отведенной под походную лабораторию. Склонившись над шатким
столиком в неудобной, утомительной позе, он своими грубыми на
вид, но поразительно ловкими пальцами по сто раз складывал так и
этак крошечные обломки инкрустации, терпеливо подгонял их один к
другому, пропитывал скрепляющими растворами, склеивал -- и
постепенно из кучки безнадежного мусора возрождался прекрасный
ларец.
Ему помогали Женя Лавровский и Зиночка, но долго не
выдерживали: затекала спина, шея не поворачивалась, начинали
дрожать руки. Приходилось делать перерывы, чтобы прогуляться по
лагерю. Но Андрей все работал, не разгибая спины. А рядом,
задумчиво и меланхолически посвистывая, Казимир Петрович так же
неутомимо зарисовывал одну находку за другой.
Находки эти сами по себе были любопытны, но, к сожалению,
ничего не проясняли в судьбе Хирена, -- обычная погребальная
утварь.
Интересны, пожалуй, были боевые колесницы, к сожалению,
сильно пострадавшие от рук грабителей. Резные, легкие, на высоких
колесах, они, видать, развивали большую скорость. Днища их были
сплетены из кожаных ремней, покрытых шкурами. Они отлично
пружинили и тем самым вполне заменяли рессоры, которых египтяне
еще не знали.
Опахала, красивые трости с длинными гнутыми ручками...
Алебастровые сосуды для благовоний. Ящички и сундуки с одеждой,
обувью. Фараона заботливо снарядили в загробный путь, из
которого, как он сам напоминал в своих стихах, уже нет возврата...
И ушебти, ушебти, без конца ушебти в самых неожиданных
местах, -- и у всех та же навеки застывшая улыбка, как и у
большой статуи фараона в углу погребальной камеры.
На ее постаменте оказалась очень интересная надпись:
"Я вложил истину внутрь себя, я чувствую отвращение ко лжи,
ибо я знаю, что сын Атона Неферхеперура Уаенра радуется ей".
Неферхеперура Уаенра -- тронное имя фараона Эхнатона!
Это говорило о многом: значит, Хирен почитал покойного
реформатора, считал его своим учителем и наставником, и, видимо,
старался продолжать его начинания.
Возникла сложная проблема: как вынести из гробницы эту
великолепную статую? Ей место в музее, а не здесь, в подземелье
пустынных и диких гор. Но сначала надо разобрать и вынести все
остальные вещи, очистив для нее дорогу.
Работа подвигалась медленнее, чем хотелось, потому что очень
уж докучали непрошеные гости. Кроме корреспондентов, появились
даже туристы -- какой-то предприимчивый делец привез их в двух
автобусах прямо по пескам из Асуана.
Они приехали сюда, будто на пикник. Толпились у решетки,
закрывавшей вход в пирамиду. Табунами ходили за каждым из нас,
щелкали бесчисленными фотоаппаратами, выпрашивали сувениры: "Ну,
хоть радиоактивную песчинку из гробницы!".
Наконец Шакуру это надоело, и он вызвал целый взвод
пограничной стражи. Теперь рослые, статные солдаты-нубийцы
держали галдящую толпу на приличном отдалении от гробницы.
Но в довершение всего появились, наконец, и гости, прибытия
которых я как-то давно ожидал и опасался: все на том же знакомом
потрепанном "доджике" прикатили Вудсток и Афанасопуло.
Афанасопуло, как всегда, молчал, кланялся и величественно
разглаживал роскошные усы. Вудсток восхищенно ахал, восторгался
нашей удачей, но глаза его оставались все время холодными и
грустными. Я отвечал ему весьма сухо. Может, это выглядело и
невежливо, но у меня, право, не было никакого желания беседовать
с этими проходимцами. Будь моя воля, я бы вообще не подпустил их
близко к гробнице.
Но доктора Шакура Вудсток сумел очаровать наигранными
восторгами и постоянным упоминанием имени своего папаши. Он не
только разрешил им осмотреть гробницу, но даже сам повел по всем
подземным переходам. Я отказался от такой чести и продолжал
работать.
