оказались вдруг не священником, а пожарным.
К вящшему изумлению моему священник расхохотался и, сквозь смех, стал
уличать меня:
- Вот вы и проговорились! Ох, плохой дипломат вы! Значит - с учеником
ее, пожарным Симаковым - знакомы?
После настоятельных и даже сердитых заявлений моих, что я не знаю по-
жарного, священник, не скрывая недоверия своего, лениво рассказал мне,
что Анна Шмит организовала религиозный кружок, способный развиться в
секту, в кружке этом - извозчики, мастеровые, какой-то тюремный надзира-
тель и пожарный.
- Народ наш любит словесность и привержен к сказкам. Пожарный этот
беспоповцем был, а ныне Шмитихин пламенный адепт. Но, по природе своей,
дурак, он есть самый болтливый из прозелитов новой секты и, ежели вы же-
лаете ознакомиться, как ерундословие старухи этой укладывается в мозгах
простецов, вы с ним познакомьтесь. Он бывает на прениях у меня, рычит
нелепо...
---------------
Лука Симаков, рядовой гренадерского полка, большой, грузный человек с
черными, щеткой, усами и синим, гладко обритым черепом. Щеки у него тоже
синие, а толстая нижняя губа цвета сырой говядины. Левый, темный глаз
меньше правого и тревожно забегает к виску, особенно далеко в те минуты,
когда Лука волнуется и жесткой ладонью, размером с небольшую лопату,
крепко трет череп свой, трет так, что слышен треск волос. А правый глаз
его, большой, выпуклый, почти неподвижен, тускл и, окруженный очень
длинными ресницами, напоминает какое-то насекомое.
В темненьком трактире, навалясь грудью на стол, он глухим голосом по-
учал меня:
- По-твоему - как надо Христа понимать?
Луку не надо было выспрашивать, слова лились из его рта, как ручей из
трещины в камне. Он говорил с тем буйным напором верующего, который иск-
лючает возможность возражений.
- Христос - это легость!
"Легостью" зовется тонкая веревка, с грузом на конце; ее матросы па-
роходов бросают на пристань, подчаливаясь к ней.
- Не то-о! - с досадой сказал Лука. - Легость - легкость, понял?
Христос - легкость, с ним жить легко. Насчет чалки - это подходящее, -
причаливай через Христа к истинной вере. Только ты пойми! - Христос - не
естество и не существо, он просто одно слово...
- Логос?
Симаков удивленно вскричал:
- Во-от!
И еще подвинулся ко мне, спрашивая:
- Откуда знаешь? Кто научил? Мамаша? Какова старушка-то? - уже шопо-
том продолжал он. - Ведь - так себе, вроде нищей. Мы - наряжаемся, хвас-
таем, а она - святость, неприметна. И в мухе сокрыта премудрость...
- А слово это ты никому не говори, - предупредил он меня. - Особенно,
чтоб попы не слыхали, - попам оно яд. Ежели они услышат это слово - тебе
будет плохо!
Потом он сообщил мне, как великую тайну, что Христос - жив, живет в
Москве на Арбате.
- Это все выдумано попами, будто он на кресте помер, а после воскрес,
вознесся, нет, - он на земле, около людей. Слово - не убьешь! Ну-ко,
убей-ко - да? Вот я тебе говорю слово - да, а ты его убей! Понял?
Часа два слушал я темные речи пожарного; уходя, он покровительственно
обещал:
- Ты погоди, я тебя сведу с самой мамашей! Она тебя обучит.
---------------
О моем знакомстве с пожарным Шмит узнала раньше, чем я успел сказать
ей. Беспокойно постукивая карандашиком по ногтям, она спрашивала:
- Что говорил вам этот простец Божий?
Узнав, что Лука рассказал мне о Христе, живущем в Москве, на Арбате,
она еще более тревожно стала шаркать карандашом по ногтям, говоря:
- Он - не совсем разумен, он несколько раз сильно угорал на пожарах,
это очень отразилось на нем.
Глаза ее потемнели и что-то суровое светилось в них, она плотно сжала
губы, и маленькое личико ее огорченно сморщилось.
- Если вы серьезно интересуетесь этими вопросами, - можно поговорить,
я свободна в Троицын день...
И тотчас же спросила, усмехаясь:
- Но - ведь, вы из любопытства, от скуки? Да?
