Фэнтези - Роберт Говард

Альмарик

     Роберт Говард.
     Альмарик

     Пер. Владимира Правосудова

     Вступление

     Вообще-то  сам   я   не   собирался   никогда   раскрывать
местонахождение Исау Каирна и развивать тайну его исчезновения.
Нарушить  молчание  меня  побудил  он  сам. В конце концов, его
желание более чем оправданно --  поведать  миру,  отвергнувшему
его,  поставившему вне закона, а теперь оказавшемуся бессильным
настичь изгоя, -- свою невероятную, небывалую историю. То,  что
Исау  рассказывает,  --  его  дело.  Со  своей  стороны,  я  не
собираюсь приоткрывать завесы тайн над тем, что касается только
меня:   каким   образом   я   сделал   возможным   таинственное
исчезновение  Исау  Каирна, его перемещение в неведомые миры --
пусть пока не становится достоянием  публики.  Скрою  я  и  то,
каким образом мне удалось связаться с Исау Каирном, находящимся
так  далеко  от  земли,  на планете, несущейся по орбите вокруг
такого далекого солнца, куда пока что  не  заглядывал  ни  один
земной  телескоп.  И  все  же  мне  удалось услышать слова Исау
Каирна, пронесшиеся через бездонные глубины космоса, словно  он
рассказывал мне все это, сидя в кресле рядом со мной.
     Поспешу заявить, что все это не было спланировано заранее.
На Великую   Тайну   я  наткнулся  случайно,  в  серии  научных
экспериментов, проводимых совсем с другой  целью.  Я  вовсе  не
собирался  использовать  свое  открытие в практических целях до
того дня, когда ко мне в обсерваторию ввалился  Исау  Каирн  --
загнанное  охотниками  существо,  с  кровью другого человека на
руках.  Чистая  случайность  привело  его  ко  мне,   инстинкт,
заставляющий  загнанного, измученного зверя продолжать бороться
за жизнь, а не впадать в отчаяние.
     Позвольте мне со всей  откровенностью  заявить,  что  Исау
Каирн  --  не преступник и никогда им не был. Что касается того
случая  --  то  он  просто   оказался   винтиком   в   огромной
криминально-политической  машине,  которая  всей своей тяжестью
обрушилась на взбунтовавшуюся деталь. Странный,  парадоксальный
разум  Исау  Каирна  вдруг  осознал  весь  ужас и всю грязь его
принадлежность к этой системе.
     Наука в наши дни лишь подбирается к  изучению  и  познанию
феномена,  давно  называемого  в  обиходе  "родиться  не в свое
время". Есть люди, внутренне невероятно  сильно  привязанные  к
определенному  историческому  периоду,  и,  родившись  в другое
время,   они   испытывают    невероятные    трудности,    чтобы
приспособиться  к  своему  веку. Видимо, это явление -- одно из
исключений в стройной и согласованной работе  законов  природы,
результат  какого-то  сбоя  в  космической  системе  времени  и
пространства.
     Это явление не столь уж редко. Есть множество людей,  явно
родившихся  не  в своем веке. Но Исау Каирн явно ошибся эпохой,
эрой. Родившийся в наше время, в Америке, не в  среде  отбросов
общества  --  он  все  же  был невероятно чужим в нашем веке. Я
никогда раньше не видел человека, так плохо приспособленного  к
жизни   в  индустриальной  цивилизации,  наводненной  машинами,
плодами их деятельности и полной особых, понятных и соблюдаемых
всеми условностей и правил. (Обратите внимание -- я  говорю  об
Исау  Каирне  в  прошедшем  времени.  Да,  он жив в космическом
понимании этого слова, но для Земли он  мертв  --  ибо  никогда
больше его нога не ступит на нашу планету.
     Сильная,  независимая  натура этого человека не признавала
никаких ограничений  его  свободы,  никакого  подавления  воли.
Любое  ущемление  его  прав  вызывало  в  нем  бурю протеста. В
проявлении своих страстей и чувств он был груб и искренен,  как
дикарь.  А  его  храбрости, отчаянности и рискованности не было
равных на всей планете. Вся его  жизнь  была  сплошной  чередой
сдерживаний  своих чувств и своих сил. Даже во время спортивных
соревнований он был вынужден  действовать  не  в  полную  силу,
чтобы  не  покалечить  противника  или  товарища  по команде. В
общем, по всем параметрам Исау Каирн был чужаком в  современном
мире.  Его  разум,  чувства,  инстинкты  --  все  тянуло  его в
первобытные доисторические времена.
     Родившись на Северо-Западе Соединенных Штатов, он впитал в
себя дух борьбы, живший в краю его предков, -- борьбы с врагом,
с диким зверем, с  силами  природы.  В  горах,  где  он  провел
детство, традиции пользовались большим уважением. Соперничество
--  вот был смысл той жизни, ее основа. Без этого Исау не видел
смысла  в  существовании.  Невероятная  сила   этого   человека
оказалась  излишней  даже  для игры в американский футбол. Исау
Каирн заслужил репутацию человека, выходящего  на  поле  скорее
чтобы расправиться с противниками, чем для того, чтобы привести
свою  команду  к  победе.  Его  выступления  были  ознаменованы
множеством травм и повреждений у спортсменов команд-соперников.
Но в том не было его злого  умысла.  Просто  делала  свое  дело
невероятная сила Исау Каирна, намного превосходившая физические
способности  окружающих.  Каирн абсолютно не был похож на часто
встречающихся ленивых и медлительных силачей. Нет, он весь  был
полон  энергии,  всегда напряжен как пружина, готов к действию.
Выведенный  из  себя  атмосферой   боя,   он   уже   с   трудом
контролировал  свои  действия,  добавляя  в  результате  в свой
послужной   список   еще   чьи-нибудь   сломанные   ребра   или
проломленный череп.
     Из-за  всего  этого  он бросил колледж и решил попробовать
свои силы на  профессиональном  ринге.  И  вновь  безудержность
натуры  подвела  его. Накануне своего первого боя он чуть не до
смерти  изувечил  своего  завтрашнего  соперника,  куда   более
именитого  и  известного  боксера, чем он сам. Газеты тотчас же
пронюхали об этом деле и раздули сенсацию. В  результате  Каирн
оказался лишен лицензии навсегда.

     x x x

     Озлобленный,  неудовлетворенный, он бесцельно шел по жизни
-- этакий Геракл, жаждущий  приложить  свои  невероятные  силы,
ищущий только повода, чтобы совершить новые подвиги. Но в нашем
мире  не  нашлось  для  него  достаточно  дикого и неосвоенного
пространства.
     О  последних   днях   его   пребывания   в   нашем   мире,
превратившихся в девятидневное бегство от смерти, мне нет нужды
много рассказывать. В газетах было море информации на эту тему.
Старая,   как   мир,  история:  погрязшая  в  коррупции  мэрия,
подкупленные  политики,  назначенные  жертвы  --   и   человек,
выбранный  для  того,  чтобы  стать  инструментом, орудием или,
точнее -- смертельным орудием закулисной борьбы.
     Каирн, уставший от бесцельности существования  и  жаждущий
дела,  был  идеальным  орудием,  но -- до поры до времени. Этот
человек не был в душе преступником. Не был  он  и  глупцом.  Он
быстро  сообразил,  в  какую грязную историю его втянули, и, не
задумываясь о последствиях, вступил в бой с  системой,  никогда
раньше   не   встречавшейся  с  таким  упорными  сопротивлением
одиночки.
     И даже тогда можно было бы избежать трагедии, если бы  те,
кто  использовал  Каирна  и настроил его против себя, были хоть
чуть-чуть поумнее. Но им и в голову не могло прийти,  что  есть
на свете человек, которому глубоко наплевать на все их деньги и
все их могущество.
     К   тому   времени  Исау  Каирн  уже  достаточно  научился
сдерживать себя. Видимо, мистер Блэйн  изрядно  поупражнялся  в
оскорблениях,  если  Исау  все  же  позволил  своему  характеру
восторжествовать. Впервые  за  долгие  годы  он  перестал  себя
сдерживать  --  а  в  результате  череп  Блэйна раскололся, как
яичная скорлупа,  от  одного-единственного  удара  кулака  Исау
Каирна.  Могущественный  политик,  правивший из своего кабинета
целым округом, был убит прямо на рабочем месте,  за  письменным
столом.
     Каирн  не  был  глуп.  Как бы ни затмили гнев и ярость его
разум, он понял, что пощады от машины, контролирующей  город  и
всю  округу, ждать не приходится. Вовсе не из страха покинул он
кабинет Блэйна. Нет, его вел тот самый инстинкт дикого зверя  и
первобытного  человека,  запрещавший  смиряться с неизбежностью
смерти и требующий до последнего дыхания цепляться за жизнь.
     Этот  побег  чисто  случайно  закончился  в  стенах   моей
обсерватории.
     Исау Каирн, увидев, что в помещении есть еще кто-то, сразу
решил  уйти,  чтобы  не  втягивать  меня  в свои проблемы, но я
усадил его в кресло и  заставил  рассказать  всю  его  историю.
Честно  говоря,  я  не очень удивился такому ее финалу -- столь
долгое  сдерживание  сил  и  эмоций  не  могло  не  привести  к
трагедии, несмотря на железную волю и выдержку этого человека.
     Никакого  плана в тот день у него не было. Он просто хотел
забаррикадироваться где-нибудь и вести  бой  с  полицией,  пока
кусок свинца не оборвет его жизнь.
     Сначала  я  согласился с ним, не видя другого выхода. Я не
был столь наивен, чтобы предположить  оправдательный  приговор,
случись  делу  Исау Каирна дойти до городского суда. Неожиданно
мне в голову пришла невероятная,  но  вместе  с  тем  предельно
простая  и  логичная  мысль,  которой  я тотчас же поделился со
своим гостем. Я рассказал ему о  Великой  Тайне  и  предоставил
кое-какие доказательства того, что все это правда.
     Коротко   говоря,  я  предложил  Исау  Каирну  попробовать
совершить  перелет  через  космос.   При   всей   опасности   и
немыслимости  такого  предложения,  оно сулило ничуть не больше
неприятностей, чем та судьба, которая ждала Исау на Земле.
     Он согласился. Во Вселенной нет мести, где мог  бы  выжить
земной  человек.  Но  мне  удалось  заглянуть  за границы нашей
Вселенной и открыть одну-единственную  планету,  чьи  природные
условия  более или менее походили на земные. Эту далекую, дикую
и странную планету я назвал Альмарик.
     Каирн прекрасно понимал риск такого предприятия.  Но  этот
человек  поистине  не  знал страха -- и дело было сделано. Исау
Каирн покинул планету,  на  которой  родился,  и  перенесся  на
другую   --   чужую,  незнакомую,  полную  опасностей  планету,
несущуюся по своей орбите где-то в неведомых космических далях.
     Рассказ Исау Каирна
     Мое   перемещение   оказалось   невероятно    быстрым    и
стремительным.  По-моему, не прошло и мгновения, как я забрался
в эту странную машину профессора Хильдербранда -- и вот  я  уже
стою  во  весь  рост  посреди бескрайней равнины, залитой ярким
солнечным светом. Сомнений не  оставалось  --  я  действительно
перенесся  в какой-то другой, неведомый мир. Пейзаж оказался не
таким фантастическим и невероятным, как можно  было  ждать,  но
все  же  он,  несомненно,  не имел ничего общего с любым земным
ландшафтом.
     Но прежде,  чем  углубиться  в  изучение  окрестностей,  я
внимательно  оглядел  самого  себя,  чтобы убедиться в том, что
перенес  этот  невероятный  перелет  без   явного   вреда   для
собственной персоны. Результат осмотра вполне удовлетворил меня
--   все   части  тела,  по  крайней  мере  на  первый  взгляд,
функционировали  нормально.  Теперь  меня   больше   беспокоило
другое:  я  был  абсолютно  гол. Профессор Хильдербранд говорил
мне, что неорганические вещества не могут перенестись на другую
планету в его машине. Только живая, вибрирующая материя  может,
не  претерпев  изменений,  выдержать  такое перемещение. Хорошо
еще, что я не приземлился в каком-нибудь царстве льда и мороза.
Эту  равнину  ее  небесное  светило  согревало   неплохо.   Моя
обнаженная кожа впитывала приятное тепло.
     Во  все  стороны  от  меня расстилалась гладкая, как стол,
равнина,  поросшая  короткой  густой  травой,  вполне   земного
зеленого  цвета.  Вдалеке  трава  становилась  выше,  и  сквозь
зеленую стену я увидел блеск воды. Вскоре я разглядел,  что  по
равнине  неспешно  текли  в разных местах неширокие, извилистые
речки, кое-где разливавшиеся озерами. Рядом  с  водой  в  траве
двигались  какие-то  черные  точки, но на таком расстоянии я не
смог определить, что это было. Как бы то ни было, планета, куда
я попал, не была абсолютно  необитаемой.  Оставалось  выяснить,
каковы  же  были ее обитатели. Мое воображение уже населило эти
просторы порождениями самых страшных ночных кошмаров.
     Странное  чувство  испытываешь,  когда  тебя  вырывают  из
привычного  мира  и  забрасывают  неизвестно  куда,  на  другую
планету. Сказать, что я не сжал зубы, чтобы не застучать ими от
ужаса, и не побледнел от сознания того, что со мной  произошло,
--  было бы явным враньем. Я, который никогда до этого не знал,
что  такое  страх,  превратился  в  сжатый,  напряженный  комок
нервов,   вздрагивающий  от  собственной  тени.  Меня  охватило
отчаяние; сильные,  мускулистые  руки  и  ноги  показались  мне
хрупкими  и слабыми, как у ребенка. Как я смогу защитить себя в
этом неведомом мире? В тот момент я готов был, подвернись такая
возможность,  вернуться  на   Землю,   прямо   в   лапы   своим
преследователям,  чем  сражаться  в  одиночестве  с чудовищами,
которыми мое воображение уже населило этот мир. Очень скоро мне
предстояло узнать,  что  никакое  воображение  не  сравнится  с
реальной  жизнью,  и  что мое слабое тело будет выручать меня в
таких переделках, которые я даже представить себе не мог.

     x x x

     Негромкий звук за моей спиной вывел  меня  из  оцепенения.
Развернувшись, я с изумлением уставился на первого встреченного
мной  жителя  Альмарика.  И каким бы грозным и враждебным он ни
казался, я почувствовал некоторое облегчение -- скованные льдом
вены мгновенно  оттаяли,  и  ко  мне  вернулась  частица  былой
храбрости.  То,  что  можно увидеть и пощупать -- всегда меньше
пугает, чем неведомое и невидимое.
     Сначала я подумал, что  передо  мной  стоит  горилла.  Но,
присмотревшись,  я  понял, что это все-таки человек. Хотя таких
людей не видел еще ни один житель  Земли  --  в  этом  я  готов
поклясться.
     Он  был  ненамного выше меня ростом, но значительно шире в
плечах и крепче сложен. Мышцы  буграми  покрывали  его  руки  и
ноги.  На  незнакомце был накинут какой-то кусок ткани, похожей
на шелк, перепоясанный широким кожаным ремнем. На  ремне  висел
большой  кинжал  в  кожаных  ножнах.  На  ногах  человека  были
плетеные сандалии с высокой шнуровкой.  Но  все  эти  детали  я
заметил   лишь  краем  глаза,  потому  что  мое  внимание  было
приковано к лицу незнакомца.
     Вообразить или описать  такое  --  будет  весьма  нелегким
делом.  Голова  этого человека крепко сидела на короткой, почти
невидной шее, на широких плечах. Квадратный волевой  подбородок
выдавался вперед, и когда тонкие губы незнакомца разомкнулись с
рычащим  звуком,  вырвавшимся  из глотки, я разглядел у него во
рту длинные, острые, словно наконечники стрел, клыки.  Короткая
густая  борода  росла  на  его  подбородке, а над верхней губой
топорщилась щетка пышных усов. Приплюснутый нос едва  выдавался
вперед; лишь широкие ноздри постоянно вздрагивали, принюхиваясь
к  шедшему  от  меня  запаху.  Маленькие,  налитые кровью глаза
вцепились в меня, сверкая ледяной серой сталью. Лоб  незнакомца
был узок и покат, а с головы свисали космы густых черных волос,
прикрывавшие маленькие, плотно прижатые к черепу уши.
     Борода  и шевелюра человека были черными до синевы. Такого
же цвета волосы покрывали его тело и  конечности.  Он  не  был,
конечно, покрыт шерстью, как обезьяна, но был, несомненно, куда
более волосат, чем любой земной человек.
     Я  сразу же понял, что, случись мне вступить с незнакомцем
в бой, противник у меня будет не из легких. Его  фигура  словно
излучала  силу -- грубую, первобытную мощь. Ни одной унции жира
или нетренированной  плоти  не  было  видно  на  могучем  теле.
Покрытая  волосами  кожа  казалась  крепкой,  как  шкура дикого
зверя. Но не только его тело говорило об опасной силе,  скрытой
в  незнакомце.  Взгляд,  манера смотреть -- все демонстрировало
готовность  встретить  любого  врага   всей   яростной   мощью,
управляемой  диким, необузданным разумом. Взглянув в эти глаза,
я  физически  ощутил  исходящую  от  них   волну   агрессивного
недоверия. Мои мышцы инстинктивно напряглись.
     В  следующий миг на смену моей решимости пришло изумление:
я услышал речь на самом настоящем, отличном английском:
     -- Тхак! Ты что за человек?
     В хриплом голосе слышалось провоцирующее презрение. Все во
мне закипело, но я постарался сдержать свои чувства.
     -- Мое имя -- Исау Каирн, -- коротко ответил я и запнулся,
не зная,  как  продолжить,  объясняя  мое  появление  на   этой
планете.
     Незнакомец  с презрительной улыбкой оглядел мое безволосое
тело и уже совершенно невыносимо унизительно для меня спросил:
     -- Тхак тебя побери, мужик ты или баба?
     Ответом ему был удар сжатым кулаком в грудь,  от  которого
мой собеседник грохнулся на землю.
     Мое   действие   было   абсолютно   инстинктивным.   Опять
вспыльчивость подвела меня,  оказавшись  сильнее  рассудка.  Но
времени  на  самобичевание  у  меня  не  было.  Взвыв от боли и
ярости, незнакомец вскочил на  ноги  и  бросился  на  меня.  Мы
сошлись  лицом  к  лицу,  горя  одинаковым  первобытным гневом,
сражаясь не на жизнь, а на смерть.
     Впервые в жизни я, вынужденный вежде и всюду  соразмерять,
сдерживать   свою  силу,  оказался  в  тисках  железной  хватки
человека сильнее меня. Это  я  ощутил  в  первые  же  мгновения
драки,  затратив  неимоверные  усилия,  чтобы вырваться из этих
крушащих ребра объятий.
     Бой был коротким и отчаянным. Меня спасло только  то,  что
мой  противник понятия не имел о боксе. Он мог -- и при этом не
замедлил продемонстрировать это умение -- наносить мощные удары
кулаками, но они были беспорядочными, неприцельными  и  поэтому
не очень опасными. Трижды я уворачивался от таких оплеух, после
которых, достигни они цели, я уже никогда не встал бы. При этом
мой  противник совершенно не умел сам уворачиваться, уходить от
ударов. Не думаю, что кто-либо из бойцов на земле остался бы  в
живых, пропустив такое количество ударов, которые он получил от
меня. Но он продолжал атаковать меня, без устали орудуя руками.
Ногти на его пальцах были острыми, как звериные когти, и вскоре
из двух десятков порезов на моем теле уже сочилась кровь.
     Почему  он сразу не выхватил из ножен кинжал -- я не знаю.
Быть может, он посчитал, что вполне управится  со  мной  голыми
руками.  Не  скрою,  в  этом  предположении  он  был недалек от
истины. Но теперь, выплевывая  выбитые  зубы  и  чувствуя,  как
кровь льется из разбитых ушей и бровей, он потянулся к рукоятке
кинжала.  Это  движение  оказалось для него роковым и позволило
мне выиграть схватку.
     Вырвавшись из клинча, в который я зажал  его,  он  опустил
одну  руку к поясу, где висели ножны. В этот миг я воткнул свой
левый кулак  в  живот,  вложив  в  удар  всю  массу  тела.  Мой
противник  замер,  из  его груди донесся хрип, глаза неподвижно
глядели в одну точку. В следующий момент я изо всех сил  двинул
его  кулаком  в  правую челюсть. Человек рухнул, как оглушенный
кувалдой бык; из его открытого рта на бороду потек ручеек крови
-- последний удар раскроил ему  губу,  разорвал  часть  щеки  и
наверняка основательно переломал челюсть.

     x x x

     Стараясь  успокоить  дыхание,  потирая содранные кулаки, я
смотрел на свою жертву, прикидывая, что наверняка сам  подписал
себе    приговор.   Ведь   теперь   мне   нечего   было   ждать
доброжелательного отношения со стороны  жителей  Альмарика.  Но
эта  печальная  мысль  не  помешала  мне  снять  с  бедняги его
нешикарную одежку и, подпоясавшись его же ремнем, прихватить  в
качестве трофея кинжал. В конце концов, семь бед -- один ответ.
Если меня поймают, то обвинение в воровстве будет лишь добавкой
к  главному обвинению в покушении на одного из местных жителей.
А так, по меньшей  мере,  частично  одетый  и  с  каким-никаким
оружием, я чувствовал себя несколько уверенней.
     Я  с  большим  интересом  осмотрел  кинжал.  Едва  ли  мне
доводилось видеть раньше  столь  внушительное,  подходящее  для
убийства  оружие. Обоюдоострый клинок был дюймов девятнадцати в
длину и заточен остро, как бритва. У рукоятки он  был  широк  и
постепенно  заострялся  к  концу,  тонкому,  как  игла. Гарда и
вершина  ручки  были  серебряными,  а  сама  рукоятка  обмотана
чем-то,  напоминающим  змеиную  кожу.  Клинок,  несомненно, был
стальным, но никогда раньше я не видел стали такого качества. В
общем, этот кинжал был настоящим  шедевром  оружейного  дела  и
свидетельствовал   о   высоком   уровне,   по   крайней   мере,
материальной культуры его изготовителей.
     От  созерцания  кинжала  меня  отвлекли   стоны   медленно
приходящего в себя незнакомца. Вздрогнув, я огляделся и заметил
вдалеке  группу  людей  --  судя  по всему, соплеменников моего
противника, приближавшихся ко  мне.  Дополнительным  поводом  к
размышлению  оказался  блеск  стали  на  солнце,  отраженном от
клинков, сжатых в их руках. Если  они  застанут  меня  рядом  с
полумертвым  сородичем,  да к тому же с его одеждой и оружием в
руках, -- нетрудно догадаться, каким будет их отношение ко мне.
     Недолго размышляя над этим, я оглядел равнину вокруг  себя
в  поисках  какого-нибудь  убежища.  С  одной  стороны  равнина
переходила в невысокие холмы, за которыми  виднелись  ряды  все
более  основательных возвышенностей -- скал и горных отрогов. В
тот же миг  приближающиеся  фигуры  скрылись  в  густой  траве,
переходя через очередную речку, разделявшую нас.
     Я  решил  не дожидаться, пока они снова выйдут на открытое
место, и со всех ног помчался в сторону  холмов.  Пробежав  всю
дистанцию  без передышки, я, тяжело дыша, оглянулся, оказавшись
у подножия ближайшего холма. Далеко позади лежал на  траве  мой
недавний   противник,   а   его   соплеменники,  выбравшись  из
прибрежных зарослей, торопливо направлялись к нему.
     Задыхаясь от усталости и обливаясь потом, я влез по склону
на гребень холма и оттуда бросил еще один  взгляд  через  плечо
назад.  Вокруг лежащего черноволосого человека столпились такие
же черные силуэты. Не переводя  дыхания,  я  поспешил  вниз  по
склону и больше не видел эту компанию.
     Через  час  пути  я оказался в самой неровной и изрезанной
местности, какую только можно себе представить. Со всех  сторон
вздымались к небу отвесные стены скал и изломанные утесы, порой
настолько  растрескавшиеся, что их вершины могли в любой момент
с грохотом рухнуть, похоронив под собой  случайно  оказавшегося
по соседству человека. Повсюду выходила на поверхность коренная
порода   --   какой-то  красноватого  цвета  каменный  монолит.
Растительность  была  небогатой:  лишь   невысокие,   кряжистые
деревья,  размах  веток которых чуть не превышал высоту ствола,
да несколько разновидностей колючих кустов,  на  части  которых
росли  странные  по  цвету  и  форме плоды, напоминающие орехи.
Расколов несколько этих плодов, я принюхался к содержимому, но,
хотя запах и был приятен, не осмелился попробовать  неизвестное
растение, даже несмотря на все увеличивающееся чувство голода.
     Сильнее,  чем  голод,  мучила  меня  жажда. Но, по крайней
мере, ее я мог утолить,  даже  не  подозревая,  что  это  могло
стоить  мне  жизни.  Пробираясь  вперед, я зашел в узкое ущелье
между двумя поросшими кустарником  склонами  скальных  гряд.  В
глубине  ущелья  виднелось  небольшое  озеро,  наполняемое, без
сомнения,  подземным  источником:  в  центре  озера  вода  била
ключом,  а  с одного из берегов стекал вниз по ущелью тоненький
ручеек.
     Подойдя к озерцу, я лег на поросший мягкой травой берег  и
опустил  лицо  в кристально чистую воду. Прекрасно понимая, что
эта жидкость может оказаться вовсе  не  живительной  влагой,  а
смертельным для землянина ядом, я все же, мучимый жаждой, решил
рискнуть.   У  воды  оказался  какой-то  странный  привкус,  не
перебивавший, однако, ее  основных  достоинств  --  способности
освежить  кожу  и  утолить  жажду.  Напившись,  я так и остался
лежать, касаясь губами  ледяной  воды,  наслаждаясь  тишиной  и
спокойствием.  Это  было  ошибкой.  Ешь быстро, пей быстро, спи
неглубоко и не засиживайся на одном месте -- вот первые правила
жизни в дикой природе, и короток век того, кто не следует им.
     Теплые лучи  солнца,  бульканье  воды,  блаженное  чувство
расслабленности  и отдыха после долгого бега и драки -- все это
подействовало на меня, как наркотик,  и  погрузило  в  приятную
полудрему.   Должно   быть,   какой-то   первобытный   инстинкт
предупредил меня об опасности, когда  до  моего  слуха  донесся
легкий  шорох,  явно  не  имеющий  отношения к журчанию ручья и
шелесту травы. Прежде, чем мой разум определил  его,  как  звук
крадущегося тяжелого тела, я уже перекатился на бок, вынимая из
ножен кинжал.
     В  тот  же  миг  огромная  тень,  взметнувшись над травой,
оглашая все вокруг диким ревом, мягко приземлилась прямо на том
месте, где еще мгновений назад лежал я. К сожалению, я не успел
отскочить достаточно  далеко,  и  одна  из  лап  с  выпущенными
когтями  прошлась  по моему бедру, здорово расцарапав его. Судя
по манере движения, напавший на меня хищник  был  чем-то  вроде
огромной   дикой  кошки.  В  мгновение  ока  чудовищный  хищник
сориентировался и набросился на меня. Я отшатнулся, увидев, как
метнулись к моему горлу оскаленные клыки, и вдруг почувствовал,
что лечу в воду. Одновременно раздался похожий на  кошачий  вой
хищника, оборвавшийся, когда зверь тоже влетел мордой в ледяную
воду,   подняв  фонтан  брызг.  На  какое-то  время  я  потерял
ориентировку и, вынырнув, увидел лишь большую тень, исчезнувшую
в кустах у подножия скал. Что это было -- я  точно  сказать  не
мог,  но  больше  всего  этот зверь походил на леопарда, только
намного крупнее и тяжелее любого леопарда с Земли.
     Внимательно оглядев берега, я не увидел других хищников  и
вылез  из  озера,  дрожа  от холода. Мой кинжал так и остался в
ножнах. У меня не хватило времени выхватить  его.  Спасло  меня
лишь   то,  что  эта  гигантская  кошка,  наподобие  ее  земных
сородичей, не питала любви к водным процедурам.
     Я обнаружил большой порез на бедре и четыре, поменьше,  на
плече  --  там, где меня коснулись когтистые лапы. Большая рана
сильно кровоточила, и я опустил ногу в воду,  вздрогнув,  когда
ледяная влага коснулась рваного разреза. Лишь когда нога совсем
онемела от холода, кровь перестала идти.
     Поразмыслив,  я  пришел  к  выводу,  что  попал  в  весьма
затруднительное положение. Меня  мучил  голод,  вот-вот  должно
было  начать  темнеть;  где-то  по соседству ошивается огромная
рассерженная кошка, да и неизвестно еще какие хищники.  К  тому
же  я  был ранен. Цивилизованный человек здорово изнежен. С той
раной, которую  я  получил,  меня  упрятали  бы  в  больницу  и
несколько  недель  не давали бы вставать с постели. Уж на что я
всегда с презрением относился к  боли  и  травмам,  но  здорово
приуныл,  осмотрев  рану  и  поняв,  что мне нечем перевязать и
смазать ее. Похоже, ситуация полностью  выходила  из-под  моего
контроля.

     x x x

     Я  направился  к  скальной  гряде,  рассчитывая  найти там
что-то вроде пещеры, чтобы  провести  ночь,  которая,  судя  по
всему, обещала быть не такой теплой и приятной, как день. Вдруг
за   моей   спиной   послышался   какой-то   дьявольский   лай.
Оглянувшись, я увидел приближающихся ко мне со стороны входа  в
ущелье  неизвестных  животных, похожих на гиен. Пожалуй, их вой
был еще более жутким и отвратительным, чем  у  земных  гиен.  У
меня  не  было  сомнений  в  цели  их следования -- эти зверюги
охотились за мной.
     Необходимость  не  признает  самоограничений.  Еще  минуту
назад  я  медленно  ковылял,  постанывая  от  боли. И вот я уже
несусь во весь дух к скалам, словно не был измучен  и  изранен.
Каждый шаг отдавался дикой болью в бедре; рана снова раскрылась
и начала кровоточить, но, сжав зубы, я продолжал бежать.
     Мои  преследователи  прибавили  скорость, и я уже почти не
надеялся добраться раньше них до деревьев,  росших  у  подножия
скал.  Они  почти  наступали  мне  на  пятки,  когда я радостно
подтянулся и вскарабкался на  нижний  сук,  выше  человеческого
роста.  К моему ужасу, гиены стали карабкаться по стволу дерева
вверх за мной. Бросив отчаянный взгляд вниз, я понял,  что  эти
твари здорово отличались от земных гиен, как и все на Альмарике
отличалось  от  самого  похожего  на  Земле. У этих зверей были
когтистые, почти кошачьи  лапы,  да  и  само  тело,  достаточно
гибкое, позволяло им лазать по деревьям, почти как рыси.
     Я  уже  приготовился  принять последний бой, когда заметил
нависший над головой выступ скалы, в  который  упирались  ветви
дерева.  Обдирая  колени  и  локти,  я вскарабкался по каменной
стене и, перевалившись через грань обрыва, лег на скалу,  глядя
на  своих преследователей. Они повисли на верхних ветвях дерева
и  выли,  словно  души  непогребенных  покойников.  Видимо,  их
способность  к  лазанию  ограничивалась  деревьями. После одной
попытки перепрыгнуть на скалу и взобраться по ней, в результате
чего одна из гиен рухнула вниз с  душераздирающим  воплем,  они
прекратили преследование.
     Но  уходить  эти  твари  тоже  не стали. Стемнело, на небе
появились незнакомые мне  звезды,  вышла  большая,  золотистого
цвета  луна,  но  мои  преследователи все сидели на ветках и на
земле под  деревом,  отвратительно  завывая  на  луну,  видимо,
жалуясь на неудачную охоту.
     Ночь  была очень холодной -- на камнях даже появился иней.
Я просто окоченел. Единственный лоскут ткани, прикрывавший  мое
тело,  я  использовал как жгут, чтобы остановить делавшееся уже
опасным кровотечение из рану на ноге.
     Никогда еще я не чувствовал  себя  таким  жалким.  Ночь  я
провел,  стуча  зубами  от  холода,  лежа  на  голых  камнях. В
нескольких шагах горели холодным огнем глаза гиен. Где-то вдали
слышалось рычание и вой других, невидимых  в  темноте  чудовищ.
Визги,  крики,  стоны  и  лай разрезали ночную мглу. И я лежал,
голый, израненный, замерзший, голодный, дрожащий от  страха  за
свою  жизнь, словно один из моих далеких предков в палеолите на
моей родной планете.
     Теперь я понял, почему наши  предки  обожествляли  солнце.
Когда  наконец  холодная  луна  уступила  место  теплому солнцу
Альмарика, я был готов запеть  от  радости.  Гиены  подо  мной,
полаяв и повыв еще немного, отправились на поиски другой, более
легкой  добычи.  Мало-помалу  тепло проникло в мои закоченевшие
конечности и  расслабило  мои  одеревеневшие  мышцы.  Я  встал,
потянулся  и  поприветствовал  наступление  нового дня, как это
делал, дожив до нового рассвета, мой пращур на заре истории  на
нашей планете.
     Выждав  немного,  я  спустился  вниз  из  своего убежища и
направился к ореховым  кустам.  Решив,  что  лучше  умереть  от
отравления,  чем  от голода, я расколол несколько орехов и съел
их содержимое. Пожалуй, никакое  блюдо  на  Земле  мне  еще  не
казалось   таким   вкусным.  Никаких  симптомов  отравления  не
последовало, к тому же орехи оказались  очень  питательными.  Я
начал  адаптироваться  к  окружающим условиям. По крайней мере,
источник пищи был найден. Первое препятствие было преодолено --
я осваивался с жизнью на Альмарике.

