Лев Гунин.
Рассказы
Заводная кукла
Сны доктора Гольца
Сон и явь
Лев Гунин.
Заводная кукла
роман
ОТ АВТОРА
Однажды -- это было примерно десять лет назад -- я получил
на хранение дневники одного молодого человека, который был
младше меня примерно на пятнадцать лет. Он сказал мне, что
разрешает мне делать с его дневниками все, что угодно,
публиковать их, не упоминая его имени, только не уничтожать их.
В течение многих лет они лежали у меня мертвым грузом, я
никогда так и не собрался прочитать их. Но совсем недавно,
пересматривая то, что хранится на чердаке моего большого
трехъэтажного дома и наткнувшись на эти тетради, я, неожиданно
для себя, одним духом сел -- и прочитал их. Впечатление,
которое они на меня оказали, заставило меня приступить к их
публикации, при этом я почти ничего не изменил в тексте
дневников, только слегка подкоректировал их. Некоторые имена я
изменил, другие оставил такими, какими они были в дневниках;
мне кажется, что люди, описанные на их страницах, должны понять
как намерения их автора, так и мотивы редактора: ведь автор, по
всей видимости, обладая неординарным и развитым воображением,
использовал их самих с их именами только как прообразы,
произвольно изменяя их образ, их манеры и поступки сообразно
своим художественным задачам, совершенно так, как это делает
авто романа со своими вымышленными героями. Поэтому я надеюсь
на то, что наша публикация не вызовет протестов прообразов
наших героев.
То, что данный материал, без сомнения, вызовет интерес
читателей, для меня почти аксиома. Если в прошлом веке и в
начале нынешнего любовные, а, тем более, эротические, романы
писались от имени женщин, и их авторами на самом деле были
женщины, то в наше время есть простор и для мужского творчества
на этом поприще.
Остается пожелать читателям и читательницам приятно
провести время наедине с откровениями моего давнего приятеля.
Желаю вам успеха на тропках и дорожках этого многопланового и
занимательного монолога!
ГЛАВА ПЕРВАЯ
2 -- 3 ДЕКАБРЯ 1981 ГОДА
Устроил инсценировку моего отбытия в Минск. Сначала
позвонил Мише Кинжалову (его теперь зовут " Моня" ), сказал
ему, чтобы он предупредил моих родителей, что я к ним не зайду,
что я еду вечером в Минск. Затем после работы я сам забежал к
родителям и сам сказал, что сейчас же еду в Минск. После работы
забежал к Мише Аксельроду, забрал у него все мои книги и
тетради, сказал, что еду сейчас в Минск. Он спросил: " А на чем
ты едешь?.. " -- Я сказал, что на машине с одним другом. После
Миши я пошел на троллейбус, поехал в медицинское училище, где у
меня должна была состояться репетиция с Мишей Терещенковым --
бас-гитаристом. Для меня успеть все сделать и успеть, к тому
же, на репетицию, было очень важно. Я придавал огромное
значение тому, что буду сидеть в мед. училище, где меня никто
не увидит, и не буду ни шляться по улицам, ни сидеть дома, где
был бы, несомненно, обнаружен. На сотрудничество с Мишей и
Андреем я очень надеялся, во-первых, потому, что такой состав
инструментов меня очень устраивал, во-вторых, потому, что мы
идеально подходили друг другу. Поэтому репетиции с ними,
особенно первые репетиции, очень много для меня значили. Так
что, прибежав на репетицию с опозданием на десять минут, я
очень волновался, не уйдет ли Миша, но интуиция мне явно
подсказывала, что Миша там. И вот -- вахтер меня, почему-то, не
пустила, причем, не открыто, а явно обманув меня, то есть,
обманом заставив уйти.