Вернувшись, Лесли Вудсток выпил с доктором Шакуром коньяку и
стал еще красноречивее. Он все восхищался, удивлялся, поражался
нашей невиданной удаче, пытаясь втянуть меня в разговор! Но я
упрямо отмалчивался.
Эта, наверное, забавная со стороны, но весьма мне надоевшая
беседа была вдруг прервана самым неожиданным образом.
В палатку внезапно вбежал один из рабочих и крикнул:
-- Там человек, йа устаз! Там человек в песке!
-- Какой человек, нассаб [Мошенник (арабск.).]? -- сердито
оборвал его доктор Шакур. -- Что ты врываешся, как магнун
[Сумасшедший (арабск.).], дорогой?
-- Простите, йа саадат бей. Там мумия в песке...
Как ни удивительна была весть, я готов был поклясться, что
почему-то больше всех она поразила Вудстока и Афанасопуло. Я как
раз смотрел на них в этот момент и заметил, с каким выражением
они переглянулись между собой. Почему?
Задумываться некогда. Через мгновение мы уже все наперегонки
мчались к гробнице.
При виде нас рабочие, разбиравшие песчаный завал, радостно
зашумели, предвкушая традиционный богатый "бакшиш" за редкостную
находку. Они расступились -- и я увидел торчащую из песка
скорченную руку, обмотанную потемневшими от смолы и благовоний
бинтами!
Присев на корточки, я начал осторожно разгребать песок.
Доктор Шакур помогал мне с другой стороны. Постепенно обнажалась
укутанная в пелены мумия.
Царские знаки -- коршун Нехебт и священная змея Буто на
головной повязке, имя фараона в овальном картуше...
-- Это Хирен! -- воскликнул Шалур.
Да, перед нами, несомненно, лежала мумия фараона Хирена,
которую я уже отчаялся найти. Но теперь вот она, передо мной, --
и конец всем сомнениям, колебаниям и смутным надеждам, таившимся
где-то в глубине души.
Теперь никаких сомнений не оставалось: мы действительно
нашли гробницу Хирена -- на сей раз настоящую, а не ложную, -- и
дотла разграбленную еще в глубокой древности. Вот оно,
неопровержимое доказательство, -- мумия самого фараона. Грабители
содрали с нее все драгоценности и потом, словно в отместку,
бросили ее в глубокий колодецловушку, приготовленную для них
Хиреном. Они все-таки перехитрили его.
Мумия пролежала века в песке на дне колодца. И вот теперь,
выгребая песок, наши рабочие случайно нашли ее. Все стало ясно.
Вудсток -- только тогда я заметил, что он прибежал с нами и
стоит за моей спиной, -- вдруг чтото быстро сказал Афанасопуло на
каком-то незнакомом мне языке. Тот коротко, односложно ему
ответил.
-- Доктор Шакур, мне кажется, что запрет посторонним
присутствовать при раскопках должен распространяться на всех без
исключения, -- сказал я.
Археолог поспешно закивал и повернулся к непрошеным гостям:
-- Господа, я должен просить вас покинуть гробницу. Вы
злоупотребляете моим гостеприимством, дорогой.
Вудсток посмотрел на меня, криво усмехнулся, и они с
Афанасопуло молча пошли к выходу.
Больше я их в этот день не видел и уже надеялся, что не
увижу никогда. Но, оказалось, они вовсе не уехали и вскоре снова
дали о себе знать самым вызывающим образом.
ГЛАВА XVIII. ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ НАДПИСЬ
Когда мы вынесли мумию на поверхность, отгоняя наседавших со
всех сторон репортеров, доктор Шакур сказал:
-- Придется мне вызывать самолет и срочно везти ее в Каир.
Здесь, в песках, мы не сможем ни сохранить ее, ни тем более
исследовать. А вы пока продолжайте работу один, дорогой, со
своими коллегами.
Это было правильное решение, и я не стал возражать. Мы тут
же связались по радио с Каиром. Уже на следующее утро прилетел
самолет, и фараон Хирен, закутанный в погребальные покрывала,
отправился в последний путь над пустыней, которую любил так, что
даже выбрал местом последнего упокоения.