     x x x

     Описывать в деталях дальнейшие несколько месяцев не  имеет
смысла.  Я жил среди скал и холмов, испытывая столько страдании
и лишений, сколько люди на Земле уже не испытывали много  тысяч
лет. Осмелюсь утверждать, что только человек невероятной силы и
упорства  мог бы выжить там, где выжил я. Но я не просто выжил,
я приспособился и освоился в этом новом мире.
     Поначалу я не отваживался покидать свою  долину,  где,  по
крайней  мере,  у меня была вода и пища. Я построил себе что-то
вроде гнезда из веток на площадке на выступе скалы, где спал по
ночам. Хотя можно ли назвать сном это состояние? Не  думаю.  Я,
скорчившись, лежал, дрожа от холода, коротая время до рассвета.
А  днем  я  при  малейшей  возможности погружался в неглубокий,
чуткий сон и был готов  проснуться  от  малейшего  непривычного
шороха. Остальное время я проводил, бродя по окрестным холмам и
собирая орехи. Нельзя сказать, что эти прогулки были безопасным
занятием.  Не раз и не два приходилось мне спасаться бегством и
находить убежище на крутых скалах и  вершинах  деревьев.  Холмы
населяло  огромное  количество  разных  зверей  -- и в основном
кровожадных хищников.
     Именно поэтому я  держался  своей  долины,  где  я  был  в
сравнительной  безопасности.  В холмы же меня гнала та же сила,
которая  двигала  во  все  века  человечеством  --  от   первых
неандертальцев  до  колонизаторов-европейцев,  --  поиск  пищи.
Орехи в моем ущелье были почти все съедены.  Разумеется,  не  я
один был виновником этого, хотя жизнь на природе и пробудила во
мне  зверский  аппетит.  Полакомиться  орехами  приходили в мою
долину огромные животные, напоминающий медведей,  и  другие  --
похожие   на   покрытых   густым  мехом  бабуинов.  Все  они  с
удовольствием   пожирали   орехи,   но,   судя   по   вниманию,
проявляемому ими к моей персоне, не чурались они и мясной пищи.
Избежать  встречи с медведями было сравнительно легко. Эти горы
мяса не очень быстро двигались, не умели  лазать  по  скалам  и
деревьям,  да  и  зрение  у них было неважным. А вот бабуинов я
ненавидел лютой  ненавистью  и  смертельно  боялся.  Эти  твари
преследовали  меня до изнеможения; они отлично бегали и лазали,
да и скалы не были для них препятствием.
     Как-то раз они загнали меня  в  мое  убежище,  и  один  из
бабуинов перепрыгнул с ветки на выступ скалы вслед за мной. Эта
тварь  не  учла, что человек, загнанный в угол, становится куда
опаснее,  чем  можно  ждать  от  него  в  другой  ситуации.   Я
взбунтовался,  не  в  силах  больше быть только объектом охоты.
Инстинкт защиты жилища заставил меня развернуться  и  выхватить
кинжал,  который  я  изо  всех  сил  вонзил  в  грудь  бабуину,
фактически пригвоздив его к скале, -- острие  клинка  почти  на
дюйм вошло в рыхлый песчаник.
     Этот  случай доказал мне не только отличное качество стали
моего клинка, но и то, что мои собственные мышцы стали  намного
сильнее. Я, привыкший быть среди самых сильных на Земле, здесь,
на  диком  Альмарике,  оказался слабаком. Но у меня был разум и
способность учиться и тренировать свое тело. Постепенно я  стал
заново обретать уверенность в себе.
     Для   того,   чтобы  выжить,  я  должен  был  окрепнуть  и
закалиться. Так и произошло: моя кожа,  выдубленная  солнцем  и
ветром, стала менее чувствительной к холоду, жаре и боли. Мышцы
стали  больше  и  эластичнее. В общем, я стал настолько силен и
вынослив, насколько не становился уже многие поколения ни  один
житель Земли.
     Незадолго до моего поспешного перемещения на Альмарик один
из известных  экспертов  по  физической  культуре  назвал  меня
идеально подходящим для жизни в дикой природе.  Так  вот,  этот
эксперт  и  понятия  не  имел  о том, что говорил. Впрочем, и я
тоже. Сравнить меня сейчас с тем, кого обследовал  тот  ученый,
-- так я был просто изнеженным хлюпиком и размазней.
     А  теперь  я  больше  не  синел от холода по ночам; острые
камни не ранили мне подошвы при  ходьбе  и  лазании.  Я  мог  с
легкостью  обезьяны  карабкаться по отвесным скалам, мог часами
бежать без передышки, а на коротких дистанциях  перегнать  меня
могла  бы,  пожалуй, только скаковая лошадь. Раны, единственным
лечением для которых была ледяная вода, заживали сами собой.
     Все это я рассказываю лишь для того, чтобы показать, какой
тип человека формируется  в  дикой  природе.  Если  бы  она  не
выковала из меня существо из стали и дубленой кожи, я ни за что
не  смог  бы  уцелеть  в  кровавой  схватке, которая называется
жизнью на этой планете.
     С ощущением собственной силы ко мне постепенно вернулась и
уверенность.  Я  крепко  стоял  на  ногах  и  уже  с  некоторым
презрением   поглядывал   на  своих  соседей  --  жестоких,  но
неразумных  тварей.  Я  больше  не  убегал,  сломя  голову,  от
одинокого  бабуина.  Наоборот,  с  этими  зверюгами у меня была
настоящая  война,  будто  основанная  на  кровной   вражде.   Я
относился  к  ним  так,  как  к людям-врагам на Земле. Ведь они
поедали те самые орехи, которые я ел сам.
     Очень скоро бабуины перестали преследовать меня, загоняя в
мое убежище. Настал день, когда я один  на  один  встретился  с
вожаком их стаи. Косматая тварь выскочила на меня из-за кустов,
сверкая  полными  ненависти  глазами. Отступать было поздно, и,
увернувшись от нацеливавшихся разорвать мое горло рук, я вонзил
кинжал в самое сердце противника.
     Но  частенько  в  долину  заглядывали  и   другие   звери,
встречаться   с   которыми   я   не   хотел  бы  ни  при  каких
обстоятельствах:  гиены,  саблезубые  леопарды  --   больше   и
тяжелее,  чем  земные  тигры,  и  к  тому же более кровожадные;
огромные, похожие  на  лося  звери  с  крокодильими  челюстями;
гигантские  вепри,  покрытые  толстым слоем свалявшейся щетины,
которую, казалось, было бы не пробить и  самому  острому  мечу.
Встречались и другие чудовища, появлявшиеся только по ночам; их
мне  рассмотреть  подробно не удалось. В основном они двигались
почти бесшумно, лишь изредка  издавая  низкий  вой  или  глухое
уханье.  Неизвестное  всегда  пугает,  поэтому  ночные чудовища
казались мне более огромными и опасными, чем те, с  которыми  я
встречался при свете дня.
     Я помню, как однажды проснулся в своем убежище на скале от
ощущения  того, что ночь погрузилась в напряженную тишину. Луна
уже зашла, и долина лежала в полной темноте. Ни вопли бабуинов,
ни похоронный вой гиен не нарушали зловещее молчание. По долине
двигалось что-то. Я слышал лишь  шелестение  травы,  отмечавшее
движение  какого-то  огромного  тела,  но в темноте перед моими
глазами  прошла  лишь  неясная  гигантская   тень   --   нечто,
неестественно  большее  в  длину, чем в ширину. Это неизвестное
существо скрылось за скальной грядой, и через  несколько  минут
словно  вздох  облегчения  пронесся  над  долиной.  Ночь  снова
наполнилась привычными звуками, и я  уснул,  неясно  осознавая,
что  лишь  случай  спас  меня  и  многих  обитателей  долины от
неведомого и наверняка опасного чудовища.
     Я уже рассказывал, что соперничал с  бабуинами  в  поисках
съедобных  орехов.  Вскоре  мне пришлось покинуть долину, чтобы
найти пропитание. Я забирался на вершины холмов и спускался  по
их  склонам,  перелезал через скалы и пересекал ущелья. Об этих
неделях я расскажу очень коротко.  Я  голодал  и  объедался  до
отвала,  убегал  от  хищников  и  защищал свою жизнь в кровавых
схватках, -- в общем, я жил обычной, полной  опасностей  жизнью
странствующего дикаря.
     Я  был  один,  без  себе  подобных,  без книг, одежды, без
всего, что составляет цивилизованную жизнь. С точки зрения  так
называемого   культурного   человека,  моя  жизнь  была  жалким
прозябанием. Но я так не считаю. Я  самореализовывался  в  этом
существовании,  рос и совершенствовался. Я уверен, что истинная
сущность человеческой жизни -- это борьба против враждебных сил
природы, а все остальное -- лишь иллюзии, не имеющие  реального
значения.
     Мою  жизнь  наполняли  события и приключения, заставляющие
работать с полной отдачей мозг  и  тело.  Просыпаясь  утром,  я
знал,  что  увижу  закат  только  благодаря  собственной  силе,
выносливости и храбрости. Я  научился  понимать  каждый  шорох,
каждую  тень, каждый след. Со всех сторон мне грозила смерть --
в  тысячах  проявлений.  Даже  во  сне  я   не   мог   ослабить
бдительность.  Закрывая  глаза  на закате, я не был уверен, что
открою их живым и невредимым утром. Я все время был начеку. Эта
фраза значит куда больше, чем кажется на  первый  взгляд.  Ведь
обычно   внимание   цивилизованного   человека   рассеяно.  Его
отвлекают тысячи вещей. Он даже не  понимает,  как  многим  ему
пришлось пожертвовать, борясь за развитие своего интеллекта.
     Я  понял,  что  я  тоже  был  сыном  своего времени, и мне
пришлось  заново  переделывать  себя,  перестраивать  сознание,
учиться  концентрировать  внимание. И вот теперь я наконец стал
по-настоящему живым: от ногтей до кончиков волос я был напряжен
и готов к действию. Каждый мускул, каждая вена,  каждая  клетка
--  все  мое  тело  пело,  вибрировало,  пульсировало жизненной
силой. Почти все мое время и силы уходили на то,  чтобы  добыть
пропитание  и  спасти  свою  шкуру,  поэтому  мне  было  не  до
комплексов и долгих размышлений  на  философские  темы.  А  тем
особо   сложно  устроенным  умникам,  которые  посчитают  такое
понимание слишком упрощенным, я позволю  напомнить,  что  легко
рассуждать  о  сложных  материях,  когда  о  твоем пропитании и
безопасности позаботились другое. Да, моя жизнь и  раньше  была
не  слишком  усложнена, а теперь она и вовсе упростилась. Я жил
лишь одним днем, не задумываясь о прошлом и будущем.
     Всю  мою  жизнь  мне  приходилось  обуздывать   инстинкты,
усмирять  бьющую  через край энергию. Теперь же я был свободен,
свободен использовать все свои силы в не ограниченной  никакими
правилами  борьбе  за  существование,  и  я  знал,  что о такой
свободе другие не могут и мечтать.
     В моих странствиях -- с тех пор, как я покинул долину,  --
я  прошел огромное расстояние. И за все это время я не встретил
никаких  следов  деятельности  человека  или   человекоподобных
существ.

     x x x

     В  один из дней, когда я, поднявшись на вершину очередного
холма, оглядывал окрестности, мой взгляд  неожиданно  наткнулся
на   фигуру   человека.  Встреча  была  абсолютно  неожиданной.
Впрочем, замеченному мной чернокожему созданию, похожему на уже
виденного мной обитателя Альмарика, было не до меня.
     У  подножия  холма,  на  поляне,  густо  поросшей  травой,
человек  вступил  в  неравную  схватку  с саблезубым леопардом.
Исход боя был мне ясен с самого  начала:  ни  один  человек  не
может противостоять гигантской кровожадной кошке.
     И все же в воздухе мелькнул занесенный кинжал, описав дугу
между  зверем  и  его  добычей. Судя по крови, заливающей шкуру
леопарда, это был не первый  удар  стального  клинка.  Но  было
ясно,  что  долго  человек  не выдержит, в любой момент схватка
могла окончиться его гибелью.
     Еще не успев додумать до конца эту мысль, я уже несся вниз
по склону. Разумеется, я не был ничем обязан тому человеку,  но
его   отчаянная  храбрость  затронула  какие-то  чувствительные
струны в глубине моей огрубевшей души. Я  не  стал  кричать,  а
молча  бросился  на  гигантскую  кошку  со спины. В тот момент,
когда человек выронил свой клинок и упал под натиском зверя,  я
нанес леопарду сильнейший удар кинжалом между лопаток.
     С  диким ревом зверь отпустил жертву и покатился по траве,
царапая землю когтистыми лапами,  заливая  все  вокруг  кровью,
фонтаном бьющей из раны.
     Зрелище   было   не  для  слабонервных;  я  с  облегчением
вздохнул, когда леопард наконец вздрогнул  в  последний  раз  и
затих.
     Я  повернулся  к  лежащему  человеку, не особо рассчитывая
найти его живым. Прежде, чем нанести леопарду удар,  я  увидел,
как огромные клыки зверя сомкнулись на горле упавшей жертвы.
     Человек лежал в луже крови, вытекшей из чудовищной раны на
шее. Под   содранной   кожей   виднелась  пульсирующая,  но  не
поврежденная артерия. Когти леопарда не менее жестоко  прошлись
по   животу  человека  --  через  рваные  края  раны  виднелись
разодранные  внутренности  и  надломленная   кость.   К   моему
изумлению,  человек  был  не  только  жив,  но  и  оставался  в
сознании. Но прямо на моих  глазах  жизнь  покидала  его,  гася
огонь в глазах.
     Я кое-как перевязал раны его разорванной на полосы одеждой
и вновь  посмотрел  бедняге  в  лицо.  Несомненно,  он  умирал,
несмотря на невероятную живучесть и волю к жизни, которые,  как
я  уже  имел  удовольствие  узнать,  были свойственны людям его
расы. Да, этот человек был явно из того же народа, что и тот, с
которым я подрался в первый же день пребывания на Альмарике.
     Стоило  мне  лишь  на   минуту   отвлечься   и   предаться
воспоминаниям,  как  я чуть не поплатился за это жизнью: что-то
со свистом пронеслось мимо моего уха и вонзилось в склон  холма
за  моей спиной. Обернувшись, я увидел длинную стрелу, торчащую
из земли. В тот же миг до моих ушей  донеслись  громкие  крики.
Оглядевшись,  я  увидел,  что  ко  мне  со  всех  ног несутся с
полдюжины волосатых людей, на ходу прилаживая стрелы к лукам.
     Инстинктивно меняя направление, я зигзагами понесся прочь.
Свист стрел  над  головой  изрядно  помог  мне  набрать  нужную
скорость.  Добравшись  до  спасительной  стены  зарослей,  я не
остановился, а полез вглубь, царапаясь о шипы и обдирая локти и
колени. Этот случай окончательно убедил меня в том, что люди на
Альмарике столь же враждебны и опасны, сколь и звери, и что мне
лучше всячески избегать втреч с ними.
     Вдруг мой гнев и злость уступили место другому чувству  --
глубокому  изумлению.  Вспоминая  бежавших ко мне людей, я явно
слышал их крики на чистом  английском.  Кроме  того,  мой  язык
понимал и говорил на нем мой первый противник. Тщетно я пытался
найти  ответ на этот вопрос. За время пребывания на Альмарике я
сумел уяснить для себя, что все местные вещи и живые  существа,
чем-то  напоминающие  земные,  имеют  куда больше различий, чем
общих черт  с  ними.  Невозможным  казалось  предположить,  что
эволюция  на столь разных планетах привела к созданию абсолютно
одинакового языка.  Но  и  не  верить  своим  ушам  я  не  мог.
Выругавшись,   я   решил  не  тратить  время  на  бессмысленное
обдумывание проблемы, которую я пока что не мог решить.
     Быть может, именно это происшествие, эта встреча  пусть  с
враждебными, но людьми, заставила меня изрядно погрустнеть. Мне
захотелось  попасть  в  общество  себе подобных, а не бродить в
одиночестве по холмам и долинам, населенным одними кровожадными
хищниками. Вскоре передо мной расстелилась до самого  горизонта
бескрайняя  равнина.  И  хотя  я  не  надеялся встретить на ней
доброжелательных человекоподобных,  я  все  же  решил  попытать
счастья  и  пойти  вперед,  не зная, какие новые опасности ждут
меня на открытой местности.
     Прежде,  чем  покинуть  холмы,   я,   повинуясь   неясному
внутреннему  требованию,  сбрил  острым,  как  бритва, кинжалом
изрядно выросшую бороду и подравнял гриву волос на  голове.  Не
знаю,  зачем  я  это  сделал;  быть может, повинуясь инстинкту,
человек, отправляясь в новые места, старается привести  себя  в
порядок, чтобы "лучше выглядеть".

     x x x

     На   следующее   утро  я  ступил  на  бескрайнюю  равнину,
простиравшуюся до горизонта на юг и восток. В первый же день  я
прошел немалое расстояние без каких бы то ни было происшествий.
По пути я пересек несколько небольших рек, трава вокруг которых
поднималась  выше  моей головы. В этих густых зарослях я слышал
шаги  и  дыхание  каких-то  больших  животных,  которых   я   с
превеликой осторожностью старался обходить стороной.
     Над  речками сновали взад-вперед птицы всевозможных цветов
и размеров. Одни молча проносились  над  моей  головой,  другие
издавали  пронзительные  крики, вонзаясь в воду, чтобы схватить
какую-нибудь рыбешку.
     Дальше на равнине я  увидел  стада  животных,  похожих  на
некрупных   оленей,   а  кроме  того,  мне  на  глаза  попались
совершенно невероятные создания: что-то, напоминающее свинью  с
необыкновенно   толстым  животом  и  длинными  тонкими  ногами,
передвигающееся неровными скачками, словно кенгуру. Это зрелище
меня от души позабавило,  и  я  рассмеялся,  заметив,  что  это
случилось  впервые  после моего появления на этой планете, если
не  считать  коротких  удовлетворенных   смешков   над   трупом
поверженного противника.
     В ту ночь я уснул прямо в густой траве неподалеку от одной
из речушек  и мог бы стать легкой добычей какого-нибудь ночного
хищника. Но  судьба  оказалась  ко  мне  благосклонна.  Темнота
вокруг  была полна ревом и рыком охотящихся чудовищ, но ни одно
из них не приблизилось ко мне. Ночь  была  теплой  и  приятной,
совсем не похожей на почти морозные ночи в холмах.
     Следующий день принес мне новое открытие. С тех пор, как я
оказался  на  Альмарике,  я  не  видел огня. Скалы и холмы были
сложены из какого-то  неизвестного  на  земле  камня,  похожего
мягкостью  и  хрупкостью  на  песчаник.  А здесь, на равнине, я
наткнулся на кусок зеленоватого камня,  фактурой  напоминающего
кремень.  Затратив  некоторые  усилия  на первые, тренировочные
попытки, я  все  же  сумел  не  только  высечь  из  него  искры
скользящим  ударом  кинжала,  но  и  поджечь  ими  сухую траву,
поднесенную  поближе.   Еще   несколько   минут   старательного
раздувания -- и вот уже передо мной полыхал небольшой костерок.
     В  ту ночь я окружил место своего привала огненным кольцом
из долго  горящих  стеблей  растения,  похожего  на  бамбук.  Я
почувствовал себя в сравнительной безопасности, хотя и привычно
вздрагивал,  заслышав  крадущиеся  шаги  неподалеку  или увидев
отражающие огонь глаза в темноте.
     Здесь, на равнине, я питался в основном плодами,  которые,
как  я  видел,  поедали  птицы.  Эти  фрукты были вкусны, но им
недоставало питательной  ценности  оставшихся  позади  скальных
орехов.  Имея  возможность  развести  огонь,  я  стал плотоядно
присматриваться к оленям, прикидывая, каким способом можно было
бы прикончить одного из этих чутких и боязливых животных.
     Так я много дней шел по бескрайней равнине, пока не набрел
на большой, огороженный стеной город.
     Увидел я его перед самым закатом, и как бы мне ни хотелось
побыстрее исследовать его, я заставил себя отложить  осмотр  до
утра.  Разложив  костер,  я гадал, заметят ли огонь из города и
вышлют ли отряд для того, чтобы выяснить, кто и зачем всю  ночь
напролет жжет сухую траву и стебли бамбука.
     Стемнело, и я уже не мог разглядеть близкий город, но даже
в неясном  свете  звезд  я не столько видел, сколько чувствовал
присутствие  массивных  стен   и   могучих   сторожевых   башен
загадочной крепости.
     Я  лежал на земле, окруженный огнем, и пытался представить
себе, как могут выглядеть обитатели этого таинственного города.
Принадлежат  ли  они  к  той  же  дикой  и  кровожадной   расе,
представителей  которой я уже имел удовольствие лицезреть? Хотя
вряд ли такие примитивные создания  могли  бы  построить  столь
внушительное  сооружение.  Может быть, мне предстояла встреча с
более  цивилизованным  народом.  Может   быть...   Хотя   любые
предположения  скорее всего могли оказаться неверными в этом до
сих пор чужом для меня мире.
     Вскоре взошла луна, высветив силуэт  могучей  крепости  на
фоне  темно-синего  бархата неба. Словно позолоченные, сверкали
стены, башни и крыши за ними. Засыпая, я вдруг понял, что, если
люди-обезьяны и могли построить хоть что-либо, то именно  такой
мрачный,  приземистый город-крепость должен был бы стать плодом
их трудов.
     Глава II
     С первыми проблесками рассвета я уже  брел  по  равнине  к
таинственному  городу,  понимая,  что,  скорее  всего, совершаю
самый безрассудный поступок  в  своей  жизни.  Но  любопытство,
помноженное  на  усталость  от  одиночества,  а  также привычка
использовать малейший шанс для  достижения  цели,  --  все  это
пересилило осторожность.
     Чем  ближе  я подходил, тем больше деталей города-крепости
открывалось моему  взгляду.  Стены  и  башни  были  сложены  из
огромных каменных монолитов, очень грубу обработанных. Они были
лишь вырублены из скалы, а затем ни полировка, ни облицовка, ни
какая-либо  резьба  не  украсили эти глыбы. Все сооружение было
предназначено лишь для одной цели: защищать его  обитателей  от
врагов.
     Однако  самих  обитателей  пока  что  видно не было. Город
казался покинутым. Но дорога,  ведущая  к  воротам,  явно  была
утоптана  множеством  ног.  Никаких  садов  или огородов вокруг
города не было, густая трава подходила к самому основанию стен.
Подойдя  поближе  к  воротам,   охраняемым   двумя   массивными
сторожевыми   башнями,   я   заметил  несколько  темных  голов,
мелькнувших  над  стеной  и  на  верхних  площадках  башен.   Я
остановился  и  поднял  руку  в  знак приветствия. В эти минуты
солнце как раз поднялось выше стен и светила мне прямо в глаза.
Не успел я открыть рта, чтобы обратиться к  крепостной  страже,
как  послышался  резкий хлопок, похожий на винтовочный выстрел;
над стеной поднялось облачко белого  дыма,  и  сильный  удар  в
голову заставил меня упасть и потерять сознание.
     Пришел  я в себя не постепенно, а словно рывком, повинуясь
усилию воли. Оказалось, что я лежу на  голом  каменном  полу  в
большом  помещении,  стены  и  потолок которого были сложены из
огромных блоков зеленоватого камня.  Сквозь  зарешеченное  окно
пробивались  солнечные  лучи,  освещавшие  пустую  комнату  без
мебели,  если  не  считать  одной  тяжелой,  грубо  сколоченной
скамьи.
     Тяжелая цепь была обвязана вокруг моего пояса и закрыта на
какой-то  странный  замок.  Другой  конец цепи был закреплен на
вмурованном  в  стену  большом  железном  кольце.  Все  в  этом
странном городе было крупным и массивным.
     Голова  сильно  болела. Я поднес к ней руку и выяснил, что
рана, оставленная на черепе ударившем меня вскользь  предметом,
пущенным со стены, перевязана какой-то тканью, похожей на шелк.
Проведя  рукой  по  поясу  в поисках кинжала, я лишь убедился в
правильности своего предположения о его исчезновении.
     Я от души выругался. С тех пор, как я попал на Альмарик, я
не был уверен в своем будущем, не мог загадывать даже  на  день
вперед;  но,  по  крайней  мере,  я  был  свободен.  А теперь я
оказался в лапах одному Богу известно каких тварей, к  тому  же
--   явно   не   слишком-то  доброжелательно  настроенных.  Но,
привычный ко всему, я не потерял  самообладания  и  не  впал  в
панику.  Безусловно,  в первый момент меня охватил ужас, сродни
тому чувству, которое испытывает любое загнанное в ловушку  или
пойманное  животное. Но очень быстро это чувство уступило место
дикой  ярости.  Вскочив  на  ноги,  я  заметался  по   комнате,
насколько позволяла мне железная привязь.

     x x x

     Я  еще  не успел прекратить бесплодные попыки вырваться из
стального обруча, когда неожиданный шум заставил  меня  сжаться
как  пружину,  приготовившись к отражению любого нападения. То,
что я увидел, словно парализовало меня.
     В дверном проему появилась  девушка.  Не  считая  странной
одежды,  она  мало чем отличалась от земных девчонок, разве что
была более стройной, чем большинство из них. Черные, как смоль,
волосы незнакомки  резко  контрастировали  с  алебастрово-белой
кожей.  Некое  подобие  туники без рукавов из тонкой, воздушной
ткани, накинутое  на  ее  тело,  оставляло  доступными  взгляду
обнаженные  руки,  а  глубокий  вырез  открывал  большую  часть
прекрасной груди.  Туника,  перехваченная  тонким  ремешком  на
поясе,  немного не доходила до колен девушки. По икрам взбегала
шнуровка  изящных  сандалий.  Незнакомка  замерла   в   дверях,
изумленно  глядя на меня, полураскрыв кораллово-красные губы. В
следующий  миг  она  взвизгнула  от  страха  и   удивления   и,
развернувшись, выскочила из комнаты.
     Я    смотрел    ей   вслед.   Если   она   была   типичной
представительницей народа, жившего в этом  городе,  то  эффект,
производимый  грубой  накидкой, был ошибочным. Эта девушка явно
принадлежала  к  народу  высокоцивилизованному  и  с  развитой,
утонченной культурой.
     Мои  размышления  были  прерваны  звуком  шагов,  голосами
спорящих людей, в  следующий  миг  в  комнату  ввалилась  целая
группа  мужчин,  изумленно замолчавших, увидев меня пришедшим в
сознание и на ногах. Их вид развеял  мои  иллюзии  относительно
утонченности строителей города. Вошедшие принадлежали к тому же
народу,  с  представителями  которого  я уже встречался на этой
планете: все те же здоровяки, покрытые черной шерстью,  все  те
же  обезьяноподобные лица со свирепым выражением налитых кровью
глаз. Одни были выше ростом, волосы на других были чуть  темнее
или светлее, но от всех за версту веяло дикарской жестокостью и
грубостью. Враждебность огнем горела в их серо-стальных глазах.
     Все  вошедшие  были  вооружены.  При  виде  меня  их  руки
инстинктивно дернулись к рукояткам кинжалов.
     -- Тхак! -- воскликнул, вернее, прорычал один из  них.  --
Да он пришел в себя!
     --  Думаешь,  он  умеет говорить или понимает человеческий
язык? -- огрызнулся другой.
     Все это время я, выпучив глаза, глядел на  них,  поражаясь
их речи. Наконец-то я понял, что говорили они не по-английски.
     Это  открытие просто поразило меня. Эти дикари говорили не
на каком-либо из земных языков, но я отлично понимал  их  речь,
не  считая  отдельных  слов,  не  имевших  перевода.  Я не стал
пытаться  объяснить  себе  это  явление,  а,  не  долго  думая,
выпалил:
     --  Я не хуже тебя говорю и все понимаю. И хотел бы знать:
кто вы? Чо это за город? И с какой стати  вы  напали  на  меня?
Почему, в конце концов, я закован в цепи?
     Дикари  удивленно закрутили головами, словно не веря своим
ушам.
     -- Он говорит, Тхак его подери! -- произнес один  из  них.
-- Я же говорил, что он с той стороны Кольца!
     --  С  той  стороны моей задницы, -- буркнул другой. -- Он
просто  мерзкий  тонконогий  выродок,  которому  не   следовало
позволять появляться на свет, а уж тем более выжить.
     --  Спроси,  как  у  него  оказался  кинжал  Костолома, --
предложил еще кто-то.
     Один из них сделал шаг вперед и, подозрительно глядя мне в
глаза, издали показал мне знакомый кинжал:
     -- Ты, наверное, украл его, -- скорее  утвердительно,  чем
вопросительно сказал он.
     --  Я  ничего  не  крал!  -- рявкнул я, вложив в ответ всю
бессильную ярость пойманного зверя, из-за решетки с  ненавистью
смотрящего на своих мучителей. -- Я отобрал этот кинжал у того,
кто раньше владел им, и сделал это в честном, открытом бою!
     -- Ты убил его? -- раздались недоверчивые голоса.
     --  Нет,  буркнул  я.  -- Мы честно дрались голыми руками,
пока он не схватился за оружие.  Тогда  я  его  вырубил,  и  он
остался лежать без сознания.

     x x x

     Мои   слова  были  встречены  шумными  киками.  Сначала  я
подумал, что дикарей взбесили мои слова, но потом выяснил,  что
они просто спорили между собой.
     --  Я  же  тебе говорю, что он врет! -- перекрыл общий гул
рев, похожий на бычий. -- Неужто не ясно, что Логар-Костолом не
тот парень, который уступит в драке этому изнеженному  сопляку.
Только Гхор-Медведь мог бы справиться с ним. И никто другой!
     -- Ну, а откуда же у него кинжал? -- спросил кто-то.
     Снова   начался  общий  скандал,  и  вскоре  спорящие  уже
схватили  соседей  за  грудки,  посыпались  увесистые  оплеухи;
казалось,   вот-вот   спор   перейдет   в   настоящую  драку  и
поножовщину.
     Делу положил конец один из дикарей, видимо, самый главный,
который стал изо всех сил стучать рукояткой кинжала по стене  и
орать своим невероятно сильным голосом:
     --  Заткнитесь!  Заткнитесь  все! Если еще хоть кто-нибудь
раскроет рот, я ему башку оторву!
     Призыв и угрозы возымели свое действие, и через  мгновение
шум  утих,  а  предводитель продолжил свою речь как ни в чем не
бывало, ровным и спокойным голосом:
     -- Кинжал еще ничего не значит.  Костолома  могли  застать
спящим,  заманить  в  засаду,  наконец,  этот парень мог просто
украсть клинок или найти его. В конце концов, мы что --  братья
Логара-Костолома, чтобы так волноваться о его судьбе?
     Одобритеьное  бурчание  встретило  эти  слова. Несомненно,
этот Логар-Костолом не был любимцем этой компании.
     -- Вопрос сейчас в другом: что нам делать с этим созданием
природы? Нужно собрать совет и обсудить это  дело.  По  крайней
мере,  я  не  думаю,  что  эта  тварь  съедобна, -- лицо дикаря
расплылось в ухмылку.
     Оказывается, этим  полуобезьянам  не  было  чуждо  чувство
юмора, пусть и грубовато-мрачного.
     --  Можно  попробовать  выделать  его  шкуру, -- предложил
кто-то абсолютно серьезно.
     -- Тонковата будет, -- возразил другой.
     -- Вообще-то я не сказал бы, что он очень мягкий, -- вновь
заговорил первый дикарь. -- Когда мы его тащили, я подумал, что
у него под кожей стальные пружины.
     -- Ладно вам спорить, --  вмешался  еще  один,  --  сейчас
отрежем  пару  кусочков  и  выясним, какая у него шкура и что у
него внутри.
     Вынув кинжал,  он  направился  ко  мне,  в  то  время  как
остальные с интересом следили за ним.
     К  этому  моменту  гнев  окончательно переполнил меня. Вся
комната словно плавала в кровавом дыму. А когда стало ясно, что
этот парень действительно собирается попробовать на мне остроту
своего оружия, я просто взбесился. Взвыв, я схватил перекинутую
через плечо цепь обеими руками,  намотав  ее  на  запястья  для
лучшего упора, и уперев ноги в пол, наклонился вперед и потянул
изо всех сил. Заныли се кости и мышцы, на коже выступил пот. Но
затем  раздался  треск разламываемого камня, кольцо подалось, и
я, словно  пущенный  из  катапульты,  отлетел  прямо  под  ноги
дикарям, которые не замедлили наброситься на меня.