В актовом зале горел свет, но через окно на сцене я ничего
не увидел, решив, что Миша в комнате за сценой ( так оно и
было). Я спросил у вахтерши, приходил ли Миша, проходит ли
репетиция, и, вообще, спросил, или в зале кто-то есть. Она
сказала, что все были, репетировали, а потом ушли. Затем
добавила, что она просто сама была сейчас в зале, включила там
свет и забыла погасить. Заметив, что я в нерешительности
топчусь возле нее, она сказала: " Вот пойдемьте и сами
посмотримьте. Я как раз собираюсь закрыть зал.. Идемьте со
мной". -- Я дошел до двери, она открыла ее, но не очень широко,
и тогда я просунул голову в дверь. -- "Может быть, там есть
кто-то в комнате за сценой? " -- " Нет, нет, там никого нет. --
онасказала это, двигая корпусом, и это меня сбило. -- " Ну,
идемьте. -- Она захлопнула дверь и чуть было не подтолкнула
меня в спину. -- Там вон девочки пришли в гардероб; мне надо
подать им пальто. Подождите, подождите!.. -- это она крикнула
уже им. Так она меня и заставила уйти...
Вскоре после того, как я пришел домой, позвонил
Миша-бас-гитарист, и сказал, что был в училище, а затем звонила
Катя. Звонок Кати был для меня полнейшей неожиданностью. Ведь я
устроил инсценировку отъезда только затем, чтобы проверить, кто
позвонит, а роль звонящего мне с целью проверить, действительно
уехал ли я в Минск, с большой вероятностью, мог играть
настоящий доносчик. Катю же я сразу же исключал. Она просила у
меня найти ей репетитора по русскому языку, а я ответил ей,
когда мы ехали с работы, что постараюсь. Я знаю, что в каждом
коллективе должен быть стукач, что в нашей стране не отправится
ни один пароход, не откроется ни одна школа, если в коллективе
работниковне не будет хотя бы одного стукача. Мне кажется, что
у нас стукачем Людмила Антоновна (Роберт -- не стукач, он рыба
покрупнее, чем просто стукач.., а, тем более, Катя... ).
Примерно две недели назад мне позвонил Миша Кинжалов, с
которым мы поддерживали в последнее время очень скупые
отношения. Это было -- ни много -- ни мало в первом часу ночи.
Он звонил из какого-то бардака. Слышно было, как там орали и
стучали чем-то, слышны были женские голоса и звон бокалов.
Незадолго до этого он расстался с Норкой, с которой в последнее
время уже открыто жил, и они должны были пожениться. Он что-то
мне говорил... Говорил, что много выпил, потом говорил про
какую-то Леночкку, какая хочет со мной познакомиться. Он
неожиданно дал ей трубку, а я натянуто и, по-моему, довольно
сухо перекинулся с ней несколькими репликами. Я еще не спал,
когда раздался этот звонок, но было уже поздно, и мне это не
нравилось. Потом трубку взял опять Миша. Он опять что-то такое
говорил, перемежая свои разглагольствования репликами типа " а
они, смотри, вон там уже сношаются, смотри, прямо у всех на
виду... Эй, вы, что вы там делаете? " -- Мне слышен был гул
нескольких голосов и стук вилок. Миша говорил, что меня им так
нехватает, так нехватает, но он, конечно, понимал, что все это
он может говорить лишь в шутку. Он сказал, однако, что они с
Леночкой, может быть, ко мне приедут. Я ответил ему, что не
надо. Он положил трубку. После этого мне звонила опять эта
Леночка, уговаривала меня приехать. Я ответил ей, что это
невозможно...
