сейчас человек ищет спасения от противоречий общества в самом
себе. И опять надо подтвердить, что общество развивалось
согласно материальному плану развертывания, разматывания
вещества. В этом сказалось единство всей материи Первого
Приближения, обладающей и не обладающей сознанием.
Когда-то человек был слаб и бессилен в борьбе с окружающим
миром, но он представлял собой значительную силу, когда был
вместе с другими людьми; теперь даже один человек, владея
достижениями науки и техники, механизмами, в которых, как бы в
сжатом виде, аккумулирован труд сотен, а иногда сотен тысяч
людей, может уничтожить флору и фауну целых континентов; но он
становится бессильным, осторожным и защищающимся, когда от
сложнейших пультов управления возвращается в человеческое
общество. Все изменилось. Все, в принципе, осталось тем же.
Человек часто осознает бесполезность своих преобразований,
но попробовал бы кто-либо сказать защитникам Парижской Коммуны,
что они обречены, -- они все равно не переменили бы своего
решения бороться. Пусть бы кто-нибудь попробовал доказать
участникам Сопротивления в концлагерях, что все их действия
бесполезны -- и он бы не услышал иного ответа, кроме решения
продолжать борьбу. Люди совершают свои преобразования и борются
за понимаемое ими под словом "справедливость" не потому, что
полностью верят в его достижение; они делают это потому, что
иначе вся жизнь стала бы для них бессмысленой, потому что тогда
им оставалось бы только самим лезть в петлю. Есть люди, которые
охотно продали себя в рабство за отсрочку на несколько лет
смертного приговора, а есть люди, готовые умереть даже ради
свободы потомков. В этот век не любят громких слов: эти слова
носят отпечаток притворства и мишуры. Но, если те же самые
слова произносит суровый, искренний и честный человек, те же
слова (которыми так лицемерно пользуются тираны для оправдания
своих злодеяний) в его устах превращаются в протест и подлинное
человеческое откровение. Это и есть Истина. "
"Значит, она, все-таки, существует! -- вне себя от
волнения вскричал я. На ресницах у меня блестели слезы, с
сердца как-будто свалился тяжелый камень.
"Вот почему всеисторические Французы выдают своих Жанн
д'Арк вечным Англичанам, чтобы те отдавали их на растерзание
неумирающим Иезуитам. Оплакивай всех, погибших во все эпохи, не
забывай их, помни о жертвах, бесчисленными шеренгами
выстроившихся в ожидании смерти, не забывай их невинности, их
непричастности, жалкого и трогательного выражения лиц невинных
мучеников, помни, что герои не достойны жалости; помни о тех
многих человечках, которые погибли совершенно невинно, не
понимая происходящего, которые были лишними и остались ими даже
в смерти, вопрошая беспомощно, невинно и удивленно.
Ответь на их вопрос; выраженное в их глазах недоумение
обращается к тебе, к тебе обращаются их глаза; ответь на их
вопрос, раз их собственная эпоха не ответила на него. Будь
солидарен со всеми расстрелянными и сожженными, помни, что ты
не больше их достоин жить, помни, что ты отвечаешь им за их
страдания, будь солидарен со всеми униженными и оскорбленными,
со всеми несчастными, со всеми угнетенными. Если ты герой,
защити их, и их в себе. Плачь о всех -- и ты узнаешь вечную
истину, истинную любовь. Ты узнаешь истину в себе, и не спеши
переводить ее на язык слов. Мы можем не поверить лицемеру, во
все горло выкрикивающему слово "свобода" -- истинными являются
лишь чувства, и не те, внешние, видимые проявления, а
внутренние, живущие в глубине души. Человек, говорящий о
прекрасном и не чувствующий его, рассуждает об уродстве, истна
существует лишь в чувствах, но она не может быть вложена во
что-то, она не может быть словами, дейсвиями, прибором.
Проверить истинность можно лишь по чувствам, а это, в свою
очередь, невозможно и бесполезно, так как и чувства бы тогда
истолковывались по-разному. Вот поэтому человек и знает, и не
знает истины. Но он не может понять смысла происходящего. "
В этот момент я проснулся. Тяжелые, мрачные ощущения
овладевали мной. Я чувствовал себя обреченным, и сейчас мне
впервые стало жаль себя. Я сел в постели, прислонившись спиной
к стене. В голове все еще гудело, лицо горело, и было такое
ощущение, как будто меня избили. Я испытывал стыд,
растерянность и отчаяние. В голове лихорадочно бродили мысли;
ни на одной из них я не мог остановиться. Вчерашний день был
все еще периодом борьбы и целеустремленности. Сегодня я впервые
осознал случившееся. Но раздумывать больше было некогда. Надо
было собираться в дорогу. Усилием воли я заставил себя встать,
чтобы приготовить все.
По улице я шел так, как будто меня вели под конвоем. Я
понимал всю безнадежность происходящего, но надо было что-то
делать, так как я не смирился с мыслью, что случилось
непоправимое. Прохожие, казалось, только и делали, что пялили
на меня глаза. Сев в автобус, я начал мечтать, чтобы отогнать
тяжелые мысли. Я представил себя говорящим с одним из
педагогов, Татьяной Николаевной, и перенесся в воображаемые
события.
"Преподаватель, -- говорил я. -- всегда может поставить
двойку.
-- Ну, -- обиженно-протестующе сощурила она свои маленькие
глазки, -- если студент знает материал, ему никогда не поставят
"неуд. "
-- Нет, я не говорю, что педагог с т а в и т при желании
двойку (приходилось быть тактичным), но я хочу сказать, что он
имеет такую в о з м о ж н о с т ь: в любом случае всегда
поставить двойку.
-- При любом ответе?
-- При любом ответе.
-- Никогда такого не бывает!
Я уже жалел, что завел этот разговор. Хотя я подчеркнул,
что имею в виду только в о з м о ж н о с т ь такой ситуации,
она, все-таки, сказала, что такого "не бывает": в настоящем
времени. Она не раз если не просто ставила двойки, то, во
всяком случае, снижала оценку на балл или на два, и вот именно
поэтому это ее так задело, и поэтому она произнесла
категорическое "никогда так не бывает". Вероятно, разговор бы
на этом и закончился, но я намекнул вскользь, что мог бы с
таким же успехом поставить двойку кому угодно.
-- Если бы мы поменялись местами, результат был бы тем же,
даже если бы он был равен двум, -- выразился я более
откровенно, хоть и витиевато.
-- Ты хочешь сказать. что на моем месте ты бы тоже мог
ставить неудовлетворительные оценки, -- перевела она мою фразу
на язык своего уровня. Вряд ли она продолжила бы беседу, но,
присутствовавший тут же парень из нашей группы, пользуясь своим
устойчивым положением, позволил себе в шутку заметить, что она
испугалась, и, задетая этим, она согласилась на мой
эксперимент. Во-вторых, это было все только в моем воображении!
-- Ну-с, -- сказал я тоном преподавательницы по
муз-литературе, -- с чего начнем? Может быть, с "Фрейшютца"
Вебера, а, как по-ва шему? Или "изучим" сейчас партитуру "Сна в
летнюю ночь"? -- И, уже обычным голосом, добавил: "Ну, в общем,
возьмите что-нибудь из программы, и можно будет посмотреть. "
-- Ну, ты же "педагог", ты и должен сам выбирать
произведение для анализа. Я выбрал "Свадьбу Фигаро" Моцарта,
решив пойти "на уступки". Я взял клавир (а не партитуру) и
поставил его на пюпитр.