     x x x

     Мой  звериный вопль едва ли не перекрыл весь их хор, а мои
кулаки заработали, словно мельничные жернова. Да, знатная  была
потасовка!  Мои  противники  не  пытались убить меня и не стали
доставать оружие, решив задавить меня численным превосходством.
Мы,  сцепившись  в  один  орущий,  дерущийся,  царапающийся   и
кусающийся  узел,  катались  из одного угла комнаты в другой. В
какой-то миг мне показалось, что  в  дверном  проеме  появились
женские  головы,  похожие на голову виденной мною девушки, но у
меня не было времени рассмотреть их, я был слишком занят. В тот
момент мои зубы впились в чье-то покрытое волосами черное  ухо,
в  глазах  все  плыло  от  заливавшего  их  пота,  да кружились
какие-то искорки -- результат основательного удара в нос. Кроме
того, из-за огромных туш, навалившихся на меня со всех  сторон,
обзор был не очень хорош.
     И  все же я сумел достойно постоять за себя. Разбитые уши,
переломанные  носы,  выбитые   зубы,   а   главное   --   стоны
пострадавших  от  моих  железных  кулаков  --  вот была главная
награда и торжественный марш для меня. К  сожалению,  проклятая
цепь  обвилась  вокруг  моих  ног, лишив меня подвижности, да к
тому же повязка слетела с головы, рана раскрылась, и  мое  лицо
оказалось залитым кровью. Ослепленный, я не смог точно наносить
удары,  и  вскоре  моим  противникам  удалось  повалить  меня и
связать по рукам и ногам.
     Затем они расползлись в разные стороны и,  кто  сидя,  кто
лежа,  стали  постанывать,  осматривая  полученные травмы, в то
время,  как   я   продолжал   осыпать   их   самыми   вычурными
ругательствами  и  проклятьями.  Несколько  удовлетворило  меня
зрелище кровоточащих носов, заплывающих глаз,  опухших  ушей  и
выплевываемых  зубов.  Еще  больше  порадовало  меня  заявление
одного из дикарей о том, что у него, по всей видимости, сломана
рука. Другой и вовсе оказался лежащим  без  сознания  и,  чтобы
привести  его  в  чувство, на него вылили кувшин холодной воды.
Кто принес воду -- я со своего места видеть не  мог.  Наверное,
кто-нибудь  из  женщин, со страхом наблюдавших нашу драку из-за
двери.
     --  Его  раны  опять  открылись,  --  пробурчал  один   из
человекообезьян,  тыкая  в меня пальцем. -- Он истечет кровью и
подохнет.
     --  Очень  надеюсь,   --   простонал   другой,   лежавший,
согнувшись  пополам,  на  полу.  -- Как он пнул меня! Я умираю.
Принесите вина.
     -- Если ты все  равно  умираешь,  нет  смысла  поить  тебя
вином,  --  резко  оборвал его жалобы тот, который, видимо, был
вождем. Разглядывая выбитый зуб, он добавил: -- Акра,  перевяжи
его.
     Акра без особой охоты подошел ко мне и наклонился.
     --  Не шевели своей дурацкой башкой, -- угрожающе прорычал
он.
     -- Пошел прочь! -- огрызнулся я. -- Ничего мне от  вас  не
нужно.  Только  попробуй  дотронуться до меня -- узнаешь, с кем
имеешь дело!
     Человек,  раздраженный  моим  бссмысленным,  с  его  точки
зрения,  упорством, положил мне руку на лицо и попытался резким
движением прижать мою голову к полу. Это  было  ошибкой  с  его
стороны.   Мои   челюсти   впились   в  его  палец;  послышался
душераздирающий вой, и лишь с помощью  товарищей  Акре  удалось
вырвать поврежденный палец из моей хватки. Обезумев от боли, он
вскочил  на  ноги  и неожиданно изо всех сил пнул меня в висок.
Ударившись раненной головой об угол  скамьи,  я  снова  потерял
сознание.
     Вновь придяв себя, я обнаружил, что рана моя перевязана, а
сам я  связан  по  рукам и ногам, да к тому же вновь прикован к
другому кольцу, несомненно, более надежно вмурованному в стену.
Было темно. Сквозь решетку виднелся кусочек  ночного  звездного
неба.  В  нише  стены  горел  странным  белым пламенем одинокий
факел, освещавший часть комнаты. На скамейке,  подперев  голову
руками  и поставив локти на колени, сидел человек, во все глаза
внимательно глядевший  на  меня.  Рядом  с  ним  стоял  большой
золотой сосуд.
     --  Я уже сомневался, что ты вообще очухаешься, -- наконец
сообщил он.
     -- Какого-то пинка будет мало, чтобы покончить со мной, --
огрызнулся я. -- А вы -- всего лишь стая слабаков  и  хлюпиков.
Если  бы  не  рана  и  не  эта  проклятая  цепь,  я бы вам всем
показал...
     Похоже, мои  оскорбления  не  столько  разозлили,  сколько
заинтересовали  его.  Потрогав  покрытую свежезапекшейся кровью
ссадину на колове, он спросил:
     -- Кто ты? Откуда ты пришел?
     -- Не твое дело, -- отрезал я.
     Пожав плечами, он одной рукой взял стоявший  рядом  с  ним
сосуд, а другой -- вытащил из ножен кинжал.
     --  Здесь,  в  Котхе,  никто  не  должен быть голодным, --
сказал он. -- Я поставлю эту чашу рядом с тобой, чтобы  ты  мог
поесть  и  попить,  но  учти,  если  ты попытаешься ударить или
укусить меня, узнаешь  на  своей  шкуре,  насколько  остер  мой
клинок.
     Я   промычал   что-то  неопределенное,  и  он  наклонился,
поставил чашу рядом со мной, а затем  поспешно  отодвинулся  на
безопасное  расстояние.  В чаше оказалось нечто вроде похлебки,
утолявшей одновременно голод и жажду. Поев, я почувствовал, что
настроение мое улучшилось, и уже с большей  охотой  ответил  на
вопросы стражника.
     -- Меня зовут Исау Каирн, я американец, с планеты Земля.
     Удивленно подняв брови, он переспросил:
     -- А где это? За Кольцом?
     -- Я не понимаю тебя, -- ответил я.
     --  А я -- тебя, -- покачал он головой, -- но если ты даже
не знаешь, что такое Кольцо, значит, ты  не  мог  прийти  из-за
него.  Ладно,  потом ты объяснишь все это. Но скажи мне, откуда
ты шел, когда мы заметили тебя  на  равнине,  приближающимся  к
городу. Это твой костер горел неподалеку всю прошлую ночь?
     --  Наверное, мой, -- ответил я. -- Много месяцев я прожил
в холмах к западу отсюда. Лишь несколько дней назад я спустился
на равнину.
     Вытаращив глаза, мой страж уставился на меня.
     -- Ты жил на холмах? Один, всего лишь с кинжалом?
     -- Ну да, а что такого? -- спросил я.

     x x x

     Он покачал головой, словно сомневаясь или не веря мне.
     -- Еще несколько часов назад я сказал бы,  что  ты  просто
лжешь. Но теперь я уже не настолько в этом уверен.
     -- Как называется этот город? -- спросил я его.
     --    Котх,   город   племени   котхов.   Наш   вождь   --
Кхосутх-Головорез. Меня  зовут  Тхаб-Быстроногий.  Сейчас  меня
назначили сторожить тебя, пока остальные воины держат совет.
     -- Что еще за совет? -- поинтересовался я.
     --  Они  обсуждают,  что  с тобой делать. Совет начался на
закате, и не похоже, чтобы дело шло к концу.
     -- А в чем разногласия?
     -- Ну, -- чуть  замятся  Тхаб,  --  некоторые  хотят  тебя
повесить, другие же предлагают содрать с тебя шкуру живьем.
     --  И  что, никому не пришло в голову предложить отпустить
меня с миром? -- спросил я с мрачным юмором.
     Тхаб только холодно посмотрел на меня:
     -- Не прикидывайся дураком, -- буркнул он.
     В этот момент за  дверью  послышались  легкие  шаги,  и  в
комнату  вошла  девушка,  которую  я  уже  видел  раньше.  Тхаб
неодобрительно посмотрел на нее.
     -- Что ты здесь делаешь, Альтха? -- спросил он.
     -- Я  хочу  посмотреть  на  незнакомца,  --  ответила  она
мягким, мелодичным голосом. -- Я никогда не видела таких людей.
Его  кожа почти такая же нежная, как моя, и на ней нет волос. А
какие странные у него глаза! Откуда он пришел?
     -- Говорит, что с холмов, -- буркнул Тхаб.
     Глаза девушки широко раскрылись от изумления.
     -- Но ведь на холмах никто не живет, только  дикие  звери!
Неужели  он  тоже какое-то животное? Но я слышала, что он умеет
говорить и все понимает.
     -- Так оно и есть, -- подтвердил Тхаб, -- а еще  он  умеет
вышибать  мозги  из наших ребят голыми руками, которые тверже и
тяжелее, чем булыжники. Так что  шла  бы  ты  отсюда  от  греха
подальше. Если этот дьявол схватит тебя, то сожрет целиком -- и
хоронить нечего будет.
     -- Я не буду подходить к нему, -- заверила девушка. -- Но,
по правде говоря, Тхаб, он не выглядит таким чудовищем. Смотри,
в его взгляде совсем нет злости. Скажи, а что с ним сделают?
     --  Совет  решит.  Может быть, предоставят ему возможность
сразиться один на один с саблезубым леопардом, без оружия.
     Она  всплеснула  руками  --   такого,   полного   чувства,
человеческого жеста я еще не видел на Альмарике.
     --  Но  за  что, Тхаб? Он ведь ничего не сделал. Он пришел
один, без оружия, не прячась. Стражники выстрелили в  него  без
предупреждения, а теперь...
     Тхаб с раздражением взглянул на девушку.
     --  Если  я  скажу  твоему  отцу,  что  ты  вступаешься за
пленника...
     Угроза была вполне серьезной. Девушка тотчас же осеклась.
     -- Не говори ему, пожалуйста, -- взмолилась она.
     Вдруг  Альтха  снова  загорелась  и,  отойдя   к   дверям,
крикнула:
     --  И  все равно, это неправильно! Даже если отец до крови
выпорет меня, я все равно буду говорить так!
     Со слезами на глазах она выбежала из комнаты.
     -- Что это за девушка? -- спросил я.
     -- Альтха, дочь Заала-Копьеносца.
     -- А он кто?
     -- Один из тех, кого  ты  так  любезно  отделал  некоторое
время назад.
     --  Ты  хочешь сказать, что эта девчонка -- дочь такого...
-- мне не хватило слов.
     -- А что с ней не так? -- не понл меня Тхаб. -- Она  ничем
не отличается от остальных женщин нашего племени.
     --  Значит,  все  женщины  похожи  на нее, а мужчины -- на
тебя?
     -- Ну конечно. Разумеется, все чем-то отличаются  друг  от
друга,  но  в  общем... А что, в твоем народе это не так? Хотя,
скорее всего именно так, если ты, конечно,  не  единственный  в
своем роде уродец.
     --  Эй, полегче, -- начал раздрожаться я, но тут в дверном
проеме показался другой воин.
     Войдя, он сказал:
     -- Я пришел сменить тебя, Тхаб. Воины решили отложить дело
до утра, когда вернется Кхосутх.
     Тхаб ушел, а его место на скамье занял новый  стражник.  Я
не стал пытаться разговорить его. В моей голове и так крутилось
слишком  много  мыслей, к тому же я очень хотел спать. Вскоре я
словно провалился в крепкий сон без сновидений.
     Видимо, все пережитое за тот день изрядно утомило меня,  и
даже   притупило   остроту  восприятия.  Иначе  я,  несомненно,
проснулся бы, почувствовав, как что-то коснулось  моей  головы.
Но  я  лишь  наполовину  вынырнул  из состояния дремоты. Из-под
полузакрытых век я увидел неясно, как  во  сне,  девичье  лицо,
склонившееся  надо  мной;  темные глаза испуганно рассматривали
меня, губы слегка разомкнулись и так и застыли.  В  ноздри  мне
полился   запах  ее  рассыпавшихся  по  плечам  волос.  Девушка
осторожно, боязливо прикоснулась ко мне и тотчас  же,  отдернув
руку,  отпрянула,  испугавшись  того,  что  натворила. Стражник
мерно храпел на скамье. Факел почти догорел,  и  лишь  неровное
красное  свечение лилось из ниши в стене. За окном взошла луна.
Все это я смутно отметил про себя прежде, чем снова погрузиться
в глубокий сон, в котором я снова и  снова  видел  склонившееся
надо мной прекрасное лицо юной девушки.
     Глава III
     Проснулся   я   с   первыми   лучами   рассвета,  когда  к
приговоренным обычно являются палачи. Надо мной  стояла  группа
людей, один из которых был, как я понял, Кхосутхом-Головорезом.
     Он  был  выше  и мощнее всех остальных, настоящий великан.
Лицо и тело вождя покрывали старый шрамы. Он был темнее  многих
и явно старше всех по возрасту.
     Этот  воплощенный  символ  дикаря  стоял,  глядя на меня и
поглаживая ладонью рукоять меча.
     -- Говорят, ты хвалился, что победил в открытом бою Логара
из Тхугры, -- сказал он после долгой паузы каким-то замогильным
голосом.
     Я ничего не ответил, а продолжал молча  лежать,  глядя  на
него снизу вверх, чувствуя, как гнев снова закипает во мне.
     -- Почему ты молчишь? -- спросил он.
     -- Потому что мне надоело всем доказывать, что я не лгу.
     -- Зачем ты пришел в Котх?
     --  Я  устал жить среди диких зверей. Какой же я был дурак
-- даже не догадывался, что  компания  саблезубых  леопардов  и
бабуинов  окажется  безопаснее  и  спокойнее,  чем знакомство с
людьми.
     Вождь покрутил седые усы.
     -- Мои воины говорят, что ты дерешься как бешеный леопард.
Тхаб сказал, что ты подошел к городу не как  подходят  враги  и
трусы.  Мне  нравятся  смелые  люди. Но что нам с тобой делать?
Если мы освободим тебя, то твоя  ненависть  к  нам  за  прошлое
никуда  не денется. А судя по всему, твою ненависть укротить не
просто.
     -- А почему бы вам  не  принять  меня  в  свое  племя?  --
брякнул я наобум.
     Могучий вождь покачал головой.
     -- Мы не Яга, у нас нет рабов.
     --  А  я  и не раб, -- огрызнулся я. -- Разрешите мне жить
среди вас как  равному.  Я  буду  охотиться  и  воевать,  и  ты
увидишь, что я ничем не хуже любого воина твоего племени.
     В  этот момент за спиной Кхосутха в комнату вошел еще один
человек. Он был больше всех Котхов, которых  я  уже  видел.  Не
выше, а именно больше, массивнее.
     --  А  вот  это  тебе  придется  доказать! -- рявкнул он и
добавил ругательств. -- Развяжи его, Кхосутх, развяжи! Говорят,
этот парень не из слабых. Сейчас проверим, кто кого...
     -- Он ранен, Гхор, -- возразил вождь.
     -- Ну так пусть его  лечат,  пока  он  не  поправится,  --
развел руками великан Гхор.
     -- Ох, и тяжелые у него кулаки, -- вставил кто-то.
     --  Тхак!  -- проорал Гхор, вращая глазами. -- Прими его в
наше племя, Кхосутх! Пусть он выдержит испытание. Если  выживет
-- клянусь Тхаком, он будет достоин носить имя Кхота!
     --  Я  подумаю  над  этим, -- ответил Кхосутх после долгих
колебаний.
     На время все успокоились и направились к выходу  вслед  за
вождем.  Последним  вышел  Тхаб,  подбадривающе  махнувший  мне
рукой. Нет, этим дикарям явно не были чужды чувства сожаления и
дружелюбия.

     x x x

     День прошел без событий. Тхаб не появлялся;  другие  воины
прносили  мне еду и питье, и я позволил им перевязать мои раны.
Почувствовав более или менее человеческое отношение к  себе,  я
перестал кипеть гневом, хотя, конечно, гнев лишь чуть отступил,
не угаснув совсем.
     Девушка  по имени Альтха не появлялась, хотя несколько раз
я слышал за дверью легкие  шаги  --  не  знаю,  ее  или  других
женщин.
     Ближе   к  вечеру  за  мной  прислали  нескольких  воинов,
объявивших, что меня  доставят  на  общий  совет  племени,  где
Кхосутх,  выслушав  все  аргументы,  решит мою судьбу. К своему
удивлению, я узнал, что будут представлены аргументы не  только
против  меня,  но  и  в  мою  пользу.  С меня взяли обещание не
нападать ни на кого, и отстегнули от цепи, приковывающей меня к
стене; но кандалы на запястьях и лодыжках остались на месте.
     Меня вывели из комнаты, где  я  находился,  и  провели  по
каменным  коридорам,  не украшенным ни резьбой, ни росписью, ни
полированной облицовкой. Грубые блоки стен  неровно  освещались
белым пламенем факелов.
     Пройдя  несколько  комнат  и  переходов,  мы  оказались  в
просторном круглом помещении, над  которым  нависал  не  низкий
каменный потолок, а высокий свод купола. У протвоположной стены
на  обломке  скалы  стоял  каменный  трон,  на котором восседал
вождь,  Кхосутх-Головорез,   облаченный   в   пятнистую   шкуру
леопарда.  Перед  ним, занимая три четверти круга, сидело почти
все племя: впереди -- мужчины,  сидевшие  на  шкурах,  подогнув
ноги,  а подальше, на верхних ступенях этого подобия амфитеатра
-- женщины и дети.
     Странное это было  зрелище.  Я  имею  в  виду  разительный
контраст   между  грубыми,  волосатыми  мужчинами  и  стройными
белокожими женщинами. На мужчинах были  набедренные  повязки  и
высоко зашнурованные сандалии. Некоторые накинули себе на плечи
шкуры  пантер  --  охотничьи трофеи. Женщины были одеты так же,
как Альтха, которую я успел заметить среди остальных. Некоторые
женщины были в легких сандалиях, некоторые  --  босиком.  С  их
плеч спадали свободные туники, перетянутые на талиях ремешками.
Различия между полами были явно видны даже у младенцев. Девочки
были  тихими,  худенькими и симпатичными. Мальчишки же походили
на обезьян еще больше, чем их отцы и старшие братья.
     Мне приказали сесть на каменный блок  чуть  в  стороне  от
пьедестала   вождя.   Сидя   в   окружении  своего  эскорта,  ф
присматривался  к  стоящему  неподалеку  Гхору,   непроизвольно
поигрывавшему могучими мышцами.
     Как  только я занял свое место, совет начался. Кхосутх без
предисловий объявил, что желает  выслушать  все  доводы.  Ткнув
пальцем,  он  назначил  человека,  который  должен был защищать
меня. Видимо, эта  процедура  была  обычным  делом  в  племени.
Назначенный,  помощник  вождя, тот, который командовал избившей
меня компанией,  молодой  воин  по  имени  Гушлук-Тигробой,  не
выразил  большого  энтузиазма  по  этому поводу. Потирая следы,
оставленные на его  теле  моими  кулаками,  он  неохотно  вышел
вперед и, отстегнув ножны меча и кинжала, положил оружие на пол
перед  собой.  Так  же  поступили  и остальные сидящие в первых
рядах воины.
     Воцарилась тишина, и Кхосутх объявил, что желает выслушать
доводы в пользу того, что человек по имени Исау Каирн(надо было
отдать должное правильному произношению вождя) не  должен  быть
принят в племя.
     Само  собой, таких аргументов было целое море. С полдюжины
воинов вскочили со  своих  мест  и  разом  заговорили,  перейдя
вскоре  на крик. Гушлук говорил одновременно с ними, безуспешно
пытаясь разом представить контраргументы всем спорщикам. Я сник
и понял, что ело плохо. Но оказалось, что  это  только  начало.
Мало-помалу  Гушлук  разговорился,  вошел  в  роль,  его  глаза
заблестели -- он исступленно и уверенно доказывал остальным  их
неправоту.  Судя  по  его  энтузиазму и обилию аргументов в мою
пользу, можно было подумать, что  мы  с  ним  просто  друзья  с
детства.
     Отдельного  обвинителя  назначено  не  было.  Каждый,  кто
хотел, мог взять слово. И если Гушлуку  удавалось  разбить  его
доводы, то еще один голос присоединялся к голосам в мою пользу.
Все  новые и новые воины присоединялись к нам. Крики Тхаба, рев
Гхора и  страстные  речи  моего  заступника  слились  в  едином
потоке, и вскоре почти все воины выступили в мою защиту.

     x x x

     Не  повидав совет Котхов наяву, невозможно вообразить себе
это зрелище. Это был настоящий базар, бедлам, сумасшедший  дом.
Одновременно  звучали от трех до пяти сотен голосов, но один --
никогда. Как Кхосутх умудрялся хоть что-то понимать -- осталось
для меня загадкой. Но он явно  держал  руку  на  пульсе  спора,
восседая   на   своем   каменном  троне,  словно  мрачный  бог,
осматривающий подвластный ему мир.
     В обычае откладывать в сторону оружие был свой смысл. Спор
нередко переходил в скандал. Начинались переходы  на  личности,
поминались  близкие  и  дальние  родственники, всплывали давние
обиды. Слов не  хватало,  в  дело  шли  кулаки.  Руки  привычно
тянулись  к  поясам, где обычно висело оружие. Время от времени
вождю приходилось подавать голос, призывая спорщиков  соблюдать
хотя бы видимость порядка.
     Напрасно  я  пытался  следить  за  ходом дискуссии. Многие
аргументы как за меня, так  и  против  были  лишены  не  только
строгой  логики,  но  и  вообще  какого  бы  то ни было смысла.
Оставалось лишь ждать, чем кончится дело.
     Ко всему прочему, спорящие частенько уходили в сторону  от
темы,  а  вернувшись,  не могли вспомнить, на чьей они стороне.
Казалось, конца этому не будет, ибо пыл воинов не ослабевал.  В
полночь  они  все  так  же  яростно спорили, без устали крича и
вцепляясь руками в бороды оппонентов.
     Женщины не принимали участия в обсуждении. После  полуночи
они  стали потихоньку расходиться, уводя с собой детей. В конце
концов на верхних скамьях осталась лишь одна худенькая фигурка.
Это была Альтха, следившая (или пытавшаяся  следить)  за  ходом
споров с неподдельным интресом.
     Я  сам  уже давно бросил это дело. Гушлуку моя помощь была
не нужна, он и сам отлично  держал  оборону.  Гхор  подбежал  к
трону  вождя  и умолял Кхосутха позволить ему свернуть ко!-кому
из особо упорных спорщиков шею.
     В общем, на мой взгляд, все это  больше  всего  напоминало
митинг  в сумасшедшем доме. В конце концов, не обращая внимания
на шум и на то, что решается моя судьба, я начал клевать  носом
и  вскоре  крепко  заснул, предоставив доблестным воинам-Котхам
драть глотки и бороды друг друга, а планете Альмарик нстись  по
своей  орбите  под  вечными  звездами, которым не было никакого
дела до людей ни на Земле, ни на других планетах.
     На рассвете Тхаб затряс меня за плечо и  проорал  прямо  в
ухо:
     --  Мы  победили! Ты станешь членом племени, если поборешь
Гхора!
     -- Я сверну ему шею. -- пробормотал я и снова уснул.
     Глава IV
     Так началась моя жизнь среди людей Альмарика. Я,  начавший
свой  путь  по  этой  планете  голым  дикарем, поднялся на одну
ступень  эволюции,  став  варваром.  Ведь  племя  Котхов   было
варварским  племенем, несмотря на все их шелка, стальные клинки
и каменную крепость. Сегодня на Земле нет  народа,  стоящего  с
ними  на  одной ступени развития. И никогда не было. Но об этом
позже.   Сначала   я   расскажу   вам   о   моем   поединке   с
Гхором-Медведем.
     С  меня  сняли  оковы  и поместили на жительство в одну из
башен -- до моего выздоровления. Я все еще был пленником. Котхи
приносили мне еду и воду, а  также  перевязывали  мою  рану  на
голове,  которая  не  была столь серьезной по сравнению с теми,
что нанесли мне дикие звери, и  которые  заживали  сами  собой,
безо  всякого  лечения. Но племя желало, чтобы к поединку я был
абсолютно здоров и мог на  равных  сразиться  с  Гхором,  чтобы
доказать  мое  право  стать одним из Котхов. Если же я проиграю
поединок,  то,  судя  по  рассказам  и  впечатлению  от  Гхора,
проблем,  что  со  мной делать дальше, не будет. Шакалы и грифы
позаботятся о том, что от меня останется.
     Большинство Котхов относилось  ко  мне  безразлично.  Лишь
Тхаб-Быстроногий   проникся   искренним  расположением  к  моей
персоне. За время, которое я провел  взаперти  в  башне,  я  не
видел ни Кхосутха, ни Гхора, ни Гушлука, ни Альтху.
     Не   могу  припомнить  более  утомительного  и  тоскливого
периода в моей жизни. Я ничуть не боялся предстоящей встречи  с
Гхором. Не то чтобы я был заранее уверен в победе -- просто мне
столько  приходилось рисковать жизнью, что страх за собственную
шкуру почти выветрился из  моей  души.  Прожить  долгие  месяцы
свободным,  как  дикая  пантера,  и  вдруг оказаться запертым в
каменном мешке, лишенным свободы передвижения и свободы выбора.
Если бы это заключение продлилось еще чуть дольше, боюсь, я  не
выдержал  бы  и  попытался  сбежать,  либо обретя таким образом
свободу, либо погибнув при этой попытке. Но во вем этом была  и
положительная  сторона:  раздражение  и  злость  не  давали мне
расслабиться, так что я всегда был в  форме  и  готов  к  любым
переделкам.
     Пожалуй,  на  Земле нет людей, настолько сильных и в любую
минуту готовых к бою, как  обитатели  Альмарика.  Конечно,  они
живут жизнью дикарей, полной опасностей, сражений с хищниками и
с  другими  племенами.  Но  все же это жизнь людей. Я же долгое
время жил как дикий зверь.
     Коротая время в башне, я вспомнил об одном чемпионе Европы
по борьбе, который, в шутку повозившись со  мной,  назвал  меня
самым сильным человеком в мире. Посмотрел бы он сейчас на меня,
пленника  крепости  Котх!  Я  уверен,  что  сейчас  я без труда
переломил бы этого чемпиона о колено,  порвал  бы  его  могучие
мышцы,  словно  гнилые  тряпки,  и перебил кости, как трухлявые
доски.  Что  касается  скорости,  то   вряд   ли   даже   самый
тренированный  земной  бегун  был  бы в состоянии соперничать с
тигриной энергией, затаившейся в моих суставах и сухожилиях.
     И несмотря  на  все  это,  я  понимал,  что  мне  придется
полностью выложиться, только лишь чтобы устоять против бешеного
натиска  моего противника, действительно изрядно походившего на
пещерного медведя.
     Тхаб-Быстроногий поведал мне о  кое-каких  победах  Гхора.
Такого  послужного  списка  я  еще  не встречал. Жизненный путь
этого  великана   был   отмечен   переломанными   конечностями,
свернутыми  шеями  и сломанными позвоночниками его противников.
Никто еще не смог устоять против него  в  схватке  без  оружия;
правда, кое-кто утверждал, что Логар-Костолом был ему ровней.
     Логар,  как  я  узнал,  был  вождем  Тхугров  --  племени,
враждебного Котхам. Все племена на Альмарике враждовали друг  с
другом,   человечество  оказалось  расколотым  на  бесчисленное
количество обособленных групп, постоянно воевавших между собой.
Вождя Тхугров  прозвали  Костоломом  за  его  недюжинную  силу.
Отобранный  мной кинжал был его любимым оружием, выкованным, по
словам Тхаба, неким сверхъестественным кузнецом.  Тхаб  называл
это  существо "горкха", и я обнаружил, что они очень напоминают
гномов -- хозяев металлов  из  древних  германских  мифов  моей
родной планеты.
     От Тхаба я много узнал о его народе и обо всей планете, но
об этом я расскау позже. Итак, настал, наконец, тот день, когда
ко мне  в  башню  пришел  Кхосутх и, осмотрев ои раны, нашел их
вполне излеченными, а меня -- полностью готовым к  поединку  за
честь быть принятым в его племя.

     x x x

     В  вечерних  сумерках  меня  вывели  на  улицу  Котха. Я с
интересом оглядывал окружающие меня могучие стены домов. В этом
городе все было выстроено на века, с большим запасом  прочности
и  мощности,  но  без  единого намека на украшения. Наконец мои
конвоиры привели меня к некоторому подобию стадиона или  театра
--   овальной   площадке   у   внешней  стены,  вокруг  которой
поднимались  широкие  ступени  каменной   лестницы,   служившие
сиденьями  для зрителей. Центральная площадка поросла невысокой
густой травой, наподобие футбольного  поля.  Нечто  вроде  сети
окружало  арену,  без  сомнения, для того, чтобы уберечь головы
соперников  от  чересчур  сильного  прикладывания  к   каменным
трибунам.   Вся   площадка  была  хорошо  освещена  несколькими
факелами.
     Зрители уже заняли свои  места:  мужчины  у  самой  арены,
женщины  и  дети  --  на  верхних  ступенях. Среди моря лиц я с
удовлетворением заметил знакомое лицо  Альтхи,  заинтересованно
смотревшей на меня своими черными глазами.
     Тхаб   провел   меня   на   арену,   а   сам,   вместе   с
остальнымивоинами, остался за сеткой. Я живо вспомнил  кулачные
бои,  подпольно проводимые там, на Земле, в похожих условиях --
на голой земле, в неверном  свете,  без  перчаток...  Глянув  в
черное,  полное  ярких  звезд  небо,  чья  красота  никогда  не
переставала поражать меня, я вдруг от души  расхохотался.  Нет,
подумать  только!  Я,  Исау Каирн, должен сейчас потом и кровью
доказать свое право на существование в мире, о котором никто на
моей родной планете даже не подозревает.
     С другой стороны  арены  к  сетке  подошла  вторая  группа
воинов.  В  центре шел Гхор-Медведь, живо подлезший под сетку и
огласивший стадион дикимвоплем, придя в ярость от того,  что  я
опередил его и появился на ринге первым.
     Встав  на  возвышающийся  над первым рядом помост, Кхосутх
взял в  руку  копье  и,  размахнувшись,  метнул  его  в  землю.
Проследив  короткий полет глазами и увидев, как копье вонзилось
в траву, мы с Гхором кинулись друг на друга -- две  горы  мышц,
полные силы и желания победить.
     На  нас  не  было  никакой одежды, кроме узкой набедренной
повязки. Правила поединка  были  просты:  запрещалось  наносить
удары  как кулаком, так и раскрытой ладонью, локтями, коленями;
также  запрещалось  пинаться,  кусаться   и   царапаться.   Все
остальное было разрешено.
     Когда мохнатая туша впервые навалилась на меня, я подумал,
что Гхор,   пожалуй,  был  посильнее  Логара.  Лишенный  своего
привычного оружия -- кулаков, -- я терял  главное  преимущество
перед противником.
     Гхор  был настоящей грудой железных мускулов; к тому же он
двигался  с  быстротой  огромной  кошки.  Привычный   к   таким
поединкам, он владел множеством приемов, о которых я не знал. В
довершение ко всему, его голова так плотно сидела на плечах, на
короткой толстой шее, что было бесполезно пытаться свернуть ее.
     Меня  спасли только упорство и выносливость, полученные за
время жизнь в диких холмах. Кроме того, на  моей  стороне  было
преимущество в скорости и ловкости.
     О  самом  поединке  можно  сказать немногое. Казалось, что
время прекратило свое движение, остановилось,  превратившись  в
неподвижную,   скрытую   кровавой   пеленой   вечность.  Стояла
абсолютная тишина,  нарушаемая  лишь  нашим  хриплым  дыханием,
потрескиванием факелов да звуком скользящих по траве босых ног.
Наши  силы  были  почти  равны,  что делало невозможной быструю
развязку. Дело было  не  в  том,  чтобы  уложить  соперника  на
лопатки,  как  это принято в соревнованиях на Земле. Нет, здесь
состязание шло да тох пор, пока  один  или  оба  противника  не
рухнут замертво на землю, прекратив сопротивление.
     До  сих пор меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю о том,
каких усилий воли и боевого духа стоила эта схватка. В  полночь
мы  все  еще стояли, уперевшись друг в друга плечами. Казалось,
что весь мир  утонул  в  каком-то  кровавом  тумане.  Все  тело
превратилось  в  сплошной  сгусток напряжения и боли. Некоторые
мышцы  просто  онемели,  и  я  перстал  чувствовать  их.  Кровь
сочилась  у  меня  изо  рта  и  из  носа. Я наполовину ослеп от
напряжения. Ноги стали дрожать, дыхание сбилось.  Утешало  меня
лишь  то, что Гхор был не в лучшем виде. Кровь также текла и из
его тра и носа, да к тому же еще и из  обоих  ушей.  Его  грудь
также  ходила  ходуном.  Сплюнув кровавую слюну, он с рычанием,
больше похожим на хрип,  еще  раз  попытался  вывести  меня  из
равновесия  и  сбить  с  ног.  Для этого он дернулся и стал еще
больше нагибаться вперед.
     Собрав  в  кулак  последние  силы,  я  вложил  их  в  одно
движение;   перехватив   выставленную   вперед  руку  Гхора,  я
развернулся, перекинул  ее  через  плечо  и  резко  потянул  на
себя...