Дня через три она позвонила опять. И опять, слышно было, с
какой-то оргии. Она еще более настойчиво упрашивала меня
приехать, но, разумеется, это не могло принесли ей какого-либо
успеха. Она положила трубку. А через некоторое время она снова
позвонила и сказала, что они приедут ко мне. Я спросил, кто,
они. Она ответила, что она и Миша Кинжалов. Я боялся, что они
еще кого-нибудь притащат, и, вообще, не очень хотел их в то
время видеть: это было в двенадцатом или в первом часу ночи. Я
сказал, что позволю им приехать, но чтобы, кроме них, больше
никого не было. Я заявил ей, что это категорически. Кроме того,
я попросил ее дать Мише трубку, так как еще не был уверен, что
ко мне не заявится пол их компании. Но она сказала: " Так мы
приедем". -- И положила трубку. Мне некуда было позвонить, так
как я не знал их номера. С другой стороны я испытывал что-то,
похожее на ностальгию по прежним отношениям с Кинжаловым, и --
пусть не вполне осознанное, -- но ощущаемое желание подсмотреть
его теперешнюю жизнь, сопережить поворот его нового,
теперешнего, развития. Я стоял у окна и так размышлял, когда
увидел, как со стороны больницы проехало такси и завернуло во
двор. Я подошел к двери и услышал шаги на лестнице. Затем я
услышал женский голос. Создавалось впечатление, что кто-то
говорил то ли сам с собой, то ли обращался к тому, кто
оставался безответным. Затем, не глядя в глазок, я открыл
дверь, безошибочно услышав, что кто-то подошел к моей двери. В
дверь вошла девушка или женщина неопределенного возраста, со
взглядом с поволокой, в клетчатом пальто. Она была одна. Этого
я не ожидал и не успел придумать ничего на этот случай. Вместе
сней вошел сиамский кот, который был предметом опеки детей
соседей и жил на лестнице. ( Я понял, что, идя к моей двери,
она разговаривала именно с ним). Когда она разделась, я увидел
перед собой потрясающую женщину. Она была пьяна. Я повел ее на
кухню, где она закурила сигарету. Света я не зажигал. Я все
думал, что надо будет каким-либо образом ее выпроводить. Я
принял сразу же это решение, а ситуация эта показалась мне
совершенно глупой и очень неприятной и обременительной.
Разговор у нас с ней не клеился. Я думал, как мне реализовать
выпроваживание ее из своей квартиры...
Однако, все получилось иначе... Я в один момент зачеркнул
свою установку, все произошло так, что я переменил все в
какой-то момент. Она отдалась мне; она отдалась мне сразу. Я
утром встал -- когда она еще лежала обнаженной в постели -- и
тут же написал стихотворение, которое напечатал на машинке и
подарил ей. Потом, когда мы встали и оделись, я играл ей свои
песни; она сидела и слушала. Назавтра я уверовал в то, что она
не была послана майором КГБ Виктором Федоровичем, который,
по-видимому, и звонил мне первого декабря. Мне показалось, что
все, что произошло, произошло совершенно случайно. А на третий
день я понял, что любдю ее. Я понял это слишком хорошо и, с
другой стороны, слишком поздно. Эта любовь, любовь к такой
женщине, не могла мне ничего, кроме новых неприятностей,
принести. Но я не мог предать ее, эту новую любовь, которая, я
чувствовал, в отдельные моменты сильнее всех, какие я
когда-либо испытывал. Так молодая мать не может предать
зарождающееся в ней биение новой жизни. Я стал посылать
импульсы, хотя эти импульсы перебивались теми, какие посылала
мне Софа. Но я чувствовал, что нашел ответ и, подавив импульсы
С. П., определял, что где-то там, далеко, может быть, на другом
конце города, эта безвестная Лена, фамилию которой я не знал,
испытывает на себе воздействие моей страсти, и в ее душе тоже
что-то пробуждается и отвечает. Назавтра Миша Кинжалов сказал,
что Леночка собирается ко мне придти, что она купит бутылку и
как-нибудь навестит меня. Я подумал, что и она, может быть,
меня любит, но понимал, что влюбиться в такую женщину явилось
моим очередным огромным несчастьем.
Лена Аранова ( я узнал и ее фамилию) приходила теперь ко
мне каждый день. Но ни разу одна. То с ней приплелась
Канаревич, моя давняя знакомая и давняя подружка Кинжалова, не
то, что отдающаяся каждому, но в общем девочка легкого
поведения, специализирующаяся на иностранцах: немцах, и
оказавшаяся закадычной подругой Лены, то с ней приходил Миша и
давно мне знакомый девятнадцатилетний Игорь Каплан, "двоюродный
брат" Лены Арановой, безумно в нее влюбленный. Кинжалов говорил
мне, что с Леной переспали все немцы, итальянцы и американцы,
которые за все годы работали в Бобруйске, и добавил, что о том,
что я переспал с ней, не сегодня-завтра узнает весь город. Я с