Я сказал, что мне жить - не скучно и что желание знать, как думают
люди, я бы не назвал простым любопытством.
- Конечно - нет, конечно! - тихонько воскликнула Шмит, и вдруг впол-
голоса, складно, языком привычного оратора, быстро крутя карандаш темны-
ми пальцами мумии, она заговорила о том, как люди далеки друг другу, как
мало у них желания и умения проникнуть в сокровенное души ближнего.
- В мутном потоке жизни мы плаваем, немы, как рыбы: "Мир мирови твое-
му даруй", молимся мы, но ведь мир - гармония душ, их всеобщая связь, а
- как связаться с немой, непостижимой?
Ее позвали в контору и, уходя, она ласково попросила:
- А над Лукою вы не смейтесь, это - безумец Христов, такими строится
истинная вера.
---------------
В Троицын день, вечером, она пришла ко мне, одетая празднично в ко-
ричневой юбке с заплатой на подоле, - кусок юбки был, очевидно, вырван
гвоздем или зубами собаки; синюю сарпинковую кофточку украшал на груди
голубой бант, а на ногах блестели новые калоши, хотя погода стояла сухая
и жаркая. Оказалось, что Шмит отдала ботинки чинить, но сапожник не ус-
пел сделать это, и вот она гуляет в калошах.
Мы пили чай с вишневым вареньем и сушками, - я узнал, что это любимое
лакомство Анны Николаевны. А к полуночи я узнал, что старенькая, забав-
ная репортерша провинциальной газеты, Анна Шмит - воплощение одной из
жен-Мироносиц, кажется - Марии Магдалины, которая, в свою очередь, была
воплощением Софии, Вечной Премудрости. На расстоянии от Марии Магдалины
до Анны Шмит Вечная Премудрость воплощалась, разумеется, не однажды, од-
ним из ее воплощений была Екатерина Сиенская, другим - Елизавета Тюрин-
генская, был и еще ряд воплощений, уже не помню имен их.
В начале речи Анны Шмит мне было несколько неловко слушать ее, - все,
что говорила она, никак не объединялось с ежедневной курицей, резиновыми
калошами и всем прочим во внешнем облике воплощения Вечной Премудрости.
Я сидел, опустив голову, стараясь не видеть, как это воплощение, разла-
мывая сушки, поддевая их рогульками липкие ягоды варенья, обсасывает их
тонкими губами; смешно было слушать, как сушки хрустят на зубах.
Но - предо мною сидел незнакомый мне человек, он говорил очень склад-
но, красиво уснащал речь свою цитатами из творений отцов церкви, говорил
о гностиках, о Василиде и Энойе; голос его звучал учительно и властно,
синие зрачки глаз расширились и сияли так же ново для меня, как новы бы-
ли многие мысли и слова. Постепенно все будничное и смешное в этом чело-
веке исчезло, стало невидимо, и я хорошо помню радостное и гордое удив-
ление, с которым наблюдал, как из-под внешней серенькой оболочки возни-
кают, выбиваются огни мышления о зле жизни, о противоречии плоти и духа,
как уверенно и твердо звучат древние слова искателей совершенной мудрос-
ти, непоколебимой истины. Об Анне Шмит напоминал только карандашик, не-
устанно и все быстрей вертевшийся в ее сухоньких, темных пальцах мумии.
Она как будто немного охмелела, рисуя карандашом в воздухе капризный
узор путей мысли, она подскакивала на стуле и, улыбаясь, с радостью го-
ворила:
- Вы представьте себе безысходный ужас Дьявола...
На подбородке Анны Шмит блестела рубиновая капелька варенья.
Подняв правую руку над головою, она сказала:
- И Христос - жив есть!
Я узнал, что Христос это - Владимир Соловьев, он же - Логос; Христос
непрерывно воплощается в того или иного человека и вечно среди людей. Но
воплощения Софии не подвергаются воздействию разрушительных влияний су-
етного мира сего с той легкостью, как воплощения Логоса, особенно враж-
дебные Дьяволу.
- Чистая духовность Логоса не претерпевает искажения, но человек,
воплощающий в себе Логос, нередко затемняет ее черной мудростью Сатаны.