     x x x

     Нажим  Гхора  помог  мне  провести  прием. Перелетев через
меня, он рухнул на траву, приземлившись на шею и одно плечо,  и
затих.   Мгновение   я   стоял  в  тишине,  глада  на  лежащего
противника,  а  затем   воздух   наполнился   криками   Котхов,
признававших  меня  победителем. Но тут ноги мои подкосились, в
глазах стало совсем темно, и я, рухнув на  лежащего  соперника,
потерял сознание.
     Уже потом мне сказали, что сначала все посчитали нас обоих
пкойниками.  Много  часов  пробыли мы с Гхором без созания. Как
наши сердца не разорвались от такого напряжения -- осталось для
меня и для всех загадкой. Старики утверждали,  что  не  помнили
такого долгого поединка на арене за всю свою жизнь.
     Гхору  пришлось  худо, даже по здешним меркам. В последнем
падении он переломил себе плечо и раскроил череп, не говоря уже
о других, менее значительных травмах. Что касается меня,  то  в
моей  грудной  клетке  оказались  сломанными  три  ребра, а все
суставы и мышцы настолько перетрудились, что я  несколько  дней
не  мог даже подниматься с постели. Котхи лечили нас, используя
все свои немалые познания в этом деле, но,  пожалуй,  в  первую
очередь  своим  выздоровлением  мы были обязаны нашей природной
живучести. Когда дитя  природы  оказывается  ранено,  оно  либо
быстро погибает, либо так же быстро выздоравливает.
     Я  спросил  Тхаба,  не  будет  ли  Гхор ненавидеть меня за
проигрыш. Вопрос поставил моего приятеля в тупик:  до  сих  пор
Гхор никогда не проигрывал поединков.
     Но  вскоре я понял, что могу не беспокоиться на этот счет.
В один прекрасный день в  мою  комнату  вошли  шестеро  воинов,
аккуратно  внесших  на  руках  носилки,  на которых лежал Гхор,
перевязанный так плотно, что его едва  можно  было  узнать.  Но
голос  Медведя  перепутать  было  невозможно. Он заставил своих
приятелей   принести   себя   ко   мне   в    комнату,    чтобы
поприветствовать меня. Он не держал на меня зла. В его большом,
простом,  первобытном  сердце нашлось место лишь для восхищения
человеком, сила которого превзошла его собственную. Как  только
Гхора  внесли,  он  тотчас  же  издал  приветственный  клич, от
которого задрожала крыша здания,  и  выразил  надежду,  что  мы
вместе еще повоюем и зададим жару врагам нашего племени.
     Его  унесли, а он все продолжал восхищаться мною и строить
планы на будущее. Неожиданно для себя я почувствовал нежность и
симпатию к этому созданию природы, которое было  куда  ближе  к
человеку,  чем  многие  так называемые цивилизованный обитатели
Земли.
     Итак, как только я смог стоять на ногах  и  самостоятельно
передвигаться,    я   предстал   перед   Кхосутхом-Головорезом,
начертавшим  над  моей  головой  острием  меча  древний  символ
племени Котх. Затем вождь собственноручно вручил мне знак воина
--  широкий кожаный ремень с железной пряжкой, и передал оружие
--  мой  кинжал  и  второй  клинок  --  длинный  прямой  меч  с
серебряным  эфесом. Затем передо мной прошли все воины, начиная
с вождя. Каждый клал мне руку на голову и называл свое  имя.  Я
должен  был  повторить его и назвать себя, произнеся свое новое
имя -- Железная Рука. Эта  часть  была  самой  утомительной  --
как-никак,  а  воинов  было  что-то  около  четырехсот.  Но это
входило в ритуал посвящения, и, пройдя  его,  я  был  таким  же
полноправным Котхом, как если бы родился в этом городе.
     Еще  в  башне,  меряя  шагами  свою комнату, словно тигр в
клетке, я многое узнал из рассказов Тхаба о Котхах и о том, что
им самим было известно об их собственной планете.
     Это  племя  и  другие,  ему  подобные,  были   единственой
человекоподобной  расой на Альмарике, хотя далеко на юге обитал
таинственный народ, который Котхи называли Ягами. Себя  же  они
именовали "Гура". Это слово они применяли к себе так же, как мы
на  земле  используем  слово  "человек".  Множество племен Гура
населяло похожие на  Котх  города.  В  каждом  из  племен  было
три-пять сотен воинов и соответствующее число женщин и детей.
     Ни  один  из Котхов не совершал кругосветного путешествия,
хотя, будучи охотниками, они уходили очень  далеко  от  родного
города.  Кстати,  пообщавшись  со мной, кое-кто из племени стал
называть свой мир Альмариком, то есть словом, которое принес  с
собой  я  с  Земли.  Далеко  на  севере лежала сумрачная страна
льдов. Люди в ней не  жили,  хотя  ходили  легенды  о  странных
криках,  доносящихся  с  ледяных  гор, и о тенях, мелькающих по
поверхности ледников. На меньшем расстоянии  к  югу  возвышался
гигантский  каменный  барьер,  через  который  никто  из  людей
никогда не перебирался. Легенды  утверждали,  что  этот  барьер
опоясывал всю планету; поэтому-то он и получил название Кольца.
Что  скрывалось  за Кольцом -- не знал никто. Некоторые верили,
что это -- конец  мира,  а  за  ним  --  лишь  пустота.  Другие
утверждали,  что  за  ним расположено второе полушарие. Мне эта
версия, естественно, показалась более логичной,  но  я,  как  и
никто  другой,  не  мог представить доказательств ее правоты, и
большинство Котхов продолжало считать ее лишь красивой сказкой.
     Во все стороны от Котха лежали города народов Гура  --  от
Кольца  до  страны льда. В северном полушарии не было ни морей,
ни океанов. Здесь по бескрайним равнинам текли реки,  собираясь
в  неглубокие  озера.  Кое-где  росли дремучие леса, вздымались
невысокие, иссеченные  ветрами  горные  гряды  и  холмы.  Самые
большие реки текли на юг, где исчезали в проломах в Кольце.
     Города народов Гура были построены только на равнинах и на
большом  расстоянии  друг  от  друга.  Их  архитектура являлась
закономерным следствием эволюции строителей. В  первую  очередь
города   служили  крепостями  для  защиты  от  врагов.  Отражая
характер и облик строителей, города были  грубыми,  массивными,
лишенными  каких  бы  то ни было украшений; искусство словно не
существовало на этой планете.
     В чем-то Гура были очень похожи на землян, а в  чем-то  --
разительно  отличались. Что касается Котхов -- а значит, и всех
племен Гура, -- то  они  были  сильны  в  умении  вести  войну,
охотиться  и  создавать оружие. Последнее ремесло передается от
отца к сыну, но пользуются его секретами не так уж часто.  Дело
в  том, что оружие сделано так хорошо, что служит очень долго и
не требует замены. Его передают по наследству, иногда  пополняя
запасы за счет трофеев.
     Вообще металл используется только в оружейном деле, иногда
в строительстве,  а также для изготовления пряжек и застежек на
одежде и снаряжении. Ни мужчины, ни женщины не носят украшений.
Монеты, да и деньги  вообще  здесь  не  известны.  У  Гура  нет
символа  единицы  обмена. Между городами торговля не ведется, а
внутри города все  как-то  ухитряются  обойтись  взаимовыгодным
обменом.   Единственная   ткань  для  одежды  изготовляется  из
волокна, полученного  из  одного  странного  растения,  которое
растет даже внутри городских стен. Другие растения обеспечивают
Гура фруктами и вином. Свежее мясо, их основная пища,добывается
на охоте -- любимом занятии Гура, работе и отдыхе одновременно.
     Племя  Котх,  как  и  все  остальные,  ковало  мечи, ткало
шелкоподобную ткань, охотилось и вело некое  подобие  сельского
хозяйства.   У   Котхов   есть  письменность  --  что-то  вроде
примитивных иероглифов, которые рисуют на листьях,  похожих  на
папирус, устрым как кинжал металлическим стержнем, опускаемым в
бордовый  сок  какого-то  растения.  Но  кроме вождей, мало кто
умеет читать и писать. Литературы у них нет.  Ничего  не  знают
Котхи  и  о  живописи,  скульптуре  или "высокой науке". Вся их
культура сугубо утилитарна, приспособлена к выполнению каких-то
повседневных задач и никак не развивается дальше.
     Правда,  как  у  большинства  первобытных  племен,  у  них
существует нечто вроде народной поэзии, повествующей в основном
о  битвах,  сражениях  и  героях.  Среди  Котхов нет бардов или
менестрелей. Каждый взрослый мужчина знает свои родовые песни и
после нескольких кружек доброго эля готов исполнить их голосом,
идеально подходящим для разрывания барабанных перепонок.
     Эти песни никто не записывает. Письменная история тоже  не
ведется.  Вот  почему  события  прошлого  перемешиваются друг с
другом и с явным вымыслом легенд.
     Никто не знает, сколько лет городу Котхов. Его  гигантские
блоки  прочны,  как  сама вечность, и могли появиться здесь как
десять лет назад, так и десять тысяч. Но мне кажется, что этому
городу не меньше пятнадцати тысяч лет. Гура  --  древняя  раса,
несмотря  на  то,  что дикость придает ей вид молодого, полного
сил народа. Об эволюции этой расы, о ее появлении мне ничего не
известно. У самих Гура нет понятия  об  эволюции,  о  развитии,
прогрессе.  Они  считают, что то, что их окружает, существовало
всегда, вечно, и будет существовать так же вечно в  будущем.  У
них нет легенд, объясняющих их происхождение.

     x x x

     Большинство  своих  замечаний  я посвятил мужчинам племени
Котх.  Но  надо  сказать,  что  и  женщины  достойны  детальных
комментариев. После всего, что я увидел и узнал, различия между
поламив  племени Котх уже не казались такими необъяснимыми. Это
всего лишь результат эволюции, корни которого  лежат  в  особом
отношении  мужчин Гура к своим женам и сестрам. Я уверен, что в
первую очередь ради женщин были  построены  крепости-города,  в
которых, скрепя сердце, поселились бесшабашные воины и охотники
-- мужчины Гура, кочевники в душе.
     Женщины,  оберегаемые  от  всех опасностей, равно как и от
тяжелой работы, превратились в те утонченные создания,  которых
я  уже  описал. Мужчины же, наоборот, вели невероятно активную,
требующую постоянных усилий жизнь. Эта жизнь -- сплошная  война
за  выживание,  велась с того момента, когда первая обезьяна на
Альмарике встала на задние лапы. И естественно, что выжившие  в
этой   войне   приспособились   к   такой   жизни:   их  дикие,
обезьяноподобные черты лица и могучее, почти звериное  тело  --
не   результат   вырождения   или  деградации,  это  есть  плод
своеобразного отбора. Мужчины расы Гура прекрасно приспособлены
к той жизни, которую они ведут.
     Так как мужчины несут на себе весь риск и ответственность,
вся власть и авторитет тоже принадлежат им.  Женщины  не  имеют
права  голоса  ни в управлении делами города, ни всего племени.
Власть мужа над женой абсолютна. Хотя, в случае  угнетения  или
издевательств,  женщина  может  пожаловаться на мужа в Совет. В
основном женщины очень  ограниченны,  мало  знают  и  мало  чем
интересуются.  Это не удивительно -- ведь большинство из них за
всю жизнь и шагу не ступило за городскую стену, если только  не
было захвачено другим племенем во время набега.
     Но  женщины  вовсе  не  так несчастны, как можно подумать.
Дело в том, что, как я уже говорил, забота и нежное отношение к
женщине -- одна из тличительных  черт  Гура.  Любое  проявление
жестокости  или  злобности  к  ним,  встречающееся  чрезвычайно
редко, сурово и единогласно осуждается племенем.
     Гура  моногамны.  Конечно,  они  не  сильны  в   искусстве
ухаживания, взаимных комплиментов и намеков. Скорее, нежность и
забота,  проявляемые  мужчинами и женщинами по отношению друг к
другу, апоминают традиции американских переселенцев.
     Обязанностей у  женщин  Гура  не  много:  в  основном  они
связаны  с воспитанием и заботой о детях. Самая тяжелая работа,
выпадающая на их долю --  это  прядение  нитей  и  изготовление
ткани  из волокна растений. Женщины музыкальны, почти все умеют
играть на небольшом струнном  инструменте,  похожем  на  лютню.
Любят  они  и петь. Кроме того, их ум, несомненно, более остр и
гибок, чем у мужчин. Женщины сами себя  развлекают,  шутят,  и,
похоже,  время  проходит  для  них  весело. Ни одной из них и в
голову не приходит сунуться за городскую стену:  они  прекрасно
знают об опасностях, грозящих им там, и предпочитают оставаться
под защитой своих суровых и сильных мужей, отцов и братьев.
     Мужчины,  как  я уе говорил, очень напоминают какое-нибудь
варварское племя на  Земле.  Чем-то  они  напомнилимне  древних
викингов.  Они честны, презирают ложь, обман и любое воровство.
Они  с  удовольствием  охотятся  и   воюют,   но   не   жестоки
беспричинно,  если,  конечно,  ярость не ослепляет их на время.
Они емногословны, грубоваты, легко сердятся, но так же легко  и
быстро  успокаиваются  и  не  держат  зла,  если речь не идет о
кровном враге. У них своеобразный, хотя и  очень  грубый  юмор;
они  ревностно,  пламенно любят родной город и племя. Но больше
всего, по-моему, они дорожат личной свободой.
     Оружие  Гура  составляют  мечи,  копья,  кинжалы  и  некое
подобие огнестрельного оружия, похожего на мушкет, заряжающееся
с  дула  и  весьма недальнобойное. Сгораемое вещество совсем не
похоже на порох, каким мы его знаем, а вот пули  отливаются  из
металла,   напоминающего  свинец.  Это  оружие  используется  в
основном в войнах против людей. На охоте удобнее и  эффективнее
лук со стрелами.
     Часть  воинов племени постоянно находится на охоте, далеко
от города. Но в любом случае не меньше тысячи  воинов  остается
внутри городских стен, чтобы отразить возможное нападение, что,
впрочем,  случается  нечасто.  Гура  редко берут чужие города в
осаду. Штурмом их взять трудно, а заморить  защитников  голодом
еще   труднее:   в   каждом   городе  созданы  огромные  запасы
продовольствия, и в каждом есть по крайней мере  один  обильный
источник, снабжающий жителей водой. Охотники частенько, правда,
большими  группами,  забредают  в  холмы,  где  я жил несколько
месяцев. Считается, что эти места  населяют  самые  свирепые  и
опасные  хищники. Лишь самые отчаянные отряды проводят в холмах
несколько дней, остальные предпочитают на ночь уходить  обратно
на  равнину.  Тот  факт,  что  я прожил здесь несколько месяцев
один, вооруженный всего лишь  кинжалом,  придал  мне  в  глазах
Котхов   едва   ли   не   больше  авторитета,  чем  победа  над
Гхором-Медведем.
     Да, я многое узнал об Альмарике. Но это  повествование  --
не  подробная  хроника, и я не могу подробно останавливаться на
местных обычаях и традициях. Я слушал все, что мне рассказывали
Котхи, и старался запоминать. Гура считали, что они  --  первая
раса,  населяющая  Альмарик.  Но я предполагаю, что это не так.
Мне рассказывали о неизвестно ткуда взявшихся  руинах  городов,
возведенных  некогда  другими  народами.  Гура считают, что эти
народы  жили  одновременно  с  их  дальними  предками.  Но  мне
довелось  узнать,  и  я  в  этом  уверен, что таинственные расы
появились, расцвели и исчезли  за  много  веков  до  того,  как
первый  Гура  заложил  первый  камень  в основание стены своего
будущего города.  Как  мне  удалось  узнать  то,  что  не  было
известно Гура, -- отдельная история.
     Среди   Гура   ходят  легенды  и  достоверные  рассказы  о
наследниках тех древних обитателей Альмарика. Мне  рассказывали
о  Ягах,  страшном  и жестоком народе крылатых людей, обитающих
далеко на юге, почти у самого Кольца. Их город называется Югга;
он построен на горе Ютхла, на реке Йогх, в стране Ягг  --  там,
куда не ступала нога нормального человека. Гура утверждают, что
Яга  не  люди, а демоны в человеческом облике. Время от времени
они прилетают из Югги, сжимая в руках разящий меч или сжигающий
все факел, чтобы захватить и унести  с  собой  молодых  девушек
Гура  в  качестве  пленниц.  Что  с  ними  происходит  потом --
неизвестно,  ибо  никто  еще  не  возвращался  из  страны  Ягг.
Некоторые  утверждают, что девушек отдают на съедение чудовищу,
которому Яга поклоняются как  богу.  Другие  говорят,  что  эти
крылатые  черти  не  поклоняются никому, кроме самих себя. Было
известно, что правит ими королева Ясмина, вот  уже  тысячу  лет
сидящая  на  своем  каменном троне на вершине Ютхлы, а ее тень,
ложащаяся на мир,  заставляет  людей  вздрагивать  и  втягивать
голову в плечи.
     Рассказывали  мне  Гура  и  о  других, не менее страшных и
опасных  существах:  о  собакоголовых  чудовищах,   живущих   в
развалинах  древних  городов;  о  содрогающих  землю  колоссах,
появляющихся лишь темными ночами.  Узнал  я  и  об  огнедышащих
летающих  ящерицах,  спускающихся  из-за  туч, словно молнии, о
полуночных лесных хищниках, которых никто никогда не видел,  но
о  которых знали все, потому что те время от времени утаскивали
в чащу спящих охотников. Водились на Альмарике и летучие  мыши,
чей похожий на смех крик сводил людей с ума, и множество других
коварных  и  опасных  существ,  которым  и  близко не подобрать
земного  соответствия.  Ибо  жизнь  на  этой  плнете  принимала
странные,  очень  странные  формы,  но не только жизнь, а еще и
нежить.
     Быть может, я уже утомил вас своими кошмарными описаниями.
Но потерпите:  вскоре  события  начали  развиваться   с   такой
скоростью, что мое повествование будет едва справляться с ними.
     Долгие  месяцы  я  жил  среди  Котхов,  совершенствуясь  в
искусстве охоты,  вволю  наедаясь  и  изрядно  прикладываясь  к
крепкому,  хмельному  элю.  Я уже почти сроднился с окружавшими
меня людьми. Меня еще не проверили в войне  с  иноплеменниками,
но  и  внутри  города  хватало  возможностей  почесать кулаки в
дружеской возне и в пьяных драках,  когда,  закипая  от  одного
слова,  мужчины  бросали  на  пол кружки с пенящимся напитком и
вцеплялись друг другу в  бороды.  Я  наслаждался  этой  жизнью.
Здесь,  как  и  на  холмах,  я  мог не связывать себя дурацкими
условностями и проявить в полной мере все свои силы. И  плюс  к
этому,  здесь  я был не один, а в веселой компании. Мне не были
нужны       искусство,       литература,       интеллектуальное
совершенствование.  Я  охотился, дрался, ел и пил. Я вцепился в
жизнь руками и ногами, впился в нее, как клещ. И в череде  этих
занятий  я  почти перестал вспоминать одинокую хрупкую фигурку,
следящую из-под самого купола за Советом, решающим мою судьбу.
     Глава V
     Однажды, проведя несколько дней на  охоте  в  одиночку,  я
возвращался  в город. Я лениво шел, думая о чем-то, не забывая,
однако,  отметить  про  себя  замеченные  следы  животных   или
подозрительный  шорох  где-нибудь  в  траве.  До Котха было еще
несколько  миль.  Его  могучие  башни  еще  не  показались   на
горизонте...
     Из  состояния  задумчивости меня вывел пронзительный крик.
Не веря своим глазам, я увидел, что ко мне со всех ног  несется
худенькая  стройная  женщина.  Следом  за  ней  бежала  одна из
огромных хищных птиц, считающихся едва  ли  не  самыми  пасными
обитателями  равнины.  Они достигают в высоту десяти футов и во
многом похожи  на  земных  страусов,  если  не  считать  клюва,
страшного  оружия,  заточенного  и заостренного, словно ятаган,
фута три длиной. Удар такого  клюва  может  проткнуть  человека
насквозь,  а  острые  кривые  когти  на  лапах  птицы без труда
оторвут руки и ноги жертвы от тела.
     Эта  машина  смерти  с  каждой  секундой  приближалась   к
убегающей  девушке,  и я понял, что она нагонит беднягу раньше,
чем я смогу подоспеть на помощь. Проклиная судьбу  за  то,  что
приходится  рассчитывать  на  мою  не самую высокую меткость, я
встал поудобнее и прицелился. Девушк бежала пямо ко мне, и я не
мог  стрелять  в  тело  птицы,  рискуя  попасть   в   человека.
Оставалось   целиться  в  огромную  голову,  возвышавшуюся  над
убегающей жертвой на длинной шее.
     Удача улыбнулась мне, и пуля угодила  в  цель.  Вместе  со
звуком  выстрела кошмарная птица споткнулась, словно налетев на
невидимую стену, взмахнула короткими,  почти  лишенными  перьев
крыльями, загребла переставшими держать ее вес ногами и рухнула
в траву.
     В  тот  же  момент  упала,  как  подстреленная, и девушка.
Подбежав, я с удивлением обнаружил, что это Альтха, дочь Заала,
целая и невредимая, смотрит на меня своими темными, загадочными
глазами. Она очень запыхалась  и  к  тому  же  была  до  смерти
перепугана. Птице повезло куда меньше: удачно угодившая в череп
пуля пробила его насквозь, выбив заодно и все мозги.
     Снова посмотрев на Альтху, я спросил:
     --  Что  ты делаешь за стенами города? Ты что, с ума сошла
-- шатаешься черт знает где, да еще одна!
     Она не ответила, но явно здорово испугалась.  Постаравшись
смягчить голос, я сел рядом с ней на траву и сказал:
     --  Странная  ты девчонка, Альтха. Ты не такая, как другие
женщины племени.  Люди  говорят,  что  ты  волевая,  упрямая  и
своенравная, причем иногда -- безо всякой причины. Я не понимаю
тебя. Ну зачем, скажи мне, так рисковать жизнью?
     -- Что ты теперь сделаешь? -- вдруг спросила она.
     -- Как что? Отведу тебя обратно в город, конечно.
     При   этих  словах  ее  лицо  приняло  выражение  упрямого
несогласия.
     -- Ну что ж, веди. Отец меня выпорет. Ну и пуст! А я снова
убегу, а потом снова и снова!
     -- Но зачем ты убегаешь? Куда ты рвешься? Здесь тебя  рано
или поздно просто сожрет какая-нибудь тварь. Вот и все.
     -- Ну и ладно! Значит, я хочу, чтобы меня сожрали.
     -- Тогда зачем же ты убегала от птицы?
     -- Инстинкт сохранения жизни, -- многозначительно ответила
она.
     --  Но  почему ты хочешь умереть? -- воскликнул я. -- Ведь
женщины племени Котх счастливы, а тебе живется не хуже, чем им.
     Она отвернулась и обвела взглядом бескрайнюю равнину.
     -- Есть, пить и спать --  это  еще  не  все,  --  каким-то
странным голосом сказала Альтха. -- Это могут и животные.
     Я рассеянно почесал в затылке. Я частенько слышал подобные
речи на  Земле,  но  здесь, на Альмарике, это было в диковинку.
Альтха  продолжала  говорить,  обращаясь  не  столько  ко  мне,
сколько сама к себе.
     --  Я не могу так больше жить. Я, наверное, не таккая, как
все. Я все время чего-то хочу, чего-то ищу...
     Удивленный такими непривычными словами, я взял ее голову в
руки и аккуратно повернул, чтобы посмотреть девушке в глаза. Ее
загадочный взгляд встретился с моим.
     -- Пока тебя не  было  --  было  трудно,  --  сказала  она
негромко. -- А теперь стало еще труднее.
     От удивления я разжал руки, и Альтха опустила голову.
     -- Почему же из-за меня стало хуже?
     -- Что такое жизнь? -- ответила она вопросом на вопрос. --
Неужели  то, как мы живем, единственно возможная жизнь? Неужели
нет ничего другого, ничего, кроме наших повседневных  интересов
и потребностей?
     Я растерянно покачал головой и сказал:
     -- Ну, на моей планете, на Земле, я встречал многих людей,
стремившихся к какому-то туманному идеалу. Но я не скажу, чтобы
они были счастливы.
     --  Я-то сначала подумала, что ты не такой, как другие, --
сказала она, глядя куда-то вдаль. -- Когда  я  увидела  тебя  в
кандалах,  впившихся  в  твою нежную, гладкую кожу, я подумала,
что ты умнее, тоньше, нежнее, чем наши мужчины. А  ты  оказался
таким  же  грубым и диким, как и все осталные. Ты так же, как и
они, проводишь время в охоте  на  зверей,  драках  с  людьми  и
пьяных пирушках.
     -- Но ведь так все живут! -- возразил я.
     Она кивнула:
     --  Ну  вот,  значит,  я  действительно не гожусь для этой
жизни. Лучше уж мне умереть.

     x x x

     Мне почему-то стало стыдно. Я понимал, что землянину жизнь
на Альмарике могла показаться грубой, жестокой и бессмысленной.
Но услышать такое от местной женщины... Если кто-нибудь из  них
и  желал  большего внимания и участия со стороны мужчин, то они
не показывали  вида,  что  это  так.  Они  казались  довольными
заботой и защитой и терпеливо сносили грубость своих мужчин. Не
зная,  что  ответить,  я поискал подходящие слова и не нашел. Я
вдруг как-то разом, явственно, ощутил  себя  грубым,  жестоким,
варваром. Помолчав, я безнадежно сказал:
     -- Ладно, пойдем. Я отведу тебя обратно в город.
     Она согласно кивнула и вдруг, всхлипнув, добавила:
     --  И  можешь посмотреть, как отец будет меня пороть. Тебе
понравится!
     Тут я нашелся, что ответить:
     -- Он не будет тебя пороть.  Пусть  только  дотронется  до
тебя -- я ему шею сверну.
     Альтха  быстро  перевела  на меня заинтересованный взгляд.
Моя рука легла ей на талию, а лицо оказалось совсем рядом с  ее
лицом.  Губы  девушки  взволнованно приоткрылись -- и, продлись
этот  блаженный  миг  дольше,  я  не  знаю,  чем  бы  это   все
кончилось...  Но  вдруг  лицо Альтхи побледнело, с губ сорвался
испуганный крик. Девушка с ужасом смотрела на  что-то  за  моей
спиной. Воздух наполнился шорохом больших, сильных крыльев.
     Я развернулся на месте и увидел, что в воздухе передо мной
мечутся  большие  крылатые  существа.  Яга!  Я считал их чем-то
вроде мифологических персонажей. Но вот  они  оказались  передо
мной во всей ужасающей реальности.
     Бросив  на  них  лишь  один взгляд, я нагнулся и схватил с
земли незаряженный мушкет. Мне  удалось  рассмотреть,  что  Яга
очень  похожи на высоких, хорошо сложенных людей, но с большими
кожистыми крыльями за  спиной.  Летающие  люди  были  голы,  за
исключением  узких  набедренных  повязок,  в  руках они сжимали
недольшие изогнутые кинжалы.
     Когда первый Яга спикировал на меня, я встретил его ударом
приклада мушкета, расколовшим  удлиненный,  тонкокостный  череп
человека-птицы, как яичную скорлупу. Остальные Яга рванулись ко
мне,  размахивая  сверкающими  кинжалами. Сталкиваясь в воздухе
крыльями, они мешали друг другу, не давая возможности  нападать
одновременно с нескольких сторон.
     Держа  мушкет  за  ствол,  я  отмахивался им от наседавших
врагов и, улучив момент,  основательно  заехал  по  голове  еще
одному  из этой компании. Бедняга рухнул на землю без сознания.
Вдруг за моей спиной раздался пронзительный крик,  и  в  ту  же
минуту нападавшие Яга прекратили атаковать меня.
     Вся  стая  крылатых  мерзавцев быстро набирала высоту. А в

фигурку Альтхи, протянувшей ко мне в отчаянии руки. Значит, эти
негодяи  похитили  ее  и  теперь  уносили  в свой черный город,
готовя к неведомо  какой  страшной  участи.  Яга  летели  очень
быстро, и вскоре я уже едва мог рассмотреть их в синем небе.
     Сгорая  от  бессильной  ярости, я стоял неподвижно и вдруг
почувствовал какое-то шевеление под ногами.  Опустив  глаза,  я
увидел,  что  один  из сбитых мной Яга пришел в себя и сидит на
траве, потирая голову. Я занес мушкет, чтобы  выбить  мозги  из
этой  птичьей  башки. Но вдруг дерзкая мысль остановила меня: я
вспомнил, с какой скоростью Яга уносил Альтху, держа ее  руками
под собой.
     Вытащив  кинжал  из  ножен,  я  поднес  его  к горлу Яга и
заставил того встать на ноги. Крылатый человек  был  чуть  выше
меня ростом, такой же ширины в плечах, но его тело и конечности
были намного тоньше, костистее, чем мои, и, видимо, значительно
легче.  Черные  глаза  Яга смотрели на меня немигающим взглядом
ядовитой змеи.
     Гура говорили мне, что язык Яга похож на их собственный.
     -- Ты понесешь  меня  на  себе  туда,  куда  улетели  твои
приятели, -- сказал я.
     Он пожал плечами и хрипло ответил:
     -- Я не смогу нести такой вес.
     -- Тем хуже для тебя, -- сообщил я ему и, обойдя пленника,
заставил  его нагнуться, а затем влез ему на плечи. Левой рукой
я держался за  его  шею,  а  правой  приставил  кинжал  к  боку
крылатого человека.
     Закачавшись  под  моим  весом, Яга был вынужден расправить
крылья и взмахнуть ими, чтобы не упасть.
     -- Полетели! -- приказал  я,  для  большей  убедительности
кольнув  Яга кинжалом. -- Поднимайся в воздух, чтоб тебя! Или я
тебе горло перережу!
     Мы   медленно   оторвались   от   земли.   Ощущение   было
непередаваемое,  но в тот момент мне было не до удовольствия от
полета: я был вне себя от злость за то,  что  не  смог  уберечь
Альтху.

