свое деревенское имение и жди, пока мы не пошлем за тобой.
Четверых для этого дела достаточно.
Каанууб чуть не рухнул от нежданной радости, что-то
неразборчиво бормоча. Остальные кивнули отверженному и отбыли.
Ардион потянулся, словно огромный кот, и улыбнулся. Он
позвал раба и появился хмурый человек с шрамом на плече от
клейма, которым метят воров.
-- Итак, завтра я появлюсь открыто, -- промолвил Ардион,
беря поднесенную ему чашу. -- И дам народу Валузии возможность
насытить свои глаза лицезрением моей особы. Уже целые месяцы с
тех самых пор, когда Мятежная Четверка призвала меня с моих
гор, я прячусь подобно крысе. Живу под носом у моих врагов,
таюсь от дневного света, пробираюсь по ночам, замаскированным,
по темным улицам и еще более темным коридорам. И все же я
добился того, что эти мятежные господа не смогли сделать.
Работая через них и через других людей, многие из которых даже
никогда не видели моего лица, я нашпиговал всю империю
недовольством и подкупом. Деньгами я перетягивал чиновников на
свою сторону, сеял раздоры между людьми -- короче, я, оставаясь
в тени, подготовил падение царя, ныне восседающего на троне в
солнечном блеске славы. Ах, друг мой, я почти позабыл, что был
государственным мужем до того, как стал изгнанником, пока
Каанууб и Дукалон не послали за мной.
-- Ты работаешь со странными сообщниками, -- отозвался
раб.
-- Да, они слабые люди, но каждый из них силен в своем
роде,-- лениво протянул изгнанник. -- Дукалон хитер, смел и
нахален. У него есть родственники, занимающие высокие посты. Но
он обнищал и его разоренные поместья обременены долгами. Энарос
-- грубое животное Он силен и храбр как лев, и пользуется
определенным авторитетом у войска, но во всем остальном он
бесполезен, потому что ему не хватает мозгов. Каанууб хитер в
своей подлости и полон козней. В остальном же он -- дурак и
трус. Он скуп, хоть и обладает огромным богатством, что и
помогло мне осуществить мои замыслы. Ридондо же всего лишь
безумный поэт, и притом глуп как пробка. Он отважен, но
бестолков. Зато он любимец народа, потому что его песни доходят
до сердца простых людей. И только он может привлечь к нам эти
сердца, если наше дело выгорит.
-- И кто же тогда взойдет на трон?
-- Каанууб, конечно. Или, по крайней мере, так думает он
сам! В его жилах есть капля царской крови, крови царя, которого
Кулл убил голыми руками. И этот теперешний царь совершил грубую
ошибку. Он знает, что еще живы люди, которые и доныне чванятся
своим родством с прежней династией, и он позволяет им жить. Так
что Каанууб рвется к трону. Дукалон хочет вернуть те милости,
которые валились на него при старом режиме, дабы он мог поднять
свои поместья из руин, а титул -- до прежнего величия. Энарос
ненавидит Келькора, военачальника Алых Убийц, и полагает, что
место должно достаться ему. Он хочет стать верховным
военачальником всех воинств Валузии. Что же до Ридондо -- ба! Я
презираю этого человека и восхищаюсь им в то же самое время.
Это просто идеалист. Он видит в Кулле, чужеземце и варваре,
лишь грубого дикаря с обагренными кровью руками, пришедшего
из-за моря, дабы вторгнуться в мирную и счастливую страну. Он
уже обожествил убитого Куллом царя, позабыв злодейскую натуру
покойного. Он позабыл притеснения, от которых во время его
правления стенала вся страна и, главное, заставляет забыть об
этом народ. Люди уже поют "Плач по царю", в котором Ридондо
превозносит злодея до небес и изображает Кулла "жестокосердым
дикарем". Кулл смеется над этими песнями и отпускает Ридондо
его грехи, хотя почему-то при этом дивится, отчего это люди
начинают косо смотреть на него.
-- Но почему Ридондо ненавидит Кулла?
-- Потому что он поэт, а поэты всегда ненавидят тех, кто
стоит у власти, и прошлое им всегда кажется лучше настоящего.