Завал был теперь полностью расчищен, и мы могли осмотреть до
конца нижний коридор. Он скоро кончался, и там была дверь --
приветливо раскрытая, незапечатанная и не разбитая. А за нею
оказалась тесная, почти квадратная и совершенно пустая комнатка.
Совсем голые, без рисунков стены, и на одной из них, прямо перед
входом, написано четкими, я бы даже сказал -- щеголеватыми,
иероглифами:
"Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым
взором убог, добрым везде пренебрегают. Человек, на которого
надеешься, бессердечен. Нет справедливых. Земля -- притон
злодеев. Я подавлен несчастьем. Нет у меня верного друга. Злодей
поражает землю, и нет этому конца..."
Сколько должен был пережить, чтобы написать эти горькие
слова, человек, в молодости так радостно славивший жизнь:
Проводи день радостно, друг,
Вдыхай запах благовоний и умащений...
Оставь все злое позади себя.
Думай лишь о радости -- до тех пор,
Пока ты не пристанешь к стране, любящей
молчание.
Я вернулся в погребальную камеру доканчивать работу. Она уже
опустела, все вещи из нее вынесли, описали, упаковали. Теперь
можно без помех заняться фресками и надписями на стенах.
Роспись оказалась довольно традиционной, она изображала
обычные религиозные и погребальные сцены. Необычным было одно:
повсюду в качестве главного божества присутствовал солнечный Атон.
Даже после смерти Хирен упрямо продолжал отстаивать дорогие
своему сердцу преобразования его учителя Эхнатона!
Увлеченный работой, я как-то сначала не замечал, что в
камеру по нескольку раз в день заходит Сабир -- то с радиометром,
то еще с какими-то приборами. Бродит вдоль стен, подносит приборы
к потолку, влезая на лесенку-стремянку, и все что-то бормочет при
этом. Наконец меня это заинтересовало, и вечером, после ужина, я
спросил его:
-- Что вас заботит, Али? Ведь вроде вы уже провели все
измерения и даже написали отчет.
-- Кажется, я поспешил и придется писать дополнение.
-- Какое?
-- Странные вещи творятся в этой гробнице, -- придвинувшись
ко мне и понизив голос, ответил он. -- Вы можете считать меня
суеверным, но приборы -- они ведь не могут заблуждаться, как люди?
-- И что же они показывают такого необычного, ваши приборы?
Сабир достал из полевой сумки листочек бумаги, весь
исписанный цифрами и каким-то формулами, и положил его на стол.
-- Вот, я пересчитывал раз десять. В камере не только
повышенная радиоактивность. Там еще магнитометр показывает
присутствие какой-то намагниченной массы. Не в самой камере, а
над ней. Понимаете, как будто там есть еще железорудное тело...
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я старался
понять, что он мне говорит, а он -- убедиться, понял ли я.
Потом я неуверенно спросил:
-- Вы хотите сказать, Сабир, что нашли не только
месторождение урана, но и железной руды?
Он пожал плечами и покачал головой:
-- Не знаю. Облазил все склоны горы -- никаких особых
признаков крупного железорудного тела. Не может же это быть руда
в виде какой-то одиночной небольшой линзы?
-- Вы хотите сказать, что над погребальной камерой спрятано
нечто железное? -- Голос у меня дрогнул.
-- Не знаю, -- упрямо повторил Сабир, теребя усики. -- Знаю
только, что в этой проклятой гробнице творятся странные вещи. Они
озадачивают не только меня, но и мои приборы. Почему в одном
месте -- только в одном! -- в коридоре, который ведет к
погребальной камере, -- помните, где вы еще провалились в
ловушку? -- приборы тоже отмечают повышенную радиоактивность?
Хотя и тут стены коридора сложены из обычного, вовсе не
радиоактивного песчаника. Вы можете это объяснить?
-- Пойдемте утром в гробницу и поищем вместе.
Так мы и сделали. По пути к погребальной камере Сабир поднес