     x x x

     Когда  мы  поднялись  примерно  на  тысячу футов, я увидел
вдалеке несколько черных точек -- похитителей Альтхи.  В  ту-то
сторону  я  и  направил  своего неохотно даигавшегося летающего
скакуна.
     Несмотря на все мои  понукания,  угрозы  и  пришпоривания,
стая  похитителей вскоре исчезла из вида. Но я продолжал лететь
на юг, рассчитывая, что если и не догоню  их,  то,  по  крайней
мере,   долечу   до  черной  скалы,  на  которой,  по  легенде,
расположен их город.
     Подгоняемый  кинжалом,  Яга  держал  приличную   скорость,
учитывая  двойную нагрузку на его крылья. Через несколько часов
полета пейзаж под нами изменился. Теперь мы летели  над  лесом,
первым  лесом,  увиденным  мной на Альмарике. похоже, деревья в
этом лесу превышали высотой земные.
     Незадолго  перед  закатом  я  увидел,  что  впереди  видна
граница  леса.  А  за  ней,  на  большом лугу, показались руины
какого-то города. Из руин поднималась к небу  струйка  дыма.  Я
спросил  своего пленника, не его ли приятели готовили там ужин,
но он только что-то прорычал в ответ, за  что  получил  хороший
удар по уху.
     Мы  спустились  пониже  и  летели  над  самыми  верхушками
деревьев. Я приказал сделать так, чтобы  не  попадаться  раньше
времени  на  глаза  Яга.  Неожиданно какой-то рев заставил меня
посмотреть вниз. Мы как раз пролетали над небольшой поляной, на
которой разворачивалось кровавое сражение: стая гиен напала  на
огромное  животное  с  одним  рогом  на  лбу,  ростом  и  весом
превышавшее самого крупного бизона. С  полдюжины  хищников  уже
лежали  бездыханными,  а  в тот момент единорог поддел костяным
мечом рога последнюю гиену и резким движением отбросил ее футов
на двадцать, переломав ей при этом все кости.
     Видимо, засмотревшись на эту сцену, я чуть ослабил хватку.
Резко  извернувшись,  Яга  сумел  сбросить   меня   со   спины.
Освободившись  от груза, он резко метнулся в сторону и вверх, а
я полетел вниз и, скатившись по ветвям какого-то дерева, рухнул
на мягкий ковер травы и прошлогодней листвы прямо перед  мордой
разъяренного единорога.
     В  тот  же  миг  его  туша  заслонила небо, а огромный рог
нацелился мне в грудь. Я встал на одно колено  и,  увернувшись,
попытался  схватить  рог  и  отвести  удар  в  сторону.  Словно
выточенный  из  слоновой  кости  разящий   меч   чуть   изменил
направление движения, пройдя рядом с моим боком. В тот же миг я
вонзил   кинжал  в  могучую  шею  единорога.  Но  тут,  получив
сильнейший удар по черепу, я упал без  чувств,  погрузившись  в
темноту.
     Глава VI
     Без  сознания  я пробыл, наверное, совсем недолго. Первое,
что  я  ощутил,  придя  в  себя,  --  это   страшную   тяжесть,
навалившуюся  на  мое тело. Попытавшись выбраться из-под нее, я
понял, что лежу, придавленный тушей единорога. Оказывается, мой
кинжал вспорол его яремную вену. Но уже в падении мощный  череп
у основания рога все-таки успел сильным ударом отправить меня в
нокаут.  Только  мягкая  земля  за спиной спасла меня от участи
быть раздавленным в кашу.  Выбраться  из-под  неподъемной  туши
было задачей, достойной еще одного подвига Геракла. Но все же я
справился с ней и, полузадохнувшийся, залитый кровью единорога,
все-таки   вылез  из-под  мертвого  зверя  и  огляделся.  Моего
коварного крылатого скакуна нигде не  было  видно,  к  тому  же
выокие деревья ограничивали обзор.
     Выбрав дерево повыше остальных, я, как мог быстро, влез на
самые   верхние   ветки  и  оттуда,  словно  с  мачты,  оглядел
расстилавшееся передо мной зеленое  море.  Солнце  клонилось  к
горизонту.  Примерно  в  часе  быстрой  ходьбы к югу лес редел,
сменяясь  густыми  кустарниками.  От  руин  покинутого   города
поднимался  в небо легкий дым. В этот момент я заметил, как мой
бывший пленник спикировал вниз, к развалинам. Наверное, сбросив
меня, он  еще  некоторое  время  покружился  над  местом  моего
падения,  чтобы удостовериться, что я погиб, и просто перевести
дух и дать крыльям отдохнуть после тяжелого  полета  с  двойной
нагрузкой.
     Я выругался -- если он заметил, что единорог не убил меня,
то шанс  напасть на его компанию внезапно был упущен. Вдруг я с
удивлением  увидел,  как  Яга,  не  успев  приземлиться   среди
развалин,  взлетел  и  понесся  оттуда  что  было сил. Он сломя
голову помчался на юг, изо  всех  сил  размахивая  крыльями.  Я
только  рот  раскрыл.  Что  же  могло послужить причиной такого
стремительного бегства крылатого человека? Кого он увидел внизу
вместо своих товарищей? Может быть, он увидел просто  покинутую
стоянку  и  бросился  догонять соплеменников? Нет, слишком явно
был видно,  что  его  полет  был  ничем  иным,  как  паническим
бегством.
     Встряхнув  головой, я, обдумывая это дело, слез с дерева и
направился к руинам со всей скоростью,  с  которой  только  мог
продираться  через  густой  подлесок,  не  обращая  внимания на
шорохи и шелест листьев вокруг меня и над моей головой.
     Когда я выбрался из чащи лса, солнце уже село, и взошедшая
луна осветила призрачным светом покинутый город. Приблизившись,
я увидел, что этот город был построен не из уже  знакомого  мне
зеленоватого  кремневидного  камня, а из мрамора. Направляясь к
развалинам, я невольно впосмнил легенды Котхов,  повествовавшие
о древних мраморных городах, населенных привидениями. Никто уже
не знал, откудаже появились эти города, кто их построил.
     Полная  тишина  окутала  меня,  когда  я  вступил в город.
Плотные, густые  тени  тянулись  от  полуразрушенных  колонн  и
остатков  стен.  Сжимая в руке меч, я пробирался перебежками из
одного пятна тени к другому, готовый отразить нападение ночного
хищника или встретить караулящих меня в засаде крылатых  людей.
Вскоре  я  понял,  что  впервые  на Альмарике оказался в полной
тишине. Не было слышно ни далекого львиного рыка, ни противного
тявканья гиен, -- ничего. Словно я остался один  в  окаменевшем
мире.
     В  этой  тишине  я  пробирался  по  грудам камней, пока не
выбрался на открытое ровное место -- видимо, городскую площадь.
Здесь я застыл, вздрогнув и покрывшись мурашками от ужаса.
     В центре площади догорал костер,  над  которым  на  жердях
были   закреплены   куски  мяса.  Яга,  несомненно,  собирались
поужинать. Но сейчас они лежали по всей площади в таких  позах,
что их судьба была понятна с первого взгляда.
     Никогда  еще я не видел результатов такой дикой резни или,
если  хотите,  бойни.  Оторванные  руки,  ноги,  отделенные  от
туловищ  головы,  вывалившиеся  внутренности, просто куски тел,
лужи крови --  покрывали  площадь  страшной  мозаикой.  Головы,
словно   оскалившиеся   мячи,  откатились,  сверкая  в  темноте
глазами, к  самым  стенам.  Что-то  или  нечто  набросилось  на
крылатых людей в тот момент, когда они, усевшись вокруг костра,
протянули  руки  за  пищей. Теперь эти руки, оторванные от тел,
лежали на камнях. На телах были видны следы клыков или  когтей,
а  некоторые кости были сломаны так, чтобы можно было добраться
до находящегося в них мозга.
     Холодный пот прошиб меня. Какое животное, кроме  человека,
так  ломает  кости.  Да и сама беспощадная, но методичная резня
походила  скорее  на  чью-то  осознанную  атаку,  быть   межет,
возмездие,  совершенное  с ритуальной жестокостью, свойственной
существам, называющим себя людьми.
     Но куда же подевалась Альтха? Ее останков  на  площади  не
было.   Случайно   задержавшись  взглядом  на  кусках  мяса  на
вертелах, я похолодел: похоже, рассказы Котхов были верны.  Яга
готовили себе на ужин человечину. Сдерживая ярость и омерзение,
я  осмотрел  страшные куски, но обнаружил, что над костром были
зажарены части мужского тела с крупными мышцами,  а  не  тонкие
худенькие  конечности  женщины.  После такого зрелища я почти с
удовлетворением обвел взглядом изуродованные  останки  крылатых
людоедов.
     Но  где  же  девушка?  Может быть, она смогла спрятаться в
развалинах во время бойни, или нападавшие захватили ее и  увели
с  собой? Окидывая взглядом полуобрушивающиеся башни, рухнувшие
колонны, груды  каменных  блоков,  бывших  некогда  стенами,  я
ощутил,  почти  физически,  кожей,  висящую  в  воздухе угрозу,
зловещую опасность. Кроме того, инстинкт подсказывал  мне,  что
за мной из темноты следят чьи-то глаза.
     Пересилив  появившийся  в  глубине  души  страх,  я обошел
площадь, переступая через куски тел и лужи крови,  и  наткнулся
на  уходящую куда-то в сторону цепочку кровавых капель. Не имея
других следов, я двинулся по этой кровавой дорожке. По  крайней
мере,  она  должна  вывести  меня к убийце или убийцам крылатых
людей.
     Вскоре, пройдя некогда  роскошную  колоннаду,  я  вошел  в
темноту, под крышу огромного здания. Сквозь проломы в потолке и
узкие окна пробивался лунный свет, в котором на светлом мраморе
пола  были  хорошо видны кровавые капли. Войдя по этому следу в
узкий коридор, я чуть  не  свернул  себе  шею,  споткнувшись  в
темноте о ступеньки уходящей вниз лестницы. Пройдя один пролет,
я  остановился, поразмыслил и уже решил было возвращаться туда,
где я хоть что-то видел, но тут до моих ушей донесся невыносимо
знакомый голос, звавший меня. Сквозь темноту, слабо и откуда-то
издалека, слышалось: "Исау! Исау Каирн!"
     Альтха! Кто же ещемог знать меня здесь? Но почему же я так
вздрогнул, почему волосы на затылке стали дыбом? Я уже  раскрыл
рот,  чтобы отозваться, но почему-то передумал. Альтха не могла
знать, чтоя рядом и слышу ее. Может быть, она звала  меня,  как
растерявшийся  ребенок зовет последнего взрослог, виденного им.
Подумав, я осторожно пошел дальше по  коридору,  туда,  откуда,
как  мне  показалось, донесся крик. Донесся и исчез, оборванный
на полуслове.
     Вытянутая рука наткнулась на дверной косяк. Я  остановился
в проеме, явственно ощущая чье-то присутствие в этом помещении.
Вглядываясь  в  темноту, я громко позвал Альтху. Тут же впереди
загорелись два огонька. Некоторое время я разглядывал их,  пока
меня  вдруг  не осенило, что это чьи-то глаза. Расстояние между
ними было  с  мою  руку,  они  горели  каким-то  непередаваемым
внутренним  светом.  За  этими  сверкающими точками угадывалась
огромная   бесформенная   масса.   Меня    захлестнула    волна
непреодолимого  ужаса,  и  я, развернувшись, бросился бежать по
коридору назад, к  выходу.  За  спиной  я  чувствовал  какое-то
движение,  а  затем  послышался звук: словно большое бескостное
тело царапало камень, прокатываясь по нему  острой,  как  битое
стекло, чешуей.
     Пробежав  немного,  я понял, что заблудился. Туннель вывел
меня не к колоннаде, а к другому подземному залу, от которого в
разные   стороны   расходились   темные   коридоры.   И   вновь
где-топоблизости раздался крик: "Исау! Исау Каирн!"

     x x x

     Я   сломя  голову  бросился  на  звук  голоса.  Сколько  я
пробежал, я не помню. Но  вскоре  я  опять  уперся  в  какую-то
стену.  А  где-то совсем рядом тот же голос провыл: "Исау! Исау
Каирн-н-н!"  Застыв  на  высокой  ноте,  он  вдруг  перешел   в
нечеловеческий хохот, от которого кровь застыла у меня в жилах.
     Это  не был голос Альтхи. И с самого начала я понимал, что
он не мог принадлежать ей. Понимал, но  признать  это  означало
согласиться  с  существованием чего-то необъяснимого. Поэтому я
отказался согласиться с тем, о чем твердила мне моя интуиция  и
что утверждал разум.
     Теперь  со  всех  сторон  слышались демонические голоса, с
издевкой повторявшие мое имя. Казавшиеся пустыми и необитаемыми
коридоры наполнились эхом множества голосов,  призывавших  меня
куда-то   в  преисподнюю.  Страх  сменился  ужасом,  отчаянием,
которое вдруг  перешло  в  безотчетную  ярость.  С  безудержным
криком  я  бросился  в  сторону, откуда звук доносился наиболее
отчетливо и громко -- и налетел на голую стену.  Развернувшись,
я  помчался в другую сторону, желая наконец сойтись в схватке с
моими мучителями. На этот раз  я  угодил  в  какой-то  коридор,
который  вывел меня в большое помещение, освещенное проникавшим
в него лунным светом. И вновь я услышал свое имя, на  этот  раз
произнесенное человеческим голосом, полным отчаяния и страха.
     -- Исау! Исау!
     Не  успев  крикнуть  хоть что-то в ответ, я увидел Альтху,
распростертую на полу. Ее руки  и  ноги  не  попадали  в  пятно
света,  падавшего  из  окна.  Но  даже  в темноте я увидел, что
каждую конечность девушки держат,  прижимая  к  полу,  какие-то
бесформенные фигуры.
     Я  издал  боевой  клич и бросился вперед. В меня тотчас же
вцепились со всех сторон когтистые лапы и острые зубы множества
невидимых  в  темноте  противников.  Но  ничто  не  могло  меня
остановить.  Размахивая  мечом,  я прорубал себе путь к Альтхе,
извивающейся и стонущей в пятне лунного света на полу.
     Я прорвался сквозь  толпу  бросающихся  на  меня  существ,
доходивших мне до пояса. Державшие девушку твари отпустили ее и
отскочили  в  разные стороны, спасаясь от разящего меча. Альтха
вскочила  и  прильнула  ко  мне.  Не  перставая  отбтваться  от
наседающей  толпы,  я огляделся и увидел уходящую куда-то вверх
лестницу. Туда-то я и стал отходить,  отступая  спиной  вперед,
чтобы прикрыть Альтху от кишащей вокруг мерзости.
     На  лестнице  было темно, хотя где-то наверхе и мелькала в
проломе крыши луна. Бой шел вслепую. Я ориентировался по звуку,
по   запаху,   да   доверял   какому-то   внутреннему    чутью,
направлявшему  мои удары. И еще -- бой шел в тишине, нарушаемой
лишь моим хриплым дыханием, звуком моих шагов да свистом меча.

     x x x

     Я шаг за шагом, пятясь, поднимлся по  ступенькам,  отбивая
атаки  противников. Напади они сейчас сверху -- и нам с Альтхой
конец. Но, к счастью, все они лезли вслед за  нами  снизу.  Что
это  были  за  существа, я сказать не могу. Единственное, что я
знаю наверняка -- это то, что они были  с  когтями  и  клыками.
Кроме  того,  от  них  противно  воняло,  они  были  мохнатыми,
наверное, похожими на обезьян.
     Выбравшись  наверх,  в  большой  зал,  освещенный   лунным
светом,  я  не  смог разглядеть намного больше. Из полумрака на
меня со всех сторон налетали темные, бесформенные  тени,  жизнь
которых обрывалась с каждым ударом моего меча.
     Подталкивая  Альтху, я стал пробираться к пролому в стене.
Почувствовав, что добыча уходит, нападавшие удвоили  натиск.  В
какой-то  момент  я  замешкался,  помогая  Альтхе  забраться по
обсыпавшимся камням, и на меня налетели со всех сторон с  явным
намерением   вновь   утащить  вниз,  в  свои  темные  владения.
Перспектива снова оказаться в темноте, кишащей злыми, жаждущими
разорвать меня на куски тварями, не  выглядела  обнадеживающей.
Порыв  ярости помог мне удержаться, и в следующий миг я, словно
выпущенный из катапульты, вылетел в пролом, утащив за  собой  с
полдюжины противников.
     Перекатившись  через плечо, я сбросил с плеч вцепившихся в
меня тварей, как медведь стряхивет  волков.  Упавших  я  достал
мечом или сильными пинками. Наконец-то я смог рассмотреть своих
противников.
     Их   тела   напоминали  изуродованные  болезнями  туловища
обезьян и были покрыты свалявшейся белой шерстью. Головы больше
всего походили  на  собачьи,  с  маленькими,  плотно  прижатыми
ушами.  А  глаза  явно  были  взяты  у  змей и глядели таким же
немигающим холодным взглядом.
     Из всех страшных форм жизни на  этой  планете  эти  уродцы
внушали  мне наибольшее отвращение и страх. Увидев, как мерзкие
троллеподобные твари сплошным потоком полезли вслед за мной  из
пролома,  я отпрянул. Слишком уж это зрелище напоминало червей,
выползающих из расколотого, полуразложившегося черепа.
     Схватив  Альтху  за  руку,  я  побежал  с  нею,   стремясь
выбраться  на открытое место. Обезьяно-собаки преследовали нас,
опустившись на все четыре лапы, -- видимо,  так  они  развивали
большую  скорость, чем двигаясь на двух конечностях. Услышав их
дьявольский хохот, я понял, что что-то не так. И точно: впереди
показались такие же уродцы, вылезавшие из какого-то  провала  в
полу, ведущего в подземелье. Мы оказались в ловушке.
     Перед  нами  стоял  громадный пьедестал, с которого рухнул
некогда установленный на нем  обелиск.  Я  забрался  на  первую
ступеньку, подсадил Альтху наверх, на самую верхнюю площадку, и
развернулся,  чтобы  вноыь  вступить в бой. Кровь, стекавшая из
десятков порезов и укусов на моем теле, вскоре  сделала  камень
под  ногами  липким  и  мокрым.  Я  лишь время от времени мотал
головой, чтобы стряхнуть заливающий глаза пот.
     Меня окружили полукольцом, и, честно говоря, я  не  помню,
чтобы за всю жизнь я испытывал больший ужас и отвращение, чем в
тот  миг,  стоя  спиной к мраморному монолиту перед этой толпой
уверенных в своей скорой победе обитателей подземного царства.
     Вдруг мое внимание привлекло  какое-то  новое  движение  у
пролома  в  стене,  через который мы попали сюда. Не переставая
следить    краем    глаза    за    приближающимися    мохнатыми
обезьяно-собаками,  я  наблюдал,  как  в  освещенный  луной зал
вползает какая-то бесформенная черная масса. Вдруг в ее  центре
зажглись два желтых огонька. Глаза! Да, те самые глаза, которые
я уже видел там, внизу.
     С  победными  криками  мохнатые твари бросились на меня. В
тот же момент неизвестное создание невероятно резво для  такого
огромного  животного  побежало  в  нашу сторону. Оно напоминало
огромного  паука,  больше  быка  ростом.  Прежде,  чем   первый
нападавший  наткнулся  на  мой  меч,  чудовище подмяло под себя
ближайшего к нему собакоголового тролля. Тот успел лишь коротко
вскрикнуть.  Увидев  гигантского  паука,  осталиные   бросились
врассыпную.  Но  чудовище не уступало им в скорости и ловкости.
Огромные челюсти паука откусывали головы, толстые лапы  сбивали
троллей  с  ног, а страшные клешни раздирали их на части. Через
несколько мгновений в зале остались лишь мертвые или  умирающие
мохнатые  твари,  а  чудовище, разбросав свои жертвы в стороны,
остановило взгляд своих пугающе умных глаз на мне.
     Я понял, что именно  меня  оно  и  искало.  Я  потревожил,
разбудил  этого мохнатого паука в его логове, и теперь он нашел
меня,  двигаясь   по   кровавым   следам,   оставляемым   моими
израненными  ногами.  А остальных он разбросал лишь потому, что
они оказались на его пути.
     Пока паук безмолвно стоял, покачиваясь на восьми ногах,  я
успел рассмотреть, что от земных пауков он отличается не только
размерами,  но и количеством глаз, челюстей и наличием клешней.
Раздался пронзительный крик Альтхи -- это паук бросился в  нашу
сторону.
     Но  там,  где  оказались бессильны клыки и когт десятков и
сотен подземных тварей, хватиро ума  и  силы  одного  человека.
Подняв  с пола тяжелый камень -- фрагмент кладки, -- я запустил
его прямо в приближающуюся тушу. Он  угодил  прямо  в  середину
тела,  туда,  где сходились вместе огромные ноги. Пробив дыру в
спине паука, из которой  хлынула  зловонная  зеленоватая  жижа,
камень повалил нападавшего на пол. Извернувшись, паук сбросил с
себя  камень,  встал на ноги и, сверкая глазами, вновь бросился
на меня. Я швырнул в него еще один камень, затем еще и  еще,  и
так   закидывал  паука  обломками  мрамора,  пока  чудовище  не
превратилось в  сплошное  месиво  зеленого  гноя,  разноцветных
внутренностей  и  мохнатых обрывков, из которых торчали все еще
доргающиеся ноги.
     Схватив Альтху за руку, я помог ей слезть, и  мы  со  всех
ног  бросились  бежать,  не  останавливаясь, пока этот страшный
город, наводненный кровожадными чудовищами, не  остался  далеко
позади.
     Мы  не  обменялись ни словом с того момента, когда я нашел
Альтху в подземелье. Остановившись, я повернулся к  ней  и  уже
открыл  рот,  чтобы что-то сказать, как вдруг почувствовал, что
девушка, смертельно бледная, сползает по моей  руке  на  землю.
Видимо, ужас сделал свое дело -- она потеряла сознание. Я не на
шутку  испугался  --  ведь  вообще-то женщины Гура не так часто
падают в обморок.
     Я  положил  Альтху  на  землю  и,  не  зная,  что  делать,
уставился  на  нее,  словно  впервые увидев и оценив красоту ее
фигуры,  изящество  тонких   рук...   Черные   волосы   девушки
разметались  по  плечам,  туника  расстегнулась и соскользнула,
обнажив красивую тугую грудь с розовыми сосками. Мысль  о  том,
что  эта  красота может умереть тут же, на моих глазах, привела
меня в ужас.
     Неожиданно Альтха застонала, открыла глаза и посмотрела на
меня, словно не понимая, где и  почему  она  оказалась.  Вдруг,
вспомнив  что-то  из  пережтого,  она вскрикнула и прижалась ко
мне.  Ее  руки  обняли  меня,  и  в  этих  крепких  объятиях  я
почувствовал,  как дрожит ее стройное тело, услышал, как бешено
бьется сердце в груди.
     -- Не бойся, -- сказал  я,  сам  удивившись  звуку  своего
голоса. -- Ничто тебе не угрожает. Все будет хорошо.
     Она  плотно  прижалась  ко мне и так и не разжала объятий,
пока ее сердце не успокоилось и не ослаб давящий груз страха.
     Затем она, как-то разом обмякнув, отпустила  руки  и,  все
так  же  молча,  легла  мне  на плечо. Подождав немного, я тоже
ослабил придерживающие ее руки и осторожно  усадил  девушку  на
траву.
     -- Как только ты придешь в себя, -- сказал я, -- мы тотчас
же двинемся   прочь  от  этого...  --  и  я  кивнул  в  сторону
виддневшихся вдалеке развалин.
     -- Ты весь изранен! --  вдруг  воскликнула  Альтха,  и  ее
глаза наполнились слезами. -- Ты весь в крови! Проклятье на мою
дурную голову! Если бы я тогда не убежала из города... -- и она
разревелась, как самая обыкновенная земная девчонка.
     -- Да не переживай ты из-за каких-то царапин, -- отшутился
я, хотя  на самом деле мысленно прикидывал, не ядовиты ли клыки
и когти у подземных уродцев. -- Все заживет очень  быстро.  Ну,
перестань реветь. Слышишь, что я тебе говорю?
     Она  покорно перестала плакать и, лишь всхлипывая, вытерла
глаза и лицо подолом туники. Мне не хотелось  напоминать  ей  о
пережитом  кошмаре,  но  любопытство,  к тому же не праздное, а
вполне оправданное, взяло верх.
     -- Скажи, почему Яга остановились в развалинах? -- спросил
я. -- Они ведь наверняка знают о  чудовищах,  которые  живут  в
этих руинах.
     Альтха передернулась, вспомнив пережитое:
     -- Они были голодны. Им удалось поймать еще одного Гура --
совсем  молодого  парня,  почти подростка. Они разрезали его на
части еще живым, но он ни разу не взмолился о пощаде --  только
проклятия слетали с его губ. А потом они начали жарить мясо...
     Альтха замолчала, удерживая подступившую тошноту.
     -- Значит, Яга действительно людоеды, -- пробормотал я.
     --  Нет,  они еще хуже. Они -- настоящие дьяволы. Пока они
сидели у костра, на них напали собакоголовые. Я их  не  видела,
пока  они не набросились на Яга, словно стая шакалов на оленей.
Покончив с Яга, они потащили меня в подземелье. Что они  хотели
со  мной  сделать -- не знаю... не скажу; я слышала, но не хочу
повторять эту мерзость.
     -- А почему они повторяли мое имя?
     -- Я позвала тебя в минуту опасности, даже не  подозревая,
что  ты можешь оказаться рядом. Они услышали мои слова и смогли
повторить их. Когда ты пришел, они  узнали,  кто  ты.  Как?  Не
спрашивай.  Эти  демоны знают и умеют очень многое, что кажется
нам невероятным.
     -- Да, на этой планете кишмя кишат черти, дьяволы и вообще
всякая нечисть, -- пробурчал я и спросил: -- А почему в  минуту
опасности ты позвала меня, а не отца, например?
     Альтха    покраснела   и   вместо   ответа   вдруг   стала
сосредоточенно и смущенно поправлять тунику,  подтягивая  ее  к
плечам.
     Увидев, что одна из ее сандалий слетела на траву, я поднял
ее и аккуратно  надел  на  маленькую,  изящную  ножку  девушки.
Неожиданно Альтха спросила меня:
     -- Скажи, а почему  тебя  прозвали  Железной  Рукой?  Твои
пальцы  сильны  и  тяжелы,  но  их прикосновение легко и нежно,
словно мамино.  Я  никогда  не  чувствовала  такой  нежности  в
прикосновении  мужчины  к  моему  телу. Гораздо чаще мне бывает
просто больно.
     Я сжал кулак и выразительно посмотрел на него -- узловатый
стальной молот. Альтха робко протянула руку и потрогала кулак.
     -- Чувства не обманывают тебя, -- ответил я.  --  Ни  один
человек,  с которым мне доводилось драться, не говорил мне, что
мои руки мягкие или нежные. Но то -- мои враги.  А  тебе  я  не
хочу сделать больно. Вот и все.
     Глаза девушки загорелись.
     -- Не хочешь делать мне больно? Почему?
     Абсурдность  этого  вопроса  не  оставила  мне слов, чтобы
ответить на него. Я лишь изумленно уставился на Альтху.
     Глава VII
     Вскоре после рассвета мы вышли в долгий  путь  к  далекому
Котху,   далеко   обогнув   лежащий  у  нас  на  пути  страшный
разрушенный город, из которого  мы  спачлись  с  таким  трудом.
Солнце  становилось  все  жарче  и  жарче.  Дышать стало нечем.
Легкий ветерок, обдувавший нас поначалу, совсем стих. Абсолютно
безоблачное  небо  приобрело  какой-то  медно-красный  оттенок.
Альтха  поглядывала на небо с осознанным беспокойством и на мой
вопросительный взгляд ответила, что боится надвигающейся  бури.
Я  уже  привык к тому, что на равнине небо всегда безоблачное и
светит солнце, а на холмах тепло днем и холодно ночью. В общем,
буря никак не входила в мои планы, и  я  даже  не  учитывал  ее
возможности.
     Встреченные  нами  звери разделяли беспокойство Альтхи. Мы
замешкались  на  опушке  леса,  потому  что  моя  спутница   --
жительница  степи,  испытывая  безотчетный  страх  перед чащей,
отказалась войти в лес пока не пройдет буря. Пока мы  обсуждали
эту   тему,   из   леса  выскочило  стадо  газелей,  беспокойно
поспешивших  куда-то   прочь.   За   ними   последовала   семья
свинообразных  тварей,  мерявших  землю  чуть  ли  не тридцатью
парами ног. С рычанием  прямо  на  нас  выскочил  лев,  но,  не
останавливаясь, промчался мимо и скрылся в густой траве.
     Я  ждал,  когда  появятся  тучи, но их все не было. Только
темно-медная полоса, начиная от горизонта,  наползала  на  весь
небосвод,  делая  его  сначала бронзовым, а затем почти черным.
Солнце еще некоторое время  пробивалось  сквозь  этот  занавес,
словно  далекий факел в густом тумане. Затем и оно окончательно
скрылось. Темнота, почти  осязаемая,  сначала  на  миг  застыла
где-то  наверху,  а  затем,  словно  отпущенная,  рухнула вниз,
покрыв мир сплошной черной пеленой.  В  этой  темноте  не  было
места ни солнцу, ни луне, ни даже маленькой звездочке. Раньше я
даже   не   предполагал,   что   темнота   может   быть   такой
непроницаемой. Я словно ослеп и готов был бы поверить в то, что
мир исчез, растворился в этой  черноте,  если  бы  не  шуршание
травы  под ногами, да не ощущение тепла от прижавшегося к моему
боку тела Альтхи. Я боялся, что мы либо свалимся в какую-нибудь
яму или реку, либо,  что  еще  хуже,  наткнемся  на  такого  же
ослепленного хищника.
     Пока  еще  было  хоть  что-то  видно,  я выбрал ориентиром
нагромождение камней -- груду булыжников, иногда  встречающийся
на  равнине остаток разрушившейся скалы. Темнота накрыла ас еще
на подходе, но, двигаясь в  нужном  направлении  по  памяти,  я
добрался  до  камней,  притянул  к  себе  Альтху и, прижав ее к
одному из них, встал к ней спиной, чтобы быть готовым встретить
любую опасность. Тишина лежавшей  под  жарким  солнцем  равнины
сменилась   звуками  беспорядочного  движения  множества  живых
существ: шелестела трава, слышались шаги, топот, зловещий вой и
настороженный рык. Неподалеку от нас пронеслось стадо  каких-то
крупных  копытных.  Я  порадовался, что, забившись в углубление
между камнями, мы не  рискуем  быть  раздавленными.  Затем  все
звуки  снова стихли, тишина казалась настолько же полной, как и
темнота. Вдруг откуда-то издалека донесся зловещий гул.
     -- Что это? -- неуверенно спросил я, не зная, как  назвать
этот шум.
     -- Ветер! -- выдохнула Альтха, плотнее прижимаясь ко мне.
     Этот ветер дул не так, как обычно: не в одном направлении.
Он, словно  безумный,  носился  по  равнине  в разные стороны с
огромной скоростью, время от  времени  закручиваясь  в  смерчи.
Неподалеку  от  нас  он вырвал пучки травы и швырнул их нам под
ноги, а затем одним шальным движением сначала  оторвал  нас  от
камней, к которым мы прижались, а затем швырнул обратно. Словно
пинок огромной ноги невидимого великана.
     Когда  мы  снова  встали на ноги, я замер от страха. То же
произошло и  с  прижавшейся  ко  мне  Альтхой.  Рядом  с  нашим
убежищем двигалось "что-то", похожее на ожившую гору. Казалось,
сама  земля  прогибается и дрожит под его неимоверной тяжестью.
Это существо замерло, видимо,  почувствовав  наше  присутствие.
Раздался   звук   двигающейся  кожи,  словно  к  нам  двинулась
гигантская лапа или хобот. Что-то прошелестело  в  воздухе  над
нашими  головами,  затем  я  ощутил прохладное прикосновение на
своем локте. Тот же предмет дотронулся до  руки  Альтхи.  Нервы
девушки не выдержали, и она пронзительно завизжала.
     В  тот  же  миг мы чуть не оглохли от накатившегося на нас
воя. Что-то слетело всерху и клацнуло в темноте совсем рядом  с
нами  огромными  зубами.  Ткнув  мечом  наугад, я вонзил его во
что-то плотное.  По  руке  потекла  какая-то  теплая  жидкость.
Невидимое  чудовище  взвыло  еще  раз,  больше  от боли, чем от
ярости, и понеслось прочь, сметая все на своем пути и  заглушая
ветер протяжным криком.