Ридондо -- это пламенеющий факел идеализма, и он видит себя
героем, рыцарем без страха и упрека, свергающим тирана.
-- А ты сам?
Ардион рассмеялся и осушил чашу.
-- О, у меня есть свои собственные идеи. Поэты опасны,
поскольку порой они верят в то, о чем поют. Ну, а я верю в то,
что я думаю. И я думаю, что Каанууб недолго продержится на
троне. Несколько месяцев назад мое честолюбие простиралось не
далее опустошения деревень и ограбления караванов. И я думал,
что так оно и будет вовеки. Ну а теперь... А теперь --
посмотрим!
2. "Тогда я был освободителем. А теперь"...
Богатые занавеси на стенах и мягкий толстый ковер на полу
лишь подчеркивали пустоту комнаты. В ней стоял лишь маленький
письменный стол, за которым сидел человек. Человек, который был
бы сразу заметен даже среди тысячной толпы. И не только из-за
его огромного роста и мощного сложения, хотя это и усиливало
общее впечатление. Но его лицо, смуглое и бесстрастное,
притягивало любой взгляд, а узкие серые глаза подавляли волю
других своим ледяным спокойствием. Каждое его движение, даже
самое легкое, свидетельствовало о великолепной мускулатуре,
находившейся в полной гармонии с мозгом, управляющим ей. Ни
одно его движение не было лишним. Он либо застывал бронзовой
статуей, либо двигался с такой кошачьей стремительностью, что
движения его казались смазанными скоростью. Сейчас он отдыхал,
опершись подбородком о сложенные руки, лежащие на столе, и
мрачно глядя на человека, стоявшего перед ним. В данный момент
этот человек был занят собственными делами -- завязывал ремешки
кирасы. При этом он бездумно насвистывал, что было по меньшей
мере странно и неприлично, ибо он находился пред ликом царя.
-- Брул, -- сказал царь, -- эти государственные дела
утомляют меня так, как не утомляла ни одна битва.
-- Правила игры, Кулл, -- отозвался Брул. -- Ты царь, тебе
и играть.
-- Хотел бы я отправиться с тобой в Грондар, -- сказал
Кулл с завистью -- Кажется, уже целую вечность я не сидел
верхом. Но Ту говорит, что дела государства требуют моего
присутствия здесь. Демоны бы его побрали!
Не дождавшись ответа, он с нарастающим раздражением
продолжал изливать свою душу.
-- Я сверг старую династию и захватил трон Валузии, о чем
я мечтал еще с тех пор, как был мальчишкой, жившим среди
дикарей. Это было легко. Теперь, оглядываясь на пройденный
путь, на все эти дни борьбы, битв и несчастий, все это кажется
мне каким-то сном. Я был дикарем в Атлантиде, потом провел два
года в рабстве на веслах лемурийских галер, сбежал и
превратился в отверженного средь гор Валузии. Потом стал
пленником в ее темницах, гладиатором на ее аренах, воином,
военачальником и, наконец, царем!
Моя беда, Брул, что я не заглядываю слишком далеко. Я
прекрасно мог представить себе захват трона, но не думал о
дальнейшем. Когда царь Борна пал мертвым у моих ног и я сорвал
корону с его окровавленной головы, я достиг последнего предела
моих грез. Все дальнейшее было лишь лабиринтом заблуждений и
ошибок. Я был готов захватить трон, но не удерживать его.
Когда я сверг Борну, то люди бурно приветствовали меня.
Тогда я был Освободителем. А теперь они косо поглядывают на
меня и хмуро перешептываются за моей спиной. Они плюют на мою
тень, когда думают, что я этого не вижу. Они воздвигли статую
Борны, этой дохлой свиньи, в Храме Змея. И люди приходят рыдать
перед ним, как над святым владыкой, замученным кроваворуким
варваром. Когда я вел войско к победе, Валузии было плевать на
то, что я чужеземец, а теперь она не может простить мне этого.
И теперь в храме Змея возжигают благовония в память Борны
те люди, которых его палачи ослепили и изувечили, отцы, чьи
сыновья погибли в его темницах, мужья, чьих жен утащили в его
сераль. Ба! Как глупы люди.