Она вынула из кармана юбки кожаный пакетик, а из него осторожно дос-
тала несколько писем:
- Это письма Соловьева, - вот, послушайте, как трудно ему...
Многозначительно подчеркивая отдельные слова, она прочитала несколько
отрывков; я ничего не понял в них, но в одном Соловьев цитировал слова
Фридриха Великого, сказанные им на поле какой-то битвы солдатам своим,
которые побежали от врага:
- "Подлецы! Разве вы хотите жить вечно?"
Слова это напомнили мне четверостишие Соловьева:
В лесу - болото,
В болоте - мох;
Родился кто-то,
Потом - издох.
Вспомнил я и эпитафию его:
Под камнем сим лежит
Владимир Соловьев,
Сначала был пиит,
А после - философ.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
Я спросил Шмит: что думает она об этих шутках?
Она откинулась на спинку стула, ее острый носик покраснел, зрачки
стали совершенно синими и в голосе ее мне послышался гнев;
- Кто сказал вам, что это его, что это им написано? Нет, нет, это
клевета! Это шутки его товарищей...
Но вскоре серенькая старушка, похожая на самку воробья, говорила о
человеке шумной славы, о философе, искуснейшем диалектике и талантливом
поэте тоном матери, встревоженной поведением сына.
- Вы знаете, - даже самого Христа Дьявол соблазнял славою земной.
Эти слова она сказала как бы утешая кого-то и так вопросительно, поч-
ти умоляюще посмотрела на меня, что я счел нужным откликнуться ей:
- О, да...
- Он слишком тяготеет к людям, потому что добр. Но человек только
тогда силен против соблазнов, когда умеет во всех окружениях оставаться
самим собою. Христос тяготел к людям после того, как укрепил дух свой в
пустыне, а Соловьев идет к ним преждевременно.
Она именовала Соловьева хрустальным сосудом Логоса, святым Граалем,
величайшим сыном века и - ребенком, который, плутая в темной чаще греха,
порою забывает невесту, сестру и матерь свою - Софию, Предвечную Муд-
рость.
- Понимаете? Невесту и мать...
Иногда мне казалось, что в словах Анны Шмит слышу я обиду влюбленной
женщины, даже сентиментальность старой девы, но это мелькало в ее речах
бледненькими искрами, тотчас же заменяясь покровительным отношением к
Соловьеву, как человеку, которым надо руководить на путях жизни.
Понизив голос, она рассказывала как тайну:
- Его соблазняют люди, но еще более настойчиво - черти. Он знает это.
В одном письме он пишет, что черти заглядывают в окна к нему, а один да-
же спрятался в сапог и всю ночь сидел там, дразнился, шумел...
О чертях она говорила так же просто, как говорят о реальном: тарака-
нах, комарах.
- И еще - слава; слава делает человека актером, - памятно сказала
она. - Если на человека пристально смотрят, он начинает прятаться в раз-
личных выдумках, он хочет быть таким, как приятнее людям. Вы знаете это?
Я, к сожалению, это знал. И все с большим трудом верил ушам и глазам
своим, наблюдая, какие верные мысли горят в душе этого незаметного чело-
вечка. Она снова заговорила о пустыне, о великом значении самосозерцания
и одиночества и говорила на эту тему так много, что, помню, у меня
скользнула мысль: не слишком ли одинок этот человек и не потому ли он
так откровенен со мною? Как маленькая птица, отбившись от стаи, она ле-
тит над морем к далекому в ночи огню, к маяку, на невидимый и неведомый
берег. Этот маяк - Владимир Соловьев и это все, чем освещена и осмыслена
ее тихая, одинокая жизнь среди здравомыслящих людей.
- Разве Христос не испытал человеческого страха перед судьбою? -
вдруг спросила она и тотчас, закрыв глаза, стала читать нараспев, как
псалом, чьи-то стихи:
Душа во плоть с небес сошла,
Но ей земная жизнь мила,
Душа срастается с землею
И, как усталая пчела,
Пьет сладкий яд земного зла.
Стихи были длинные, Анна Шмит читала их тихо, для себя, и только две
последние строки выговорила громко, с торжественной угрозой, открыв
влажные глаза и высоко взмахнув карандашем.
И вечности колокола
Души умершей не разбудят.
Поздно за полночь я пошел провожать ее. По улицам шмыгал ветер, взды-