     x x x

     -- Господи, да что же это было? -- взмолился я.
     --  Одно из Великих Слепых, -- прошептала Альтха. -- Никто
их не видел. Они живут в темноте бурь. С бурями они приходят, с
бурями и уходят. Смотри, темнота тает.
     "Тает"  --  слово  было  выбрано  удачно.  Словно   что-то
вещественное,  она  плавилась,  растекалась какими-то потоками,
струями. Вот уже и солнце показалось  на  небе,  ставшем  вновь
синем  от  горизонта  до  горизонта,  но  земля  все  еще  была
рассечена полосами тьмы, пульсирующей, извивающейся,  словно  в
агонии. Такое могло привидеться только в кошмаре наркомана. Вот
обезумевший от страха олень на всем скаку влетел в полосу тьмы,
пропал  из  виду,  а затем вновь появился уже по другую сторону
черной ленты. Эти извивающиеся клочья  четко  вырисовывались  в
воздухе.  Переход  от  света к темноте был резким. Черные пятна
повисли  на  общем  изумрудно-золотом  фоне.   Постепенно   они
становились  меньше,  разрывались  на  части и исчезали, словно
снег под струей воды.
     Вдруг на месте одного из исчезнувших черных пятен я увидел
огромного  волосатого  Гура,  удивленного   столь   неожиданной
встречей  не меньше, чем я. Затем все закружилось с невероятной
быстротой.  Альтха  воскликнула:  "Тхугранец!",  а   незнакомец
бросился  вперед  и  взмахнул  мечом.  Я  едва успел подставить
клинок, чтобы отвести удар.
     О том, что произошло в следующие несколько минут,  у  меня
остались  смутные,  хаотические  воспоминания.  Посыпался  град
ударов и уколов; сталь звенела  о  сталь.  Наконец  мой  клинок
вонзился  противнику  в  грудь  и,  пронзив его насквозь, вышел
наружу на спине. Я стоял над медленно оседавшем на землю воином
и глядел на него, не веря своим глазам. Честно говоря, я далеко
не был уверен в таком исходе  поединка  с  местным  жителем,  с
детства  привыкшим  драться на мечах. Я даже не смог вспомнить,
как я отбивал его удары и как нанес свой, решающий.  Видимо,  и
на этот раз боевой инстинкт действовал во мне, опережая разум.
     Тишину   разорвал   звук  множества  разъяренных  голосов.
Обернувшись, я увидел дюжину волосатых воинов  Гура,  несущихся
ко  мне. Через мгновение я оказался в центре круга, очерченного
множеством  сверкающих  клинков.  Бежать  было  поздно.   Я   с
остервенением  принял бой, отбивая удары нападавших и нанося их
сам. С каким  непередаваемым  удовольствием  я,  удивляясь  сам
себе,  замечал, как мой клинок отбивает вражеский меч, а затем,
совершив обманный замах, отсекает держащую  этот  меч  руку.  В
следующий момент одному из нападавших удалось ткнуть копьем мне
в  ногу.  За это он поплатился рассеченным надвое -- от макушки
до подбородка -- черепом. Но в  этот  момент  и  на  мой  череп
обрушился  тяжелый  удар  приклада  мушкета.  Я успел лишь чуть
отклониться, приняв удар вскользь. Но все равно в глазах у меня
потемнело, и я упал без чувств.
     Пришел в себя я с чувством, что плыву в маленькой лодке по
бурной реке. Осмотревшись, я  понял,  что  лежу,  связанный  по
рукам  и  ногам, на самодельных носилках, сооруженных из копий.
Несли меня два могучих воина, нисколько не заботившихся о  моем
комфорте.  Я  видел  только  небо  над  собой,  затылок идущего
впереди носильщика и бородатое  лицо  заднего.  Увидев,  что  я
открыл  глаза,  второй  носильщик что-то сказал первому, и они,
словно по команде, бросили носилки на  землю.  Падение  вызвало
сильнейшую боль у меня в голове и в раненной ноге.
     --  Логар!  --  крикнул  один из них. -- Этот пес пришел в
себя. Пусть идет сам, если ты обязательно хочешь доставить  его
в Тхугру живым, хватит тащить его на себе!
     Я  услышал шаги, и надо мной нависла громадная туша воина,
чье лицо показалось мне знакомым. Помимо следов старых боев, от
угла  рта  к  основанию  его  изломанного  подбородка  пробегал
довольно свежий шрам.
     --  Ну,  Исау Каирн, -- сказал он, -- вот мы и встретились
снова.
     Я предпочел промолчать.
     -- Что? -- взревел он. -- Ты не помнишь  Логара-Костолома?
Ты, лысая собака!
     Свои  комментарии  он сопроводил сильным пинком мне в бок.
Откуда-то  донесся  протестующий  женский  крик,  и,  растолкав
воинов, ко мне подбежала и опустилась рядом на колени Альтха.
     --   Скотина!  --  крикнула  она,  сверкая  полными  гнева
глазами. -- Ты только и можешь пинать  его,  связанного,  не  в
силах противостоять ему в честном бою один на один.
     --  Кто  отпустил эту котхскую кошку? -- рявкнул Логар. --
Тхал, я же приказал тебе держать ее подальше от ее пса.
     --  Она  укусила  меня  за  руку,  --  недовольно   сказал
шагнувший  вперед  воин,  показывая в оправдание выступившие на
волосатом предплечье капли крови. -- Удержать ее не легче,  чем
справиться с дикой кошкой.
     --  Ладно.  Привяжите  ее  к  нему,  -- приказал Логар. --
Дальше этот слизняк пойдет сам. Пусть она, если хочет,  поможет
ему.
     --  Но  у него же ранена нога! -- взмолилась Альтха. -- Он
не сможет идти.
     -- Слушай, почему  бы  не  прикончить  его  здесь  же?  --
поинтересовался один из воинов.
     --  Потому  что  это  было  бы  слишком просто, -- выдавил
Логар,  вращая  налитыми  кровью  глазами.   --   Этот   ворюга
подкараулил  меня,  когда  я  спал,  оглушил ударом булыжника и
украл мой кинжал, который осмелился даже повесить себе на пояс.
Ничего,  он  дойдет  до  Тхугры,  а  уж  там  я  придумаю,  как
прикончить его.
     Мне  развязали  ноги,  но  рана так болела, что я едва мог
стоять. О том, чтобы идти, не могло быть и речи. Меня подгоняли
пинками, уколами наконечников копий. Альтха бессильно  металась
между  воинами, пытаясь остановить это издевательство. На конец
она подбежала к Логару и выкрикнула ему в лицо:
     -- Ты не только трус, но и лжец! Он не бил тебя камнем, он
победил тебя голыми кулаками, без оружя. Об этом все  знают,  и
только твои слуги не смеют признаться в этом при тебе.
     Тяжелый  удар  кулака  Логара  отбросил  девушку  футов на
двенадцать, сбив с ног. Она рухнула на землю без  движения,  из
открытого  рта  потекла  тонкая  струйка  крови. Логар довольно
хмыкнул, но его спутники стояли  молча,  не  выражая  одобрения
случившемуся. Нет, некоторое рукоприкладство вовсе не было табу
в  семейных  отношениях  Гура,  но всерьез ударить женщину, как
противника,  --  это  считалось  позором  для   воина.   Однако
недовольные спутники Логара не выразили явного протеста.
     Что  до меня, то я оказался объят пламенем бешеной ярости.
Попытавшись оттолкнуть двух державших меня  воинов,  я  потерял
равновесие  и  упал,  потащив обоих конвоиров за собой. На меня
тут  же  набросились  остальные,  неосознанно  вымещая  на  мне
сдержанные  в  отношении  Логара  чувства. Град пинков и ударов
обрушился на меня, но я не чувствовал боли. Воя,  словно  дикий
зверь, я все пытался вырваться, пока крепкие веревки не опутали
меня  вновь.  Не успел я затихнуть, как почувствовал новый град
пинков, заставлявших меня встать и идти.
     -- Можете забить меня насмерть, -- прохрипел я,  --  но  я
никуда  не  двинусь,  пока  кто-нибудь  из вас не позаботится о
девушке.
     -- Да она уже сдохла! -- расхохотался Логар.
     -- Врешь, скотина! Ты -- слабак! Тебе не справиться даже с
новорожденным младенцем! Ручки обломаешь!
     Логар что-то заорал в ответ, но тут  один  из  его  воинов
отошел  от меня и направился к Альтхе, постепенно приходившей в
чувство.
     -- Пусть валяется! -- рявкнул Логар.
     -- Пошел ты... -- огрызнулся воин. -- Мне она нравится  не
больше,  чем  тебе,  но  если  это  заставит  твоего  любимчика
перебирать ногами -- я готов  тащить  ее  на  себе.  Так  будет
проще.  Этот  парень  --  не человек. Я уже выдохся, пиная его,
связанного, а он все равно в лучшей форме, чем я.
     Итак, Альтха, лежа  на  носилках,  отправилась  с  нами  в
неблизкий путь к городу племени Тхугров.

     x x x

     Мы  шли  несколько  дней,  которые превратились в сплошную
пытку из-за моей раненной ноги. Альтха сумела  убедить  Тхугров
позволить  ей  перевязать  меня.  Если бы не это, я не дошел бы
живым.  Все   мое   тело   было   покрыто   укусами   подземных
собакоголовых   тварей   и   синяками  и  ссадинами  от  ударов
противников в человеческом облике. Было бы у  меня  всего  лишь
вдоволь  воды  и  пищи,  и я быстро оклемался бы. А так, бредя,
изнывая от голода и жажды, по бескрайней  равнине,  шатаясь  от
боли и усталости, я уже был счастлив, увидев на горизонте стены
Тхугры,   несмотря   на  то,  что  в  этом  городе  меня  ждала
мучительная смерть.
     Во время  дороги  с  Альтхой  обращались  неплохо,  но  не
позволяли  ей  помочь  мне, за исключением права перевязать мои
раны и обмыть шрамы и синяки. Иногда, проснувшись среди ночи, я
слышал, как она всхлипывала, а то и ревела,  не  скрывая  слез.
Пожалуй,   это   осталось   в  моей  памяти  самым  мучительным
воспоминанием о той страшной  дороге  --  плачущая  Альтха  под
молчаливым звездным небом.
     Итак,  мы  все-таки  добрались до Тхугры. Этот город почти
полностью копировал Котх  --  те  же  могучие  стены  и  башни,
выстроенные  из  такого  же зеленоватого камня, те же окованные
сталью ворота. Да и люди, жители Тхугры, мало чем отличались от
Котхов. Главным отличием оказалось общественное  устройство.  В
Тхугре единоличную власть прибрал к рукам Логар, чье слово было
законом  для  остальных.  Этот  первобытный  деспот был жесток,
безжалостен, дик и своеволен. Власть его  держалась  на  личной
силе  и  храбрости.  За  время  пребывания  в плену у Тхугров я
трижны видел, как  Костолом  расправлялся  со  взбунтовавшимися
соплеменниками.  Причем  одного из мятежников он победил в бою,
действуя голыми руками против меча соперника. В общем, при всех
совершаемых ошибках, Логар, благодаря своей силе, крепко держал
власть, сметая всех недовольных со своего пути.
     Невероятная жизненная  сила  Логара  все  время  требовала
выхода,   а   ограниченный   ум  --  подтверждения  этой  силы,
самоутверждения. Вот почему этот дикарь так возненавидел  меня.
Вот  почему он соврал своим соплеменникам, придумав историю про
коварный удар камнем. Именно поэтому он отказался  вступить  со
мной  в  поединок  чести.  Нет,  он  не боялся боли или увечий,
которые  я  мог  нанести  ему.  Его  страшило,  что,  в  случае
поражения  от  меня,  он  не  сможет  больше  быть  всевластным
повелителем племени. Именно тщеславие делало из Логара бешеного
зверя.
     Я был заточен в темницу и прикован цепью к  стене.  Каждый
день  Логар  пиходил  ко  мне, чтобы вдоволь пооскорблять меня.
Видимо, перед тем, как перейти к физическим  пыткам,  он  решил
окончательно  сломить мою волю психологичесткими мучениями. Что
стало с Альтхой, я не знал. Нас разлучили сразу же по  прибытии
в   город.   Логар  утверждал,  что  забрал  ее  во  дворец,  и
рассказывал длинные истории о тех унижениях,  которые  она,  по
его  словам,  сносила от придворных. Я не верил Костолому. Если
бы он решил издеваться над Альтхой, то непременно, для удвоения
удовольствия, стал бы мучить ее на моих глазах.  Но  все  равно
выслушивать эту грязь было невыносимо больно и противно.
     Нетрудно  быо  заметить, что Тхугры, как и остальные Гура,
трепетно и нежно относящиеся к женщинам, были не в восторге  от
поведения  своего  вождя.  Но  власть  Логара  была  достаточно
сильна, чтобы давить в зародыше любой протест. И все же  как-то
раз  охранник,  приносивший  мне  пищу,  с  опаской шепнул, что
Альтха сбежала сразу же после  нашего  появления  в  городе,  а
Логар  так  и  не  сумел  найти  и поймать ее. Неизвестно даже,
покинула ли она Тхугру или прячется где-то в городе.
     Так тянулись дни моего заточения.
     Глава VIII
     В полночь я неожиданно проснулся.  Факел,  освещавший  мою
камеру,  сильно  трещал  и коптил. Поправить его было некому --
охранник куда-то исчез. А за стеной город  был  полон  шума  --
криков,  проклятий,  звона  оружия.  Я разъяренно натянул цепь,
желая подобраться поближе к окну. Несомненно, в городе шел бой,
но был ли он восстанием или нападением извне, -- это оставалось
для меня тайной.
     В коридоре вдруг послышались знакомые  легкие  шаги,  и  в
камеру   ворвалась  Альтха  --  запыхавшаяся,  с  растрепанными
волосами, со сверкающими от ужаса глазами.
     -- Исау! -- крикнула она. -- Рок покарал племя Тхугров! На
город напали Яга: их  тысячи.  Сейчас  бой  идет  на  улицах  и
крышах.  Все мостовые залиты кровью и завалены телами погибших!
Слышишь? Город горит!
     Сквозь зарешеченное окно я видел зарево бушующего  пожара.
Альтха,  всхлипывая,  попыталась  освободить  меня.  В тот день
Логар приступил к пыткам. Я был подвешен к потолку  так,  чтобы
не   касаться   ногами   пола.  Но  Костолом  был  недостаточно
предусмотрителен  и  использовал   свежие   сыромятные   ремни.
Растянувшись, они опустили меня так, что я мог стоять, опираясь
ногами  об  пол.  Мне даже удалось уснуть в таком положении, не
чувствуя дикой боли от растяжения суставов.
     Пока Альтха пыталась снять с меня ремни и  оковы,  я  стал
расспрашивать,  где она была все это время. Она рассказала, что
ей удалось сбежать от Логара,  а  местные  женщины,  сочувствуя
беглянке,  прятали  ее  и  кормили  все эти дни. Она лишь ждала
момента, чтобы пробраться ко мне и помочь вырваться из темницы.
И вот -- она оказалась бессильна.
     -- Я не могу! У меня не получается! -- воскликнула она.
     -- Найди нож, -- скомандовал я. -- Быстро!
     Не успела она обернуться, как  на  пороге  выросла  фигура
великана Костолома.
     Логар, обгоревший, измазанный своей и чужой кровью, что-то
прорычал  и  направился  в  мою сторону, вынимая из ножен столь
хорошо знакомый мне кинжал.
     -- Собака! -- крикнул он мне. --  Тхугре  конец!  Крылатые
дьяволы  налетели  на  город,  словно грифы на мертвого быка. Я
чуть не погиб от ран и усталости, но я не забыл  про  тебя.  Не
смогу  я  спокойно  умереть, не уверившись, что ты подох раньше
меня!
     Альтха бросилась ему наперерез, но Логар отшвырнул ее.  Он
подошел  ко  мне  вплотную,  взялся одной рукой за опоясывавший
меня железный обруч, а второй занес кинжал. В этот момент я изо
всех сил оттолкнулся от пола и, согнув ноги  в  коленях,  резко
выпрямил  их,  угодив  пятками  в бычью шею Костолома. Даже его
железное тело не выдержало такого удара:  голова  неестественно
запрокинулась на сломанной шее, из разорвавшегося горла хлынула
кровь,  и  Логар,  отлетев к стене, сполз по ней на пол, словно
огромный умирающий зверь.
     С порога послышался незнакомый зловещий смех. Бросив  туда
взгляд, я увидел в дверном проеме хохочущего крылатого демона с
длинным  кинжалом  в  руке.  Отсмеявшись,  он  осмотрел комнату
ничего не выражающими змеиными глазами и  остановил  взгляд  на
Альтхе, согнувшейся у моих ног.
     Обернувшись,  Яга  через плечо позвал кого-то. В следующее
мгновение еще дюжина его сородичей ввалилась в темницу.  Многие
были ранены, с их кинжалов стекала кровь противников.
     --  Взять их, -- приказал первый вошедший, ткнув пальцем в
меня и Альтху.
     -- А мужчину зачем? -- спросил кто-то.
     -- ты  видел  когда-нибудь  мужчину  с  белой  кожей  и  с
голубыми   глазами?   Я   думаю,   он  заинтересует  Ясмину.  И
поосторожней с ним -- у него тело как у льва.
     Один из них оттащил  яростно  сопротивлявшуюся  Альтху  от
меня,  а  остальные  с  безопасного расстояния накинули на меня
шелковую сеть, а затем и обвязали  множеством  веревок,  совсем
лишив  меня  возможности  шевелиться.  Двое Яга вынесли меня на
улицу, представлявшую собой жуткое зрелище.
     Каменные  стены  домов  были  неподвластны   пламени,   но
деревянные пристройки, крыши и заборы были объяты огнем. В этом
зареве  метались  какие-то  черные  тени  с  горящими  точками,
похожие на метеоры. Присмотревшись, я понял, что это пикировали
и кружили над городом Яга с факелами в руках.
     А на самих улицах шел ожесточенный бой при  свете  пожара.
Последние  Тхугры  сражались с яростью раненных пантер. Один на
один Яга было не устоять против могучих  Гура.  Но  навалившись
втоем-вчетвером   и   пользуясь  свободой  маневра  в  воздухе,
крылатые  демоны  наносили  град  одновременных  ударов  своими
изогнутыми  кинжалами.  Итог  такого боя можно было предсказать
заранее. Один за другим израненные Гура падали на землю.  Кроме
того,  некоторые  Яга, вооруженные кинжалами, находясь в полной
безопасности над крышами домов, посылали  стрелы  вниз,  убивая
защитников города одного за другим.
     Но  это  не  было  похоже  на  ожесточенную  бойню. Немало
крылатых  трупов  устилало  улицы  Тхугры.  То  тут,   то   там
по-прежнему слышались выстрелы мушкетов, и уж если раненому Яга
приходилось спуститься на землю, смерть его была неминуема.
     И  все же перевес явно был на стороне более многочисленных
и лучше приспособленных для такого боя крылатых людей.
     Главной целью Яга было, похоже, захватить в плен как можно
больше женщин. Сноваи снова я видел, как крылатые тени взлетали
над пылающим  городом,  унося  в  руках  очередную  стонущую  и
кричащую жертву.
     Да,  это  было  страшное  зрелище! Не думаю, что дикость и
жестокость этого боя было бы возможно воспроизвести  на  Земле,
какими  бы  подчас  порочными  ни были ее обитатели. Здесь дело
было в другом: шло сражение не двух народов, а двух  совершенно
чуждых, не имеющих ничего общего форм жизни.
     Полной  победы  в этой резне не одержал никто. Яга улетали
прочь, унося свои жертвы, а оставшиеся  в  живых  Гура  яростно
стреляли  им  вслед,  явно  предпочитая  риск убить своих тому,
чтобы оставить их живыми в лапах похитителей.
     На крыше самого большого  здания  Тхугры  собралась  целая
толпа  сражающихся.  Гура  смешались  с Яга, и когда неожиданно
охваченная пламенем крыша рухнула, в огненную могилу  свалились
как  защитники  города,  так  и нападавшие, мало кто из которых
успел спастись, вовремя взлетев.
     В этот миг мои похитители оторвались от земли, унося  меня
в  небо в качестве добычи. Когда я чуть перевел дух, оказалось,
что  я  на  огромной   скорости   несусь   по   ночному   небу,
вспарываемому  множеством  мощных  крыльев.  Двое Яга без труда
несли меня в сети, занимая свое место в клиновидном строю  этой
чудовищной  стаи.  В ней было, наверное, не меньше десяти тысяч
крылатых дьяволов. Казалось, эта масса закрывает почти половину
начинающего светлеть на востоке неба.
     Мы летели на высоте примерно в тысячу  футов.  Многие  Яга
несли  в  руках добычу -- девушек и молодых женщин. Легкость, с
какой их крылья резали воздух, говорила  о  недюжинной  силе  и
выносливости  Яга,  пусть и не обладавших могучей мускулатурой,
характерной для Гура. Они могли  часами  лететь  на  предельной
скорости,  держа строй и не выпуская из рук тяжелой добычи, чей
вес подчас почти равнялся собственному весу Яга.
     Мы, не останавливаясь, летели  весь  день  и  приземлились
только  на  закате,  чтобы  Яга  могли отдохнуть и поспать. Эта
кошмарная ночь запомнилась мне так  же,  как  и  проведенная  в
развалинах  древнего города.Пленников не кормили, зато сами Яга
вдоволь поели. Пищей им  служили  те  самые  пленные.  Лежа  на
земле,  связанный  по  рукам  и  ногам, я жалел, что не погиб в
ночном бою. Убийство мужчины я еще могу вынести --  в  бою  или
даже в кровавой резне. Но женщины, бессильные что-либо сделать,
чтобы  защитить  себя,  и лишь молящие о пощаде, пока кинжал не
оборвет их стоны, -- этого вынести невозможно. Я даже не  знал,
попала  ли  Альтха  в число тех, кто был растерзан той ночью. С
каждым  предсмертным  криком  я  вздрагивал,  представляя,  как
катится с плеч на землю ее красивая головка.
     Когда  все было кончено, и насытившиеся демоны захрапели у
костров, выставив часовых, я  услышал  далекий  львиный  рык  и
подумал,  насколько  дикие  звери  благороднее  этих  тварей  в
человеческом обличье. Вместе с раздумьями во мне крепло желание
отомстить этим крылатым негодяям за все страдания, которые  они
принесли людям.