-- В основном, в этом виноват Ридондо, -- отозвался пикт,
поправляя перевязь меча. -- Его песни сводят людей с ума.
Повесь его в этой его шутовской одежде на самой высокой башне
города. Пусть сочиняет стихи стервятникам.
Кулл покачал своей львиной головой.
-- Нет, Брул. Я не сделаю этого. Великий поэт превыше
любого царя. Он ненавидит меня, и все же я хотел бы завоевать
его дружбу. Его песни могущественней моего скипетра, и когда он
снисходит до того, чтобы петь для меня, мое сердце готово
выскочить из груди. Я умру и буду позабыт, а его песни будут
жить вечно.
Пикт пожал плечами.
-- Поступай как знаешь. Ты все еще царь, и народ не
посмеет сместить тебя. Алые Убийцы преданы тебе и за твоей
спиной стоит вся страна пиктов. Мы оба с тобой варвары, пусть и
прожили большую часть нашей жизни в этой стране. А теперь я
отправляюсь. Ты можешь опасаться лишь покушения, а этого, в
общем-то, бояться не стоит, учитывая, что день и ночь тебя
сторожит отряд Алых Убийц.
Кулл жестом попрощался с ним и пикт покинул комнату.
Теперь аудиенции ожидал новый посетитель, что напомнило
Куллу о том, что время царя ему не принадлежит.
То был молодой городской аристократ, некто Сино валь Дор.
Известный фехтовальщик и прожигатель жизни появился перед царем
в явном душевном смятении. Его бархатная шляпа была измята и,
когда он швырнул ее на пол, преклонив колени, плюмаж жалко
поник. Его богатые одеяния были в небрежении, как если бы некие
страдания души заставили его позабыть о своей внешности.
-- Царь, владыка царь! -- сказал он, и в голосе его
звучала глубокая искренность. -- Если славное прошлое моей
семьи хоть что-нибудь значит для твоего величества, если
что-нибудь значит моя верность, то во имя Валузии -- исполни
мою просьбу!
-- Изложи ее.
-- Владыка царь, я люблю одну девушку. Мне нет жизни без
нее, а ей -- без меня. Я не ем и не сплю, лишь думаю о ней. Ее
краса озаряет мои дни и ночи -- сияющее видение ее
божественного очарования...
Кулл раздраженно заерзал на троне. Он ни разу не был
влюблен.
-- Тогда, во имя Валки, женись на ней!
-- Ах! -- воскликнул юноша. -- В том-то и дело! Ее зовут
Ала, и она рабыня, принадлежащая некоему Дукалону, господину
Комахары. А в черных книгах законов Валузии сказано, что
человек благородного происхождения не может жениться на
невольнице. Так повелось от века. Куда бы я не обращался, везде
слышал я один и тот же ответ: "Рабыня никогда не станет женой
аристократа". Это чудовищно! Они говорят мне, что еще ни разу
за всю историю империи аристократ не возжелал жениться на
невольнице. Что же мне делать? Лишь на тебя моя последняя
надежда.
-- А этот Дукалон не продаст ее?
-- Продаст охотно, но это не решит дела. Она по-прежнему
останется рабыней, а человек не может жениться на собственной
невольнице. Я же хочу, чтобы она стала моей женой. Все прочее
было бы пустой насмешкой. Я хочу показать ее всему миру в
горностаях и драгоценностях жены валь Дора! Но этого не будет,
если ты не поможешь мне. Ее предки были рабами, и она родилась
рабыней, и будет ей всю свою жизнь, и рабами будут ее дети.
Поэтому она не может выйти замуж за свободного человека.
-- Тогда сам становись рабом, -- предложил Кулл,
пристально глядя на юношу.
-- Я желал бы этого, -- ответил Сино, так твердо, что Кулл
тут же поверил ему. -- Я пошел к Дукалону и сказал: "У тебя
есть рабыня, которую я люблю. Я хочу жениться на ней. Позволь
мне стать твоим рабом, чтобы я мог всегда быть рядом с ней". Он
пришел в ужас и отказал мне. Он продал бы мне девушку или отдал
ее, но и помыслить не мог о том, чтобы обратить меня в рабство.
А мой отец поклялся нерушимой клятвой убить меня, если я