     x x x

     С  первыми же лучами рассвета мы были уже в пути. Завтрака
не было. Впоследствии я узнал, что Яга  едят  редко,  нажираясь
доотвала  раз  в  несколько дней. После нескольких часов полета
над однообразной  равниной  впереди  показалась  широкая  река,
пересекавшая  степь  от горизонта до горизонта. Вдоль северного
берега реки тянулась полоска леса. Вода в этой реке,  странного
пурпурного   оттенка,  сверкала,  словно  намоченный  шелк.  На
противоположном берегу  возвышалась  высокая  тонкая  башня  из
черного блестящего материала, напоминающего полированную сталь.
     Пока  мы  перелетали  реку,  я  успел рассмотреть, что она
несет  свои  воды  с  огромной  скоростью,  образуя   множество
водоворотов  и бурунов вокруг торчащих над поверхностью камней.
Глянув сверху на башню, я  увидел  на  ее  верхней  площадке  с
полдюжины  крылатых  теней, приветственно махавших руками своим
возвращающимся с добычей сородичам. К югу  от  реки  начиналась
пустыня  -- пыльная, серая равнина, на которой тут и там белели
чьи-то   высохшие   кости.    Далеко    впереди    я    заметил
вырисовывающуюся на фоне неба черную массу.
     Через  несколько  часов полета я смог рассмотреть, что это
-- гигантский монолит из какой-то  похожей  на  базальт  горной
породы,  возвышающийся  над  пустыней.  Подножие  скалы омывала
широкая река, а  ее  вершина  была  покрыта  высокими  шпилями,
куполами и крышами дворцов и замков. Нет, это был не сон. Югга,
Черный  Город, родина крылатого народа, приближалась неумолимо,
как сама судьба.
     Река, пересекавшая пустыню, разделялась  перед  скалой  на
два рукава, образуя естественный защитный ров. С трех сторон ее
воды  омывали  отвесные стены, а с четвертой оставалась большая
полоса  намытого  берега.  Там,  огороженный  высокой  каменной
стеной,  стоял еще один город. Его дома были простыми каменными
одноэтажными лачугами,  не  шедшими  ни  в  какое  сравнение  с
шикарными  дворцами на вершине скалы. Единственным сооружением,
выделявшимся на  общем  убогом  фоне,  было  большое  здание  с
куполом -- видимо, храм. Стена огораживала город, с двух сторон
примыкая к отвесной скале.
     Вскоре   я   рассмотрел   и   обитателей  этого  странного
поселения. Это были ни Яга, ни Гура. Они были невысокого роста,
крепко сложены, и к тому  же  их  кожа  была  странного  синего
цвета.  Их  лица,  как  мужчин, так и женщин, более походили на
земные, чем у мужчин Гура, правда, на них не лежала печать ума,
свойственная как землянам, так и обитателям  равнин  Альмарика.
Странные синекожие создания занимались своими делами в городе и
работали в полях за его стенами.
     У  меня  было  мало  времени  на  осмотр,  потому  что Яга
направились прямо к своей  цитадели,  возвышавшейся  над  рекой
футов  на  пятьсот. Перед моими глазами замелькали бесчисленные
дворцы, замки, минареты, башни, связанные, впрочем, между собой
в  единое  целое.   Лежавшие   на   крышах   крылатые   силуэты
приветственно  махали руками. Вдруг мы пошли на посадку рядом с
огромным зданием, из зарешеченных окон которого на нас с тоской
глядели  женские  лица.  Приземлившись,  воины  оставляли  свою
добычу  под  охраной  стражи и улетали куда-то в сторону. Меня,
спеленутого по  рукам  и  ногам,  не  оставили  там,  вместе  с
примерно пятью сотнями пленных женщин, среди которых, наверное,
была  и  Альтха.  К  тому  времени  мое  тело  уже  онемело  от
недостатка кровообращения.
     Меня продолжали тащить все дальше и дальше. Мы  пронеслись
по  широченному туннелю, по полу которого могли бы пройти в ряд
шесть слонов, и полетели еще дальше вглубь  скалы,  на  которой
был  выстроен город летающих людей. Стены, полы и потолки залов
и коридоров, хотя и лишенные каких бы  то  ни  было  украшений,
производили эффект безудержной роскоши. Видимо, все дело было в
отличной  полировке  всех  каменных поверхностей. В это мрачное
великолепие  хорошо   вписывались   его   зловещие   обитатели,
скользящие  без  единого  звука по сверкающим коридорам. Черный
Город -- нет, не зря так называли люди  крепость  Яга.  И  свое
зловещее  название  он  получил  не  только за черноту скалы, в
которой был  вырублен,  а  и  за  жестокую  душу  его  крылатых
строителей.
     Пока   мы   пролетали  по  подземным  коридорам,  я  успел
рассмотреть многих жителей  Югги.  Помимо  крылатых  мужчин,  я
впервые  увидел  женщин Яга. Они были так же тегко сложены, как
мужчины, их кожа была такой же темной, а на лицах застыло такое
же выражение холодной жестокости. Но у женщин не было  крыльев.
На  них  были  надеты  короткие  шелковые  юбки, поддерживаемые
украшенными золотом и драгоценными камнями  поясами,  и  легкие
повязки, прикрывающие грудь. Если бы не свирепое выражение лиц,
можно было бы сказать, что женщины Яга красивы.
     Видел  я и уже знакомых мне женщин Гура. А кроме того, так
были и другие -- невысокого роста, желтокожие девушки  и  более
темные,  почти медного цвета женщины. Все они, несомненно, были
рабынями этого крылатого народа.  И  все  же  я  совершенно  не
ожидал  увидеть  этих  желтолицых  женщин. До того все странные
формы жизни, встреченные мною на Альмарике, я мог так или иначе
связать с персонажами  легенд  Котхов.  Собакоголовые,  тролли,
гигантский  паук,  крылатые  люди  с их черной крепостью -- обо
всем этом я хоть что-то слышал. Но мне  не  довелось  ни  слова
услышать  о  меднокожих  женщинах.  Не  были  ли эти загадочные
пленницы захвачены на какой-нибудь другой пленете?
     Обдумывая это, я продолжал наблюдать за  обстановкой.  Вот
мы  пронеслись  через  огромный бронзовый портал, у которого на
страже стояло  два  десятка  крылатых  воинов,  и  оказались  в
громадном  восьмиугольном  зале,  стены  которого  были увешаны
коврами, а пол устлан какими-то мохнатыми шкурами. Воздух здесь
был насыщен запахом каких-то духов и благовоний.
     В глубине зала высокие ступени  чеканного  золота  вели  к
помосту,  укрытому  меховыми  покрывалами.  На  нем  полулежала
молодая чернокожая женщина, единственная крылатая женщина  Яга.
Она была одета так же, как и остальные. Из украшений на ней был
лишь вышитый золотом пояс, с которого свисали ножны с небольшим
кинжалом.  Красота этой женщины была холодна и таинственна, как
красота  бездушной  статуи.  Я  почувствовал,   что   из   всех
бесчеловечных   обитателей   Югги   в  ней  было  меньше  всего
человеческого. Ее лицо было лицом  безжалостной  и  бесстрашной
богини.
     Вокруг  помоста  выстроились в почтительных позах двадцать
рабынь -- обнаженных девушек с  белой,  синей  и  медно-красной
кожей.
     Вскоре вслед за мной в зал были внесены похитителями около
сотни   пленных   женщин   Тхугра.   Предводитель   похитителей
приблизился  к   помосту   и,   низко   поклонившись,   разведя
одновременно с поклоном руки, сказал:
     --  О  Ясмина, Королева Ночи! Мы принесли тебе часть нашей
добычи.
     Приподнявшись на локте, королева осмотрела толпу  пленниц,
по  которой  пробежала  волна  испуганных  вздохов  и стонов. С
раннего  детства  девочкам  племег  Гура  внушали,  что  худшей
судьбой  для  них  может  быть  похищение  жестокими  крылатыми
людьми. Черный Город был для них воплощением  зла.  И  вот  его
повелительница  обратила  свой  кровожадный  взгляд  на них. Не
удивительно, что многие из пленниц  потеряли  сознание  в  этот
момент.
     Пробежав  глазами  по  рядам  девушек, королева остановила
взгляд на мне, висящем в сети, удерживаемой  двумя  воинами.  Я
увидел некоторый интерес в черных немигающих глазах.
     --  Кто  этот  варвар,  чья  кожа  бела  и  почти  так  же
безволоса, как наша, и который, будучи одет как Гура, не  похож
на них?
     --  Мы  обнаружили его в темнице у Тхугров, Повелительница
Ночи, -- ответил предводитель стаи. --  Ваше  Величество  может
сама  допросить  его.  А  сейчас не изволит ли Великая Королева
отобрать себе нужных ей пленниц, с тем,  чтобы  остальные  были
распределены между воинами, участвовавшими в набеге.
     Ясмина,  все  еще  не  сводя с меня глаз, кивнула, а затем
быстро выбрала дюжину свмых красивых девушек, среди  которых  я
увидел  и  Альтху.  Их  отвели  в угол зала, а остальных вывели
куда-то.
     Ясмина вновь молча оглядела меня,  а  затем  обратилась  к
одному из придворных:
     --  Готрах,  этот  человек  изможден  перелетом и истерзан
веревками. На его ноге -- незажившая рана.  В  таком  виде  мне
неприятно  видет  его. Увести его, вымыть, накормить, напоить и
перевязать рану. Когда очухается -- првести его ко мне.
     Тяжело  вздохнув,  мои  похитители  и   носильщики   вновь
потащили  меня по бесконечным коридорам и лестницам. Наконец мы
оказались в комнате с фонтаном. На моих  запястьях  и  лодыжках
защелкнулись  замки  золоченых цепей, и лишь после этого с меня
сняли    веревки.    Мучимый     болью     восстанавливающегося
кровообращения, я едва помню, как меня опустили в фонтан, смыли
пот,  грязь  и  запекшуюся  кровь,  а затем нарядили в какую-то
шелковую хламиду алого цвета. Рану на ноге перевязали, а  потом
в  комнату  вошла  меднокожая  рабыня  с  золотым  подносом, на
котором стояли тарелки и кувшины. Что касается еды, к мясу я не
притронулся,  испытывая  самые  мрачные  подозрения,   зато   с
жадностью  накинулся  на  фрукты  и  орехи.  Поданное в кувшине
зеленоватое вино было вкусно и прекрасно освежало горло.
     После еды я  почувствовал  себя  таким  усталым,  что,  не
дожидаясь  решения  своей  судьбы, повалился на лежащую на полу
бархатную перину и заснул мертвым сном. Проснулся  я  от  того,
что  кто-то  потряс  меня  за  плечо.  Открыв  глаза,  я увидел
Готраха, наклонившегося надо мной  с  коротким  ножом  в  руке.
Инстинкт  самосохранения  сработал  во  мне -- и я изо всех сил
замахнулся рукой, чтобы одним ударом выбить дух из этой  твари.
Готраха  спасло  то,  что  мою  руку  остановила  прочная цепь.
Отпрянув, придворный выругался и сказал:
     -- Я пришел не для  того,  чтобы  пререзать  тебе  глотку,
варвар,  как  бы  мне  того  ни  хотелось.  Девчонка  из  Котха
рассказала Ясмине, что ты обычно  соскребаешь  волосы  с  лица.
Королева  желает  видеть  тебя  таким. Вот, держи нож и займись
этим делом. Учти, он тупой на  конце  --  так  что  нет  смысла
метать  его.  А  я постараюсь не приближаться к тебе на опасное
расстояние. Вот тебе зеркало.
     Все еще полусонный -- несомненно, из-за зеленого вина  или
какого-нибудь  порошка,  подмешанного  в  него,  -- я прислонил
серебряное зеркало к стене и занялся бородой, изрядно  выросшей
за  время моего пребывания в плену. Бритье всухую не доставляло
мне неприятных ощущений: во-первых, из-за грубости и  жесткости
моей  кожи,  а во-вторых -- нож, выданный мне, был острее любой
земной бритвы. Хмыкнув при виде моей  изменившейся  физиономии,
Готрах  потребовал  вернуть  нож.  Тупоносый  клинок  был почти
бесполезен в качестве оружия, поэтому не было  смысли  пытаться
оставить его себе. Швырнув нож на пол, к ногам Готраха, я снова
уснул.
     В  следующий  раз  я  проснулся  уже сам и, сев на перине,
повнимательнее  оглядел  помещение,  в  котором  находился.  Из
обстановки  --  лишь  моя  перина,  маленький столик из черного
дерева, да покрытая  шкурой  скамья.  Единственная  дверь  была
закрыта  и  уж,  несомненно,  заперта на хороший засов снаружи.
Окно было забрано золотой решеткой. Хтя я и был прикован цепями
к золотому кольцу в стене, у меня все же оставалась возможность
подойти к фонтану и к окну, за которым моему взгляду открывался
вид на плоские крыши, башни и минареты.
     Пока  что  Яга  обходились  со  мной  неплохо.  Я   больше
волновался  за  Альтху,  не зная, обеспечивает ли ее нахождение
среди личных рабынь королевы хоть какую-то безопасность.
     Вскоре раздались шаги за дверью, и в комнату вошел  Готрах
в  сопровождении  шсти воинов. С меня сняли кандалы и повели по
коридорам, окружив плотным кольцом охраны.  На  этот  раз  меня
привели  не  в  огромный  тронный  зал,  а в меньшее помещение,
находившееся высоко  в  башне.  Комната  была  вся  устелена  и
завешена   меховыми   покрывалами.   Мне  показалось,  что  она
напоминает гнездо паука. Сравнение было довольно точным, потому
что в  центре  комнаты  находился  и  сам  паук.  На  бархатных
подушках  возлежала  Ясмина,  оглядывавшая  меня с нескрываемым
любопытством. На этот раз рабыни не сопровождали ее.  Охранники
приковали  меня  к  золотому кольцу в стене -- в этом проклятом
городе, наверное, в каждой стене было  вделано  по  кольцу  для
приковывания пленников, -- и вышли за дверь.
     Я оперся спиной о занавешенную меховыми покрывалами стену.
С непривычки  касание  мягкого  меха неприятно раздражало кожу.
Некоторое время королева Югги молча осматривала меня. Ее глаза,
несомненно, обладали каким-то  гипнотическим  действием.  Но  в
моем положении я был слишком похож на дикого зверя в клетке, на
которого   любое   воздействие   такого  рода  производит  лишь
обратный, бесящий эффект. Мне пришлось заставить себя отбросить
внезапно пришедшую в голову  мысль  --  одним  яростным  рывком
порвать  золотую  цепь  и  освободить мир от Ясмины. Но в таком
случае ни мне, ни Альтхе  никогда  не  суждено  будет  покинуть
живыми  этот  страшный  город, из которого выбраться можно, как
утверждают лгенды, только по воздуху.
     -- Кто ты? -- неожиданно  спросила  Ясмина  требовательным
голосом.  --  Я  видела  мужчин  с  кожей даже нежнее твоей, но
никогда -- таких безволосых, как ты.
     Прежде чем  я  успел  переспросить,  где  еще  она  видела
безволосых  мужчин, кроме как среди ее собственного народа, она
продолжила:
     -- Не видела я раньше и таких синих глаз, как у тебя.  Они
--  словно  два  глубоких  озера,  и  при  этом  горят холодным
пламенем, словно вечный факел на  вершине  Ксатхара.  Как  тебя
зовут?  Откуда  ты?  Девушка по имени Альтха рассказала, что ты
пришел в ее город с необитаемых холмов, где  живут  лишь  дикие
звери,  а  затем  победил  в  схватке  с  сильнейшим  воином ее
племени. Но она не знает, из какой страны ты родом. Скажи  мне,
и не вздумай лгать.
     --  Я  скажу, но ты решишь, что я лгу, -- пожал я плечами.
-- Мое имя --  Исау  Каирн;  в  племени  Котхов  меня  прозвали
Железная  Рука.  Я  прибыл  из  другого мира, с другой планеты,
вращающейся вокруг другого солнца. Случай свел меня  с  ученым,
которого здесь бы назвали колдуном. Случай забросил меня на эту
планету, привел к Котхам. Опять же случай забросил меня сюда, в
твой  город.  Я  все сказал. Можешь мне верить или не верить --
это твое дело.
     -- Я тебе верь, -- последовал ответ. -- В  древности  люди
умели  перелетать  со  звезды  на  звезду.  Да  и  сейчас  есть
существа, способные проноситься сквозь космос. Я  сохраню  тебе
жизнь  -- пока. Но ты должен будешь все время быть в кандалах и
прикованным к стене. Слишком много ярости в твоих глазах.  Будь
твоя воля, ты тотчас же расправился бы со мной.
     -- Что с Альтхой? -- спросил я.
     -- А что тебя интересует? -- удивилась она моему вопросу.
     -- Какая участь ждет ее?
     --  Она  будет  прислуживть  мне вместе с другими, пока не
провинится или не надоест  мне.  Но  почему  ты  спрашиваешь  о
другой женщине, когда говоришь со мной? Мне это не нравится.
     Ее  глаза засверкали. Таких глаз, как у Ясмины, мне еще не
доводилось  видеть.  Они   менялись   с   малейшим   изменением
настроения    королевы,    отражая    все,   даже   недоступные
человеческому   разуму,   страсти   и   чувства,   пылавшие   в
повелитеьнице крылатого народа.
     --  Не рискуй, -- тихо сказала она. -- Знаешь, что бывает,
когда я недовольна?  Текут  реки  крови,  Югга  сотрясается  от
стонов, и двже сами боги испуганно втягивают головы в плечи.
     Сказано это было так, что кровь застыла у меня в жилах. Но
я тотчас  же пришел в себя. Я чувствовал, что силы вернулись ко
мне, что я в любой момент могу одним движением вырвать из стены
золотое кольцо и убить Ясмину прежде, чем она вскочит со  своих
подушек.  Если  дело  дойдет  до  ее страшного гнева -- я сумею
защитить  не  только  себя.  Неожиданно  для  самого   себя   я
расхохотался. Королева изумленно уставилась на меня.
     --  Безумец,  над  чем ты смеешься? -- воскликнула она. --
Хотя это не смех, это рык охотящегося леопарда. Или ты думаешь,
что сможешь дотянуться и убить меня? Но подумай, что ждет тогда
твою Альтху. Однако ты заинтересовал меня. Ни один мужчина  еще
не  смеялся  надо  мною.  Ты будешь жить -- по крайней мере еще
некоторое время.
     Хлопком в ладоши она вызвала охрану.
     -- Отведите его в его  комнату  и  посадите  на  цепь.  Не
спускать  с  него глаз. Когда мне будет нужно, приведите его ко
мне снова.
     Так я попал в плен в третий раз на Альмарике. На этот  раз
я  оказался  заточен  во дворце королевы Ясмины, повелительницы
народа Яга, в городе Югга, на  скале  Ютхла,  у  реки  Йогх,  в
стране Ягг.
     Глава IX
     Мне  довелось  многое  узнать  об  этом чудовищном народе,
который царствовал на Альмарике задолго  до  появения  на  этой
планете  первых  людей.  Быть  может, они и сами когда-то давно
были  людьми,  но  я  сильно  в  этом  сомневаюсь.  Скорее  они
представляли  собой  отдельную,  тупиковую  ветвь  эволюции,  и
только по невероятному стечению случайных совпадений они внешне
оказались похожи на человекоподобных, а не на более  подходящих
им по сути обитателей Царства Тьмы.
     На  первый  взгляд,  они  во  многом  напоминали людей. Но
стоило проследить их поступки, направление их мыслей -- , --  и
становилось  ясно,  что крылатый народ не имеет ничего общего с
понятием человечности. Что касается чистого  интеллекта  --  то
они, несомненно, превосходили волосатых, обезьяноподобных Гура.
Но им были неведомы такие неотъемлемые качества людей, присущие
даже   дикарям,   как   честность   и   честь,   достоинство  и
благородство. Конечно, Гура не были смирными овечками  и  часто
совершали  в  гневе жестокие, дикие поступки. Но по сравнению с
Яга -- они были просто невинными детьми.  Яга  были  жестоки  и
безжалостны  даже в спокойном состоянии, стоило же их разозлить
-- и бесмысленной жестокости не оставалось никаких границ.
     Яга были многочисленным народом. Одних только воинов у них
насчитывалось тысяч двадцать. А были ведь еще их жены  и  рабы,
которых  каждый  Яга  --  мужчина  или  женщина -- имел немалое
количество. Я удивился, узнав, сколько  народу  живет  в  Югге,
учитывая  сравнительно  небольшие размеры города, ограниченного
поверхностью и глубинами  скалы  Ютхла.  Оказалось,  что  город
намного больше уходит вглубь, чем я предположил поначалу. Замки
и  дворцы  были  вырублены  прямо  в  толще  скалы. А когда Яга
чувствовали,   что   город   становится   перенаселенным,   они
просто-напросто  преспокойно  убивали часть слуг и рабов. Детей
Яга я не видел. Вообще потери  крылатых  людей  в  войнах  были
незначительны,  а  болезни,  похоже, неведомы им. Поэтому детей
рожали лишь по предварительному согласованию,  сразу  несколько
сотен,  раз  в  несколько столетий. Последний выводок уже давно
вырос, а до нового было еще очень далеко.
     Повелители  Югги  не  выполняли  сами  никакой  работы   и
проводили   дни  в  чувственных  удовольствиях.  Их  знаниям  и
способностям  в  организации  оргий   и   разврате   могли   бы
позавидовать   и   самые  распутные  патриции  поздней  Римской
империи. Оргии  прекращались  лишь  на  время  набегов  --  или
налетов -- на города Альмарика с цеью захвата новых рабынь.
     Город  у  подножия  скалы  назывался Акка, а его синекожие
жители  --  Акки,  с  древних  времен  подчинявшиеся  крылатому
народу.  Фактически это были не люди, а просто рабочие животные
с абсолютно подавленной волей, трудившиеся но орошаемых  полях,
выращивая  фрукты  и  овощи.  Они  поклонялись  Яга,  считая их
высшими существами, если не живыми богами. Ясмину они  почитали
как  верховную  богиню.  Если  не  считать  постоянной  тяжелой
работы, Яга обходились с ними весьма сносно. Синекожие  женщины
были очень некрасивы и слишком походили на животных, поэтому не
могли  заинтересовать  Яга,  чей  эстетический  вкус, пополам с
садизмом, на мой взгляд, был не менее страшен, чем безразличная
к  красоте  кровожадность  хищного  зверя.  Акки   никогда   не
поднимались  в верхний город, за исключением тех случаев, когда
требовалось   сделать   тяжелую    работу,    не    по    силам
женщинам-рабыням.  Спускались  и  поднимались  они  по  длинным
веревочным лестницам, вывешиваемым Яга. На  скалу  не  вела  ни
одна  дорого или тропинка, поскольку это не было нужно крылатым
обитателям Югги. Стены скалы были  почти  отвесными  --  и  Яга
могли  спокойно жить в своей неприступной крепости, не опасаясь
восстания Акки или вторжения чужеземцев.
     Женщины  Яга  тоже  были  своеобразными  пленницами  скалы
Ютхла.  Крылья  им  аккуратно  обрезали при рождении. Лишь тем,
кого отбирали на смену королеве, оставляли возможность  летать.
Это  делалось,  чтобы  сохранить  полное  господство мужчин над
женщинами. Честно говоря, я так  и  не  понял,  как  в  далекие
времена  мужчинам  Яга удалось захватить это господство -- судя
по  рассказам  Ясмины,  женщины  превосходили  их  в  ловкости,
выносливости,  храбрости  и даже в силе. Оставшись без крыльев,
они лишались даже надежды вернуть себе былое превосходство.
     Ясмина была примером того, какой могла  бы  быть  летающая
женщина.  Она была выше других женщин Яга и всех женщин Гура, к
тому же более плотно сложена. Ее пышные формы  напоминали  тело
хорошо  откормленной,  но  не потерявшей ловкости и подвижности
дикой кошки. Королева была молода  --  да  и  все  женщины  Яга
выглядели  молодыми.  В  среднем  крылатые твари жили девятьсот
лет. Ясмина правила своим народом уже четыре века. Три крылатых
принцессы оспаривали ее право на  трон,  но  были  убиты  ею  в
ритуальном  поединке в большом восьмиугольном тронном зале. Эти
поединки проводились раз в  столетие.  И  пока  королева  может
отстоять свою корону силой -- она будет править.

     x x x

     Рабыни Яга влачили жалкое существование. Ни одна из них не
была уверена,  что  на  слеующий  день  ее не растерзают, чтобы
приготовить   еду.   Кроме   того,   они   ежедневно    терпели
издевательства  от жестоких хозяев и хозяек. В общем, Югга была
воплощением ада наяву. Я не был в курсе того, что  творилось  в
домах  и  замках  крылатых  жителей  города,  но  я наблюдал за
каждодневной жизнью королевского дворца. Не проходило  дня  или
ночи,  чтобы  эхо  не  разносило  по  гулким коридорам жалобных
стонов и просьб о  пощаде,  сопровождавшихся  грубым  смехом  и
безжалостными пугающими криками.
     Как бы я ни был закален физически и психически, я так и не
смог привыкнуть  к этому. Единственное, что не дало мне сойти с
ума, это мысль о том, что мне нужно попытаться  спасти  Альтху.
Хотя шансов было очень и очень мало: я был прикован и заперт, а
где находилась Альтха -- я понятия не имел. Правда, я знал, что
она  где-то  во дворце, где избавлена от издевательств крылатых
мужчин, но не от жестокости и гнева своей госпожи.
     В Югге я насмотрелся и наслушался такого, о чем  не  смогу
поведать  в  этом  повествовании.  Яга  -- мужчины и женщины --
ничуть не стеснялись  и  даже  гордились  своей  порочностью  и
злобой.  Они  цинично  отбрасывали малейший намек на скромность
или  стыдливость.  Следуя  всем  своим  прихотям   и   малейшим
желаниям,   они   вели   совершенно   развратный  образ  жизни,
беспорядочно сочетаясь между собой  и  всячески  издеваясь  над
пленницами. Считая себя почти богами, они сбрасывали с себя все
ограничения,  свойственные  людям.  Пожалуй,  женщины были даже
более порочны, чем мужчины, если такое вообще возможно. Описать
жестокость, с которой  они  обращались  с  рабынями,  и  пытки,
которым   они   их   подвергали,   не   поднимается  рука.  Яга
действительно достигли совершенства в  искусстве  физических  и
психологических  издевательств.  Но  хватит  об этом. Я не могу
больше описывать эти ужасы.
     Дни плена слились для меня в один кошмарный сон. Лично  со
мной  обращались неплохо. Каждый день меня выводили под конвоем
на  своего  рода  прогулку  по  дворцу  --  примерно  так,  как
выгуливают   любимых   домашних   животных,   чтобы   дать   им
поразмяться. Меня, постоянно закованного в кандалы,  все  время
сопросождали  семь  или восемь вооруженных до зубов стражников.
Несколько  раз  мне  удавалось  увидеть   Альтху,   выполняющую
какую-нибудь  работу,  но  она  всегда отворачивалась от меня и
старалась как можно быстрее скрыться. Я все понял и не  пытался
заговорить с нею. Ведь одним упоминанием ее имени перед Ясминой
я  поставил  жизнь  девушки  под  угрозу.  Лучше пусть королева
забудет о ней, если, конечно, это возможно. Чем  реже  Королева
Ночи  вспоминала  о своих рабах, тем в большей безопасности они
были.
     Сам не знаю как, я сумел на время подавить кипевшую во мне
ярость. Когда все тело и вся душа  уже  готовы  были  разорвать
цепь  и  броситься  в последний бой, я невероятным усилием воли
сдерживал себя. Ярость и гнев оседали в душе, кристаллизуясь  в
ненависть.  Так  день шел за днем, пока однажды ночью Ясмина не
вызвала меня к себе.
     Глава X
     Ясмина,  подперев  голову   руками,   неподвижно   сидела,
устремив  на меня большие черные глаза. Мы были одни в комнате,
которую я раньше не видел. Я сел на  диван  напротив  королевы,
разминая  освобожденное от оков тело. Ясмина сказала, чо снимат
с меня на время цепи, если я пообещаю не причинять ей  вреда  и
позволить вновь заковать себя, когда она этого потребует. Я дал
слово.  Никогда я не считал себя особо умным, но сжигающая душу
ненависть обострила и мой разум. Я вел свою игру.
     -- О чем  ты  думаешь  сейчас,  Исау  Каирн?  --  спросила
Ясмина.
     -- Я хочу пить, -- коротко ответил я.
     Она протянула мне хрустальный бокал.
     --   Выпей   этого  золотистоо  вина.  Но  немного,  иначе
опьянеешь. Это самый крепкий напиток в мире, и даже я не смогла
бы, осушив  бокал  залпом,  не  упасть  без  чувств,  мертвецки
пьяной. А ты и вовсе не привык к этому вину.
     Я   пригубил   немножко.  Это  действительно  был  крепкий
напиток, похожий на ликер.
     Ясмина растянулась на своем ложе и спросила:
     -- Почему  ты  ненавидишь  меня?  Разве  я  плохо  к  тебе
отношусь?
     --  Я не говорил, что ненавижу тебя. Ты очень красивая, но
и не менее жестокая.
     Она пожала плечами, взмахнув при этом крыльями.
     -- Жестокая? Я -- божество! Какое отношение ко  мне  могут
иметь   жестокость   или   млость?   Это  --  для  людей.  Сама
человечность существует лишь по моей прихоти. Разве не от  меня
исходит животворящая сила, питающая мир?
     --  Можешь  молоть эту чушь своим тупым Акки, -- оборвал я
ее. -- Я-то знаю, что это не так, да, впрочем, и ты тоже.
     Она рассмеялась, не обидевшись.
     -- Ну, положим, я не могу создать жизнь. Но уничтожить  ее
--  в  моей  власти.  Может  быть,  я  и не богиня, но попробуй
разубедить моих рабынь в том, что я  всемогуща.  Нет,  Железная
Рука,  боги -- всего лишь другое наименование Силы и Власти. На
этой планете я -- Сила и Власть, а значит, я -- богиня.  Скажи,
чему поклоняются твои приятели, Гура?
     -- Они верят в Тхака, по крайней мере, они признают его за
создателя  и  вседержителя.  У  Гура  нет ритуалов, нет жрецов,
храмов и алтарей. Тхак для них -- всесильное божество  в  форме
человека,  мужчины.  Оно  грохочет  громом, когда сердится, или
напоминает о  себе  рычанием  льва  на  ночной  равнине.  Тхаку
нравятся храбрые, сильные люди и противны слабаки. Но он никому
не  помогает  и никого не карает. Когда рождается мальчик, Тхак
вселяет в него храбрость и  силу,  а  когда  воин  умирает,  он
отправляется  в  царство Тхака. Там живут души умерших, которые
охотятся, воюют и веселятся так же,  как  они  это  делали  при
жизни.
     Королева усмехнулась.
     --  Тупые  всиньи. Смерть -- неминуема и окончательна. Мы,
Яга, поклоняемся  только  себе,  своему  совершенному  телу.  И
приносим богатые жертвы нашим телам телами жалких людишек.
     --  Ваше  царствование  не  будет  продолжаться  вечно, --
заметил я.
     -- Оно длится с тех времен, когда само время только-только
начало свой бег из Вечности. Бессчетные века стоит наш город на
скале Ютхла. Еще до того, как Гура построили свои  города,  еще
до того, как они стали не обезьянами, а людьми, мы правили этим
миром.  Мы  правим  сейчас их расой, как раньше правили другими
народами,  построившими  города  из  мрамора,  которые  за   их
провинности разрушили до основания в одну ночь.
     Я могу поведать тебе еще о множестве других рас и народов,
которые  появлялись  на  нашей планете и исчезали с ее лица. Но
пока они жили здесь, мы, крылатые обитатели страны Ягг, правили
ими, наводя трепет и ужас одним своим появлением. Мы  правим  н
века,  не  тысячелетия  -- целые эпохи и эры проходят под нашим
господством!
     Так почему бы нашему царствованию не  продолжаться  вечно?
Как  могут  эти  тупые  Гура  победить  нас?  ты  видел, во что
превращаются их города, когда  на  них  налетают  мои  крылатые
воины.  Как  эти  обезьяны  смогут напасть на нас? Для этого им
пришлось бы пересечь Пурпурную  Реку,  слишком  быструю,  чтобы
переправиться через нее вплавь. Только по броду у порогов можно
перебратся  через  нее,  но  за  переправой днем и ночью следят
зоркие стражники. Один раз Гура уже пытались напасть на нас. Но
стража у реки предупредила город о вражеском нашествии. Посреди
голой пустыни наши воины напали  на  чужаков  и  уничтожили  их
стрелами   и   камнями,  сбрасываемыми  с  неба,  сведя  с  ума
оставшихся в живых.
     А теперь представь, чо эта  орда  смогла  бы  пробиться  к
подножию скалы Ютхла. И что? Им пришлось бы переправиться через
реку  Йогх  под  градом стрел и копий Акки, взять штурмом город
синекожих, что тоже нелегко. Ну, а  потом?  Никому  не  удастся
забраться   по  отвесным  склонам  нашей  скалы.  Нет,  никогда
враждебная сила извне не ступит ногой на камни Югги. А если, по
жестокой прихоти богов, такому суждено случиться, --  при  этих
словах черты лица королевы исказились гримасой гнва, -- то я не
смирюсь  с этим и не подчинюсь завоевателям. Я скорее выпущу на
волю Последний Ужас и  погибну  в  руинах  родного  города,  --
прошептала она, больше для себя, чем для моих ушей.
     -- Что ты имеешь в виду? -- переспросил я.
     --  За  черной пеленой великих тайн есть еще более скрытые
тайны, -- негромко сказала Ясмина. -- Не лезь туда, где и  сами
боги  замирают  от  ужаса! Я ничего не говорила, а ты ничего не
слышал! Ты меня понял?
     Помолчав,  я  перевел  разговор  на  другую  тему,   давно
интересовавшую меня.
     --  Скажи,  откуда среди твоих рабынь желтокожие девушки и
краснокожие женщины?
     -- Ты смотрел на юг с самых высоких  башен  моего  дворца?
Видел  на  горизонте темную полосу? Это -- Кольцо, опоясывающее
мир. По другую его сторону живут другие расы, из которых  мы  и
приносим  себе  этих  редких рабынь. Ибо мы совершаем налеты на
города за Кольцом так же, как и на города Гура, разве что реже.
     Я собрался подробнее расспросить королеву о тех  землях  и
народах,  но  в  этот  момент  раздался  робкий  стук  в дверь.
Недовольная вмешательством, Ясмина грубо спросила, что  от  нее
нужно,  и  дрожащий  от страха женский голос произнес, что лорд
Готрах желает получить аудиенцию. Королева прокляла всех и  вся
и сказала, что лорд Готрах может убираться к черту. Затем, чуть
выждав, она передумала и крикнула:
     -- Нет! Позови его, Тхета! Тхета!
     Видимо,  рабыня  уже умчалась передавать Готраху пожелание
королевы. Ясмина недовольно встала.
     -- Вот тупая стерва! Я что,  должна  сама  идти  за  своим
дворецким?  Нет,  она  у  меня  отведает кнута. Может быть, это
излечит ее от глупости.
     Ясмина легким быстрым шагом пересекла комнату и  вышла  за
дверь.  В  этот  момент  меня  осенило.  Еще не зная сам точно,
зачем, я притворился пьяным,  предварительно  вылив  содержимое
бокала  в какой-то большой сосуд, стоявший в углу помещения. На
всякий случай я еще раз прополоскал рот ликером, чтобы от  меня
сильнее шел винный запах.
     Услышав приближающиеся шаги и голоса, я живописно разлегся
на диване, уронив бокал рядом с вытянутой рукой. Я услышал, как
открывается дверь. Затем наступило напряженное, почти осязаемое
молчание. Наконец королева процедила:
     --  Боги! Он вылакал все вино и теперь мертвецки пьян! Да,
самые благородные и привлекательные создания становятся жалкими
и омерзительными в таком виде. Ладно, давай к делу.  Не  бойся,
он еще долго ничего не услышит.
     --   А   может  быть,  лучше  вызвать  охрану,  чтобы  его
перетащили в камеру, -- услышал я голос Готраха. -- Мы не можем
рисковать секретом, который знают только  королева  Ягга  и  ее
дворецкий.
     Я  почувствовал,  что  они подошли ко мне и наклонились. Я
чуть пошевелился и невнятно забормотал что-то.
     Ясмина рассмеялась.
     -- Не бойся, до рассвета он ничего не узнает и не услышит.
Ютхла может расколоться и рухнуть в воды Йогха, а он и ухом  не
поведет.  Глупец!  Этой  ночью  он  мог  бы стать королем мира,
соединившись со мной, королевой. На одну  ночь...  Но,  сколько
волка  ни  корми,  сколько  ни  заботься  о  варваре,  -- он не
перестанет быть дикарем.
     -- Почему бы не отправить его на пытку? -- буркнул Готрах.
     -- Потому что мне нужен мужчина, а не изуродованный  кусок
мяса  и  не  какой-нибудь  извращенец.  Кроме того, этого парня
проще убить, чем сломить его душу.  Нет,  я,  Королева  Ясмина,
заставлю  его  любить  меня,  прежде  чем я скормлю его грифам.
Кстати, ты отправил Альтху из Котха к Лунным Девственницам?
     --  Да,  повелительница  ночного  неба.  Полтора   месяца,
начиная  с  этой ночи, она будет исполнять священный танец Луны
вместе с другими девушками.
     -- Отлично. Стереки их днем и ночью. Если этот тигр узнает
о том, какая участь уготована  его  подружке,  никакие  цепи  и
засовы не удержат его.
     --  Сто  пятьдесят  воинов охраняют Лунных Девственниц, --
сказал Готрах. -- Даже Железная  Рука  не  сможет  одолеть  эту
силу.
     -- Хорошо. Теперь о деле. Ты принес пергамент?
     -- Да.
     -- Давай я подпишу его. Дай мне перо.
     Я  услышал  царапанье чем-то острым по пергаменту, а затем
королева сказала:
     -- Держи и положи на алтарь в обычном месте. Как и обещано
в послании, я  появлюсь  во  плоти  завтра  ночью  перед  моими
верными  подданными и почитателями -- синерожими свиньями Акки!
Никогда я не откажу себе в  удовольствии  лицезреть  эти  тупые
восхищенные  рожи,  когда  я  появляюсь  из-за  золотой ширмы и
развожу руками, благословляя их. За все эти  века  им  даже  не
пришло  в  голову,  что  за алтарем может быть потайная дверь и
шахта, ведущая от иххрама прямо сюда, в эту комнату.
     -- Ничего удивительного,  --  возразил  Готрах.  --  Жрецы
появляются  в  храме только по особому призывному сигналу, да к
тому же все они слишком  толстые,  чтобы  пролезть  за  золотую
ширму. А снаружи увидеть потайную дверь невозможно.
     -- Ладно, все это я знаю, -- сказала Ясмина. -- Иди.
     Я  услышал,  как  Готрах возится с чем-то тяжелым, а затем
легкий скрип. Я рискнул чуть  разомкнуть  веки  и  увидел,  что
Готрах  спускается  в  черный  люк  в центре комнаты, тотчас же
закрывшийся за ним. Сразу же закрыв глаза, я слушал, как Ясмина
кошачьими шагами ходит из угла в угол.
     Один раз она подошла ко мне и остановилась. Я почувствовал
на себе ее  горящий  взгляд  и  услышал  произнесенные  шепотом
проклятия.   Затем  она  ударила  меня  чем-то  вроде  пояса  с
драгоценными камнями и расцарапала лицо. Но я не  пошевелил  ни
единым   мускулом,   не   открыл   глаза,  а  продолжал  лежать
неподвижно, лишь что-то промычав, словно  в  беспробудном  сне.
Королева постояла еще немного, а затем вышла из комнаты.
     Как  только дверь за ней закрылась, я вскочил и подбежал к
тому  месту,  где  меховые  покрывала  были  сдвинуты,  обнажив
каменный  пол. Тщетно я искал на полированном черном камне хоть
какой-то  замок,  кольцо  или  хотя  бы  трещину  в   монолите,
обозначавшую  вход  в  подземелье.  Представив себе неожиданное
возвращение Ясмины,  я  покрылся  холодным  потом.  Неожиданно,
часть  пола  прямо  у  меня  под  руками  стала приподниматься.
Тигриным прышком я оказался за  ложем  королевы  и  уже  оттуда
наблюдал  за  тем,  как  из люка показалась голова Готраха, его
плечи и крылья.
     Он вылез из люка и развернулся, чтобы закрыть его; в  этот
миг я одним прыжком долетел до него и рухнул ему на плечи.
     Ноги  Готраха подкосились под такой тяжестью, и он упал, а
мои пальцы клещами сжали его горло. Не понимая, что происходит,
Готрах попытался  вывернуться  и,  увидев  меня,  вздрогнул  от
ужаса.  Он  попробовал  выхватить кинжал, но я встал коленом на
его руку. Навалившись на крылатого негодяя,  я  душил  его  изо
всех  сил,  вкладывая  в сжимающиеся пальцы всю ненависть к его
страшному народу.  Еще  некоторое  время  после  того,  как  он
перестал   сопротивляться,   я  не  мог  разжать  руку,  словно
сведенную судорогой на его глотке.
     Оторвавшись от мертвого тела, я заглянул в  люк.  В  свете
факелов,   горевших   в  комнате,  были  видны  узкие  ступени,
уходившие в  почти  вертикальную  шахту  куда-то  вглубь  скалы
Ютхла.  Как  я  понял  из разговора королевы и Готраха, коридор
должен был вести в храм  Акки,  живущих  в  городе  у  подножия
Черной  скалы.  Сбежать  от Акки мне казалось куда более легким
делом,  чем  от  Яга.  Но  все  же  я  колебался,  мое   сердце
разрывалось,  когда  я вспоминал об оставшейся в лапах крылатой
королевы Альтхе. Но выхода не было. Я не знал,  в  какой  части
этого  дьявольского  города держат мою подругу. А кроме того, я
помнил, что сказал Готрах о количестве охранявших ее  и  других
девушек стражников.
     Девственницы  Луны!  Холодный  пот  прошиб  меня,  когда я
осознал значение этих слов. Я не знал точно,  что  представляет
из  себя  праздник  Луны,  но  по  усмешкам,  сальным улыбкам и
обрывкам доходивших до моих ушей разговоров я  мог  представить
себе  эту  вакханалию,  в  которой  высший экстаз эротического,
чувственного наслаждения достигался под звуки хриплого  дыхания
медленно    умерщвляемых    девушек,    приносимых   в   жертву
единственному божеству,  почитаемому  Яга,  --  их  собственной
похоти и жажде кровавых удовольствий.
     Мысль  о  том,  что  такая  судьба уготована и дорогой мне
Альтхе, привела меня в бешенство. Оставался один шанс, пусть  и
очень  слабый,  --  бежать самому, добраться до Котха и, собрав
большой отряд, попытаться освободить  Альтху.  Проделать  такой
путь  одному  было  невероятно  трудно,  как  и  взять  штурмом
крепость Яга, но другого выхода я не видел.
     Выглянув в  коридор,  я  перетащил  тело  Готраха  туда  и
спяртал  за  одной из занавесок в темном углу. Я не сомневался,
что его найдут, но, по крайней мере, не так быстро,  а  у  меня
будет  больше  времени  в  запасе.  А  кроме того, найдя труп в
другом месте, Ясмина не сразу поймет, куда я подевался, а будет
в первую очередь искать меня во дворце и в городе.
     Но  нельзя  было  больше  испытывать  удачу,  ошиваясь  во
дворце.  Вернувшись  в  комнату, я влез в люк и закрыл за собой
крышку,  оказавшись  в  полной  темноте.  Впрочем,  мои  пальцы
нащупали ручку, с помощью которой можно было открыть люк снизу,
если  бы  мне  пришлось возвращаться, обнаружив, что путь внизу
перекрыт. Но пока что ступеньки равномерно уходили в темноту, и
я быстро сбегал по ним, опасаясь встретиться  лицом  к  лицу  с
каким-нибудь  кровожадным  обитателем  подземелья. Но ничего не
произошло; вскоре ступеньки кончились, и, пройдя  по  короткому
коридору,  я  оказался  перед  белой  стеной.  Нащупав засов, я
отодвинул его и ощутил,  что  часть  стены  поворачивается  под
моими  руками.  Я  очутился  в  небольшом помещении, освещенным
каким-то слабым дрожащим светом.
     Несомненно, это  был  какой-то  храм.  Большую  его  часть
скрывал  от  меня большой лист чеканного золота, стоявший прямо
передо мной.
     Выскользнув из потайной двери, я заглянул за край  золотой
ширмы, за которой оказалось просторное помещение, выстроенное в
характерном   для   всей  архитектуры  Альмарика  тяжеловесном,
внушительном стиле. Впервые на этой планете я увидел храм.  Его
потолок  терялся  в темноте, черные стены были отполированы, но
ничем не украшены.  Помещение  было  пустым,  если  не  считать
большого  черного  камня  в  середине -- видимо, алтаря. На нем
лежал подписанный Ясминой пергамент и стоял большой светильник,
чей дрожащий свет и рассеивал темноту храма. Видимо, я оказался
здесь, в святая святых Акки, проникнув через то, что составляло
основу веры Акки -- сверхъестественное появление пергаментов  с
пророчествами  и  явление  богини  во  плоти  прихожанам храма.
Странно, что целый культ столетиями существовал, опираясь  лишь
о незнание верующих о подземной лестнице! Но еще более странным
мне показалось то, что лишь стоящий ниже всех по развитию народ
на   Альмарике   создал  себе  настоящую  религию  с  церковью,
служителями  культа  и  ритуалами.  На  Земле   это   считалось
признаками более высокой цивилизованности народа.
     Но  культ  Акки был основан на невежестве и страхе. Страх,
казалось плотной  пеленой  висел  в  воздухе  храма.  Я  хорошо
представлял  себе перепуганные синие лица, с трепетом взирающие
на появляющуюся из-за золотого экрана богиню, словно сошедшую к
ним из космических просторов.
     Закрыв за собой дверь, я осторожно пересек храм. У  дверей
спал  мертвым  сном  синелицый  человек  в  каком-то немыслимом
одеянии.  Наверняка  он  точно  так  же   спал   и   во   время
"божественного"  появления  пергамента на алтаре. Сжимая в руке
кинжал Готраха, я перешагнул через спящего и, выйдя из  здания,
вдохнул холодный ночной воздух, пахнущий близкой рекой.
     Вокруг  царила  полная темнота. Луны не было. Лишь мириады
звезд  мерцали  на  небе.  Кругом  не  было  слышно  ни  звука.
Измучившись за день, Акки крепко спали.
     Бесшумно,  словно  првидение, я скользил по пустым улицам,
прижимаясь к каменным стенам и заборам. Я не встретил ни единой
живой души, пока не подошел к  воротам,  за  которыми  виднелся
поднятый   разводной  мост.  У  ворот  преспокойно  похрапывал,
опершись на копье, стражник, даже не подумавший проснуться  при
моем  приближении.  Ничего не стоило перерезать ему горло, но я
не видел смысла в бесполезном убийстве. Он не слышал меня, хотя
я и перелез через стену в каких-то сорока футах от него.
     Войдя  в  реку,  я  быстро  переплыл   ее   и   вылез   на
противоположном  берегу. Лишь там я ненадолго задержался, чтобы
попить речной воды. Затем  я  отправился  в  путь  по  пустыне,
двигаясь  странной  походкой -- полурысью-полубегом, -- которой
апачи в свое время загоняли мустангов измором.
     Незадолго до рассвета  я  добрался  до  берегов  Пурпурной
Реки,  постаравшись  забрать  в  сторону  от  сторожевой башни,
вырисовывающейся на фоне звездного неба. Склонившись над  краем
обрыва,  я  понял, что бессмысленно даже пытаться пересечь этот
ревущий поток вплавь. Для лучшего пловца,  будь  то  Земли  или
Альмарика,  это  было  бы самоубийством. Оставалось попробовать
переправиться в районе порогов, избежав при  этом  зорких  глаз
охраны,  что,  впрочем,  тоже  почти равнялось самоубийству. Но
выбора у меня не было.
     Небо на востоке чуть  посветлело,  когда  я  подобрался  к
порогам  примерно  на тысячу ярдов. Вдруг, взглянув на башню, я
увидел сорвавшуюся со смотровой площадки  и  несущуюся  ко  мне
крылатую  тень.  Меня обнаружили! Мне пришел в голову отчаянный
план. Я, словно в панике, беспорядочно  забегал  по  берегу,  а
затем  затих,  притаившись  за камнем. Я услышал, как надо мной
прошелестели крылья, а затем Яга опустился на землю  неподалеку
от меня. Я знал, что это был всего лишь часовой, несущий службу
один, и надеялся, что он не стал будить спящих товарищей, чтобы
те  подменили  его  на  башне,  пока  он  разберется с одиноким
любителем ночных прогулок.
     Я, скрючившись, лежал за камнем, делая вид, что смертельно
напуган. Подойдя ко мне, сжимая в руке свой  кинжал,  Яга  пнул
меня  ногой,  чтобы  заставить  разогнуться. Я не заставил себя
долго упрашивать и, вскочив на ноги, одним ударом выбил  кинжал
из его руки, а другим -- отправил его в нокаут. К тому времени,
как  Яга  очухался, я уже крепко связал ему руки его же ремнем.
Встряхнув Яга, я заставил его встать на ноги, а сам влез ему на
спину и обхватил ногами туловище. Левой рукой я  крепко  держал
его за горло, а правой приставил к его груди кинжал Готраха.
     Я  негромко  и  коротко  объяснил  ему,  что он должен был
сделать, чтобы  остаться  в  живых.  Не  в  правилах  Яга  было
жертвовать  собой,  даже  когда  речь  шла  о  безопасности его
народа. Через мгновение мы  уже  неслись  по  розовеющему  небу
прочь от Пурпурной Реки, прочь от Страны Ягг.
     Глава XI
     Я  безжалостно погонял этого крылатого дьявола. Лишь перед
закатом я позволил ему приземлиться. Связав ему ноги и  крылья,
чтобы  он  не  смог  сбежать,  я отправился на поиски фруктов и
орехов. Вернувшись, я покормил Яга тем же, что ел сам. Мне были
нужны его силы для дальнейшего перелета. Ночью хищники рычали и
выли поблизости от нас, приводя Яга в ужас. Чтобы не привлекать
излишнего  внимания  возможных  преследователей,  я   не   стал
разводить костер, предпочитая рискнуть и провести ночь без этой
защиты  от  диких зверей. К счастью, никто не напал на нас в ту
ночь. Лес на берегу Пурпурной Реки  остался  далеко  позади,  и
теперь  мы летели над степью; я избрал кратчайший прямой путь к
Котху, руководствуясь  еще  не  подводившим  меня  компасом  --
инстинктом.

     x x x

     На  четвертый  день  пути  я заметил внизу темную массу, в
которой я вскоре  узнал  большую  группу  движущихся  людей  --
видимо, армию на марше. Я приказал Яга подлететь к ним поближе.
Зная,   что   мы   уже  приближаемся  к  обширным  территориям,
контролируемым племенем Котхов, я предположил,  что  это  могут
быть мои товарищи.
     Мой  интерес и увлеченность едва не стоили мне жизни. Дело
в том, что в течение дня я оставлял ноги Яга развязанными,  так
как  он  клялся,  что иначе не сможет лететь. Но, тем не менее,
руки у него были связаны. Попыток вырваться он не предпринимал,
и я даже оставлял  кинжал  в  ножнах,  рассчитывая,  что  смогу
управиться с ним без оружия. Надо же было случиться, что именно
в   тот   день  моемо  пленнику  удалось  развязать  ремень  на
запястьях. И стоило мне, увлекшись разглядыванием толпы  внизу,
ослабить  хватку,  как  он  тотчас  же  попытался избавиться от
ненавистного седока. Прежде всего он резко дернулся  в  сторону
всем  телом,  так, что я чуть не упал и еле удержался у него на
загривке. В тот же миг его длинная рука скользнула мне за  пояс
-- и вот уже в ней сверкнул мой кинжал.
     Затем  последовала  одна из самых отчаянных схваток в моей
жизни. Съехав со спины Яга, я повис в воздухе, вцепившись одной
рукой ему в волосы и обвив  ногой  его  ногу.  Второй  рукой  я
удерживал  руку  Яга  с занесенным надо мной кинжалом. Так мы и
боролись на высоте тысячи футов -- он, чтобы сбросить, наконец,
меня или вонзить кинжал мне в сердце; а я прикладывал все силы,
чтобы не отцепиться и удержать нацеленный на меня кинжал.
     На  земле  мой  большой  вес  и  сила  быстро  сломили  бы
противника,  но в воздухе он имел преимущество. Свободной рукой
он бил меня по лицу и царапал шею,  а  его  колено  то  и  дело
вонзалось  мне в пах. Я терпел, видя, что эта борьба заставляет
его опускаться все ниже и ниже к земле.
     Поняв  это,  Яга  сделал   последнее   отчаянное   усилие.
Перехватив  кинжал свободной рукой, он нацелил его мне в горло.
В тот же миг я резко потянул на себя  его  голову.  Яга  сильно
дернулся,  и  удар  кинжала пришелся не мне в шею, а ему в бок.
Завопив от боли, он почти перестал махать крыльями, и мы  почти
отвесно  полетели  на  землю,  о  которую  ударились с изрядной
силой.
     Я тяжело поднялся.  Яга  не  подавал  признаков  жизни.  Я
падении  я постарался перетянуть его под себя, и вот теперь его
тело, смягчив мне встречу с землей, лежало  неподвижно,  полное
перломанных костей.
     До  моих  ушей  донесся  многоголосый  рев. Обернувшись, я
увидел несущуюся ко мне толпу волосатых дикарей,  выкрикивающих
мое имя. Я встретился со своим племенем.
     Волосатый  великан  подбежал  ко  мне  первым  и  дружески
хлопнул меня по плечу. (Вообще-то таким ударом  можно  было  бы
сбить  с  ног лошадь). Затем он обнял меня, чуть не раздавив, и
приговаривая при этом:
     -- Железная Рука! Разрази меня Тхак! Это ты, старый  плут!
Не  поверишь,  я  так  рад,  так рад, -- впервые с тех пор, как
переломил хребет этому мерзавцу Тхушу из Тханга!
     Это был Гхор. За ним появились Кхосутх-Головорез  (мрачный
и серьезный, как всегда), Тхаб-Быстроногий, Гушлук-Тигробой, --
в  общем,  все  мои  приятели, воины Котхов. То, как они лупили
меня  по  спине,  обнимали  и   орали   приветствия,   выражало
неописуемую  радость  и  восторг,  немыслимые  на  Земле  ни по
степени выразительности, ни по искренности.  Ибо  я  знал,  что
лицемерию нет места в простых и честных сердцах этих людей.
     --   Где   ты   пропадал,  Железная  Рука?  --  воскликнул
Тхаб-Быстроногий. -- Мы нашли в степи твой разбитый  мушкет,  а
рядом -- мертвого Яга с проломленной башкой. Мы решили, что эти
мерзавцы расправились с тобой, но твоего тела так и не нашли. И
вот  теперь  ты  свиливаешься  на нас прямо с неба вместе с еще
одним крылатым дьяволом. Ты что, ездил в гости в их крепость --
Юггу?
     Тхаб захохотал, как хохочут люди над  собственной  удачной
шуткой.
     --  Ну  да,  --  ответил  я, -- я побывал в Югге, на скале
Ютхла, на берегах Йогха в стране Ягг. Где Заал-Копьеносец?
     -- Он среди той тысячи, которая осталась  охранять  город,
-- ответил Кхосутх.
     --  Его  дочь,  Альтха,  находится в плену у Яга, в Черном
Городе, -- сказал я. -- она погибнет в полнолуние, вместе с ней
-- еще сотни девушек, а  затем,  постепенно,  и  другие  --  не
меньше пятисот женщин Гура. Мы должны предотвратить это.
     По  толпе пронеся ропот. Оглядев отряд, я понял, что здесь
не меньше четырех тысяч  воинов.  Луков  видно  не  было,  зато
каждый  нес на плече мушкет, что свидетельствовало не о большой
охоте, а о войне с людьми, причем, судя по количеству, речь шла
не о рядовом набеге.
     -- Куда вы идете? -- спросил я.
     -- Племя Кхор идет нам навстречу. Их не меньше пяти тысяч,
-- ответил кхосутх. --  Это  будет  смертельной  схваткой  двух
племен.  Мы  вышли  встретить их в открытом бою, чтобы избавить
наших женщин от ужасов войны и осады.
     -- Забудьте про Кхоров! -- крикнул я. -- Вы  заботитесь  о
чувствах  своих  женщин,  а в это время тысячи женщин -- и ваши
среди  них  --  страдают  от  издевательств  и  пыток  крылатых
дьяволов  на  проклятой  скале  Ютхла! За мной! Я приведу вас в
крепость Яга, которые уже тысячи  лет  наводят  ужас  на  людей
Альмарика.
     -- Сколько у них воинов? -- неуверенно спросил Кхосутх.
     -- Двадцать тысяч.
     Из глоток моих слушателей вырвался тяжелый стон.
     -- Что мы можем сделать с такой ордой? Нас слишком мало.
     --  Я  покажу вам путь в самое сердце их крепости, проведу
вас прямо во дворец их королевы! -- прокричал я.
     -- Вот это да! -- присвистнул Гхор-Медведь, потрясая мечом
над головой. -- Он дело  говорит,  ребята!  Пошли  за  Железной
Рукой! Он покажет нам дорогу!
     -- А что же делать с Кхорами? -- сухо переспросил Кхосутх.
-- Они  идут  нам  навстречу, чтобы сразиться с нами. Мы должны
ответить ударом на удар, вступить в бой, если не  хотим  навеки
опозорить себя.
     Гхор  что-то  буркнул  и повернулся ко мне за поддержкой и
разъяснениями. Тысячи глаз других  воинов  тоже  уставились  на
меня.
     --  Предоставьте  это дело мне, -- с отчаяния предложил я.
-- Я поговорю с ними...
     -- Они снесут тебе башку -- не успеешь и рта раскрыть,  --
прервал меня Кхосутх.
     --  Это  точно,  -- добавил Гхор. -- Мы с ними уже столько
веков воюем. Нельзя им доверять, приятель.
     -- Я попробую, -- только и оставалось сказать мне.
     -- Попробуй, попробуй, -- мрачно  сказал  Гушлук.  --  Тем
более, что они уже рядом.
     Действительно,  на  горизонте  показалась  большая  темная
масса.
     -- Мушкеты  к  бою!  Следовать  за  мной,  --  скомандовал
Кхосутх, сверкая глазами.
     -- Вы начнете сражение сейчас -- под вечер? -- спросил я.
     Вождь посмотрел на солнце.
     --  Нет.  Мы  пойдем им навстречу и остановимся на ночь на
расстоянии  выстрела.  А  на  рассвете  мы  налетим  на  них  и
перережем им глотки.
     --  Они  планирую  все  точно так же, -- объяснил Тхаб. --
То-то будет завтра потеха.
     -- А пока вы будете развлекаться  в  бессмысленной  резне,
ваши  сестры  и  дочери  будут  ни  за что страдать под пытками
летающих негодяем и их дамочек. Идиоты! Вы просто кретины!
     -- Но что же с этим поделать? -- взмахнул руками Гушлук.
     -- Пошли за мной! -- взвыл я. -- Пошли им  навстречу!  Ну,
живее, -- или я пойду один!
     Я  развернулся  и  зашагал  по траве навстречу неприятелю.
Посовещавшись, большая часть Котхов пошла за  мной  вслед.  Две
армии  быстро  сходились.  Вот  уже  стали  различимы детали --
волосатые тела,  бородатые  лица,  оружие.  Я  шел  вперед,  не
чувствуя ни страха, ни гнева.
     Не  доходя  до  противника  ярдов  двести,  я остановился.
Затем, выйдя на несколько шагов вперед из своего строя, я  снял
с  пояса  единственное  свое  оружие  и,  помахав им в воздухе,
положил его на  траву.  Несмотря  на  яростные  предостережения
Гхора,  пытавшегося  остановить  меня, я пошел вперед один, без
оружия, протянув в сторону противника открытые ладони.
     Кхоры  остановились,  удивленные  моим  странным  видом  и
поведением.  Я  в любой момент ждал выстрела из мушкета, но все
было  тихо,  и  я  беспрепятственно   подошел   на   расстояние
нескольких  ярдов  от первой шеренги строя. Покрутив головой, я
нашел вождя -- самого могучего и  старого  из  воинов.  Кхосутх
сказал,  что  его  зовут Бранджи. Я и раньше слышал о нем как о
грубом, жестоком и фанатичном в своей ненависти человеке.
     -- Стой! -- крикнул он, поднимая меч. -- Это что за шутки?
Кто ты такой, чтобы расхаживать безоружным между двумя армиями?
     -- Я -- Исау-Железная Рука, из племени Котх. Я хочу начать
с вами переговоры.
     -- Сумасшедший! -- прорычал Бранджи.  --  Тхан,  продырявь
эту дурную башку!
     --  Ни  за  что  на  свете!  --  вдруг воскликнул человек,
названный Тханом, и,  отбосив  мушкет,  шагнул  мне  навстречу,
разведя руки, чтобы обнять меня.
     -- Тхак! Это же он! Неужели ты меня не помнишь? Меня зовут
Тхан-Свистящий  Меч,  ты  спас мне жизнь, убив леопарда там, на
холмах.
     И он показал мне чудовищный шрам, пересекавший его лицо.
     -- Это ты! -- воскликнул я. -- Вот уж  не  думал,  что  ты
оклемаешься после такого ранения.
     --  Ничего,  нас,  Кхоров,  трудно  вогнать  в  могилу, --
засмеялся он. -- Так что ты делаешь среди этих псов Котхов?  Ты
что, тоже собираешься воевать с нами?
     --  Если  мне  удастся то, что я задумал, то боя вообще не
будет, -- ответил я. -- А для этого мне хотелось бы  поговорить
с вашими вождями и воинами. Никакой ловушки в этом нет.
     --  Ладно,  --  согласился вступиться за меня Тхан. -- Эй,
Бранджи, ты ведь разрешишь ему сказать, что он хочет?
     Вождь пристально посмотрел на меня, поглаживая бороду.
     Я продолжил:
     -- Пусть твои люди подойдут вон туда. С другой  стороны  к
тому же месту подойдут воины Кхосутха. Обе армии смогут слышать
то,  что  я  буду  говорить.  Если  договориться не удастся, вы
разойдетесь на пятьсо шагов, и после этого каждая сторона будет
действовать по своему усмотрению.
     -- Ты  точно  безумец!  --  рассвирепел  Бранджи.  --  Это
ловушка! Убирайся прочь, в свою свору, пес!
     --  Я  твой  заложник,  --  спокойно  продолжил  я.  --  Я
безоружен и буду все время на расстоянии удара мечом  от  тебя.
Если ты поймешь, что я действительно заманиваю вас в ловушку --
убей меня в любой момент.
     -- Но с чего это все?
     --  Я  побывал  в  плену  в  стране Ягг. И вернулся, чтобы
рассказать народам Гура о том, что там творится.
     -- Яга похитили мою дочь! --  выкрикнул  один  из  воинов,
пробираясь  сквозь  строй  поближе ко мне. -- Ты не встречал ее
там?
     -- Они похитили мою сестру! Мою невесту!  Мою  племянницу!
--  раздался  целый хор голосов, и воины, забыв о враждебности,
наперебой стали расспрашивать меня о судьбе своих близких.
     -- Назад, идиоты! -- заорал Бранджи, размахивая мечом.  --
Вы сломаете строй, и Котхи перережут вас, как ягнят. Не видите,
что это ловушка?
     --  Да никакая это не ловушка! Ради всех богов, выслушайте
же меня! -- отчаянно крикнул я.
     Наконец  Бранджи   был   вынужден   согласиться   с   моим
предложением.  Началось  самое  трудное  --  свести  обе  армии
близко, но так, чтобы они не сорвались и не бросились  друг  на
друга.  Наконец, два полукруга почти сомкнулись вокруг меня, но
при этом враги оказались лицом к лицу друг  с  другом;  сжались
елюсти,  руки  легли  на  рукояти  мечей  и  курки  мушкетов...
Понимая, что рано или поздно чьи-нибудь  напряженные  нервы  не
выдержат, я поспешил начать свою речь.

     x x x

     Я  вобще-то  и  раньше  не  отличался красноречием, а тут,
выйдя на середину круга, образованного двумя готовыми броситься
друг на друга армиями, я и  вовсе  приуныл.  ведь  против  меня
работали тысячелетние традиции междуусобных распрей и войн. Что
я  мог  сделать  против  целой  системы представлений о мире, о
чести, о добре и зле? Эта мысль словно приморозила мой  язык  к
н"бу. Но воспоминания о кошмарном Черном городе встряхнули меня
и придали сил. Я начал гоаорить и уже не останавливался.
     Кто  знает,  быть  может,  более  образованный  и искусный
оратор  и  не  смог  бы  точнее  почувствовать  этих  людей.  Я
специально  рассказывал  им  все  предельно  просто,  короткими
фразами, и, похоже, моя речь  попадала  в  цель,  обжигая  души
слушателей, словно кипящая кислота.
     Я рассказал о том, что Югга -- это ад наяву. Я рассказал о
судьбе их соплеменниц, попавших туда: о пытках, издевательствах
и глумлениях  крылатых  мучителей,  терзавших  не  только  тела
пленниц, но  и  их  души,  сводя  несчастных  женщин  с  ума  и
превращая  их  в  неразумных  тварей.  Рассказал я и о том, как
женщин раздирают заживо на куски и  жарят  над  огнем  или  как
варят  их  живьем  в  огромных  котлах, чтобы утолить не только
похоть Яга, их  страсть  к  издевательствам,  но  и  их  голод.
Господи, да о чем я только не рассказывал Гура в тот вечер. Мне
и  сейчас бывает плохо при воспоминании о всех ужасах, творимых
крылатыми жителями города на скале Ютхла.
     Я еще не закончил, а суровые воины уже выли, как волки,  и
били  себя  могучими  кулаками  в  грудь,  сгорая от бессильной
ярости.
     Я хлестнул их по лицу, словно жалом  скорпиона,  последним
доводом:
     --  А  ведь это ваши жены, матери, сестры и дочери -- ваши
соплеменницы стонут сейчас на Черной Скале.  А  вы,  называющие
себя   мужчинами,  --  занимаетесь  тем,  что  развлекаетесь  в
бесконечных войнах между собой! Какие же из  вас  мужики!  Смех
один.
     Я действительно рассмеялся каким-то волчьим смехом.
     --   Идите   по  домам  и  наденьте  юбки,  оставшиеся  от
украденных у вас женщин!
     Раздался  душераздирающий  вой  тысяч  глоток,  и  ко  мне
угрожающе  протянулись  руки  тех,  кто  явно не был согласен с
последним предположением.
     -- Врешь! Врешь, подлый  пес!  Мы  --  мужчины!  Настоящие
мужчины!  Веди нас к этим крылатым дьяволам, и мы докажем тебе,
кто мы такие!
     -- Если вы пойдете за мной, -- заорал я, -- большинство из
вас не вернется. Тысячи, тысячи воинов погибнут в  этой  битве.
Но  если  бы  вы  видели  то, что видел я, -- вы не захотели бы
жить! Скоро настанет день их страшного праздника, -- а затем --
день,  когда  Яга  избавляются  от  надоевших   рабынь,   чтобы
отправиться за новыми. Я уже рассказал вам о разрушении Тхугры,
скоро  такая  же  участь  постигнет  и  Кхор,  и Котх. Крылатые
дьяволы  могут  прилететь  в  любую  ночь,  сверкая  ножами   и
размахивая факелами. Если вы мужчины -- идите за мной! Идите за
мной  на  битву  с  Яга.  Если  вы настоящие мужчины -- вперед,
пришло ваше время!
     На губах у меня выступила кровь от напряжения, закружилась
голова, и я неминуемо упал бы, если бы Гхор не поддержал меня.
     Словно стоны пивидения прокатились над степью.  Это  взвыл
Кхосутх.
     -- Я пойду за Исау-Железной Рукой в страну Ягг, если племя
Кхор согласится  на  перемирие  до  нашего  возвращения!  Я жду
твоего ответа, Бранджи.
     -- Нет! -- взревел тот, словно раненый медведь. -- Не было
и не будет мира между племенами Кхор и Котх. Похищенные женщины
пропали навсегда. Кто дерзнет воевать с демонами? Эй,  вы,  все
по  местам,  отходите на пятьсот шагов! никому еще не удавалось
отвлечь меня безумными речами  от  живого  врага!  Умри  же  ты
первым, предатель и безумец!
     Бранджи  поднял  меч  и  замахнулся на меня. В этот момент
стоящий рядом с нами  Тхан  одним  движением  вонзил  кинжал  в
сердце    своему   вождю.   Обернувшись   к   онемевшей   толпе
соплеменников, он крикнул:
     -- И  так  будет  с  каждым,  кто  предаст  наших  женщин.
Подымите  мечи,  мужчины  племени  Кхор,  -- те из вас, которые
пойдут со мной к Черному Городу.
     Пять тысяч клинков сверкнули на закатном солнце, а  боевой
клич пяти тысяч глоток, казалось, потряс само небо.
     Тхан развернулся ко мне и объявил:
     -- веди нас к Югге, Железная Рука! Веди в страну Ягг, веди
хоть в ад! Мы окрасим воды Йогха кровью. Оставшиеся в живых Яга
будут  тысячелетиями  вжимать  головы в плечи и вздрагивать при
одном воспоминании о нас!
     И вновь звон мечей и  рев  тысяч  яростных  глоток  сотряс
небо.
     Глава XII
     В  оба  города  были  посланы  гонцы,  чтобы  сообщить  об
изменении маршрута. Мы отправились в путь на юг, четыре  тысячи
воинов племени Котх и пять тысяч Кхоров. Мы шли двумя колоннами
-- я посчитал такое решение наиболее разумным, -- пока близость
неприятеля не погасит племенную вражду.
     Наши  отряды  двигались  быстрее любой земной пехоты. Ведь
помимо отличной физической подготовки Гура, нам не  нужно  было
нести  никаких припасов. Мы питались тем, что давала окружающая
саванна. Каждый воин нес на себе все необходимое, включая мешок
со снаряжением и оружие -- мушкет, меч,  кинжал.  Я  все  время
подгонял  колонну.  После  полета  на  спине  Яга мне все время
казалось, что мы двигаемся невозможно медленно. То  расстояние,
на   которое   мы   затрачивали   целый   день,  крылатые  люди
преодолевали за какой-то час полета. И все же мы продвигались к
цели и через три недели добрались до леса на  берегу  Пурпурной
Реки, за которой расстилалась пустыня -- территория страны Ягг.
     Пока  что Яга не было видно, но меры предосторожности были
не лишними. Оставив основные силы на отдых в  чаще  леса,  я  с
тридцатью воинами отправился вперед, рассчитав время так, чтобы
оказаться у реки после полуночи, когда луна зайдет. В мои планы
входило  найти  способ предотвратить передачу сигнала опасности
стражами с башни в город. В противном случае Яга  атаковали  бы
нашу  колонну  еще  в  пустыне  --  на  открытом  месте, где их
превосходство в скорости и господствующее положение  в  воздухе
нанесли бы нам наибольший урон.
     Кхосутх  предложил  скрытно  подобраться  к  самой  воде и
оттуда перестрелять стражников на башне. Но  я  знал,  что  это
невозможно  --  заросли  не  подходили к краю берега, и часовые
оказывались на расстоянии,  превышавшем  дальность  прицельного
огня.  А рассчитывать на удачу было нельзя. Сумей избежать пули
хоть один из часовых -- и наши планы пошли бы прахом.
     Мы пробрались к берегу на милю выше по течению, где  рекка
делала  поворот,  и  за  большим  мысом  спустили на воду плот,
сооруженный з  сваленных  в  лесу  деревьев.  Я  взял  с  собой
четверых  лучших стрелков -- Тхаба-Быстроногого, Скела-Сокола и
двух воинов из племени Кхор. У каждого из нас за спиной  висело
по два мушкета.
     Бешеный поток подхватил плот, который, к счастью, оказался
достаточно  тяжел  и неповоротлив, и поэтому не переворачивался
от каждой набежавшей волны. Орудуя сооруженными на скорую  руку
веслами,  мы  пытались  направлять его движение -- впрочем, без
особого успеха. В итоге, не доплыв до назначенной заранее точки
и поняв, что плот пронесется мимо  нашей  цели  --  выдающегося
далеко  в  русло каменного мыса, мы прыгнули с бревен и побрели
по пояс в красной бурлящей воде. Время от времени кто-нибудь из
нас не удерживался, и только руки друзей спасали его от  смерти
в  бурном потоке. Наконец, промокшие до нитки, с расцарапанными
коленями и ладонями, мы все  же  выбрались  на  противоположный
берег.  Времени на то, чтобы отдышаться и передохнуть, у нас не
было. Оставалась невыполненной самая трудная  часть  плана.  До
рассвета  мы  должны  были  занять пзицию за башней, со стороны
пустыни. Я очень рассчитывал на то, что  часовые  не  настолько
внимательно  следят  за пустыней за спиной, насколько бдительны
они в отношении переправы.
     Мы решили не рисковать и не снимать в темноте видневшегося
на башне часового. Ведь  в  неверном  свете  звезд  можно  было
упустить кого-нибудь из его приятелей.
     Итак,  остаток ночи мы провели в небольшой яме в пустыне в
каких-то  четырех  сотнях  ярдов  за  башней.   Ожидание   было
напряженным. Неожиданно до наших ушей сквозь шум несущейся реки
донесся  звон  металла  --  это  выдал  себя  кто-то из отряда,
оставшегося на  том  берегу  и  пробиравшегося  к  порогам.  Не
ускользнул этот звук и от стражи на башне. Вскоре над парапетом
в чуть посветлевшем небе взмахнули крылья -- и в воздух взлетел
стоявший на часах Яга. Меткий выстрел Скела свалил его наповал.
     Через  мгновение в воздух взметнулись пять крылатых теней,
стремительно набиравших высоту. Яга быстро  сообразили,  в  чем
дело,  и  теперь  надеялись,  что  хоть  кому-то из них удастся
избежать пули, поднявшись на большую высоту. Раздался  залп.  Я
явно  промахнулся,  а  кто-то  другой  лишь слегка зацепил свою
крылатую мишень. Но  вторым  залпом  все  было  кончено.  Шесть
крылатых  тел  лежали  на  земле.  Больше  никто  на  башне  не
появлялся. Ясмина не обманывала меня, говоря, что на этом посту
постоянно несут службу шестеро стражников.
     Трупы мы побросали в  реку,  а  затем  я  переправился  по
выступающим  из  воды  камням на другую сторону. Найдя своих, я
приказал   Гхору   передать,   чтобы   вся   армия   постепенно
перебиралась  по  лесу ближе к переправе, но при этом продолжая
маскироваться. До наступления ночи я не хотел начинать  переход
через пустыню.
     Вернувшись   к   башне,  я  осмотрел  ее  стены  вместе  с
остальными стрелками. Оказалось, что  у  этого  сооружения  нет
дверей.  Лишь  несколько  маленьких  зарешеченных окошечек были
видны в стене выше человеческого роста. Яга  попадали  в  башню
через  верх.  Нам  же  оставалось  провести день в вырытых у ее
подножия  ямах,  забросав  себя  сухими   ветками,   чтобы   не
привлекать  излишнего  внимания.  Но за весь день лишь один Яга
перелетел через реку и, не увидев на башне своих соплеменников,
спустился пониже. Залп из полдюжины мушкетов чуть  не  разорвал
его в воздухе на части.
     Сразу   после   заката  началась  переправа  нашей  армии,
занявшая достаточно долгое время. И все  же,  наполнив  бурдюки
водой,  мы  отправились  в путь по пустыне и до рассвета успели
пройти большое расстояние.
     Успев почти добраться до берега следующей водной  преграды
--  реки  Йогх  --  до восхода солнца, воины Гура попрятались в
садах и полях, обрабатываемых  синекожим  народом.  К  счастью,
нигде  не  было  видно  свтревоженных  Яга -- видимо, и вправду
крылатый народ вполне полагается на неприступность своей скалы,
надежность преграды -- Пурпурной Реки и бдительность стражи  на
башне.  Кроме того, вот уже много столетий Гура не отваживались
на вторжение в пустыню, помня о печальной судьбе своих предков,
рискнувших на это. Итак, крылатые дьяволы не  выслали  летающих
патрулей,  а  что  до  тупоголовых  Акки,  то  они  и  вовсе не
заглядывали и на день вперед и не ожидали  никакого  нападения.
Хотя  я  был  уверен,  что,  будучи  разозленными,  они  станут
сражаться как дикие звери.
     Оставиви восемь тысяч воинов под командованием Кхосутха  в
зарослях садов, я с оставшейся тысячей стал пробираться к реке,
благодаря  судьбу  за  то, что под моим командованием оказались
такие отличные солдаты: так, где любой земной человек хлюпал  и
топал бы, производя много шума, дикари-Гура двигались бесшумно,
как охотящиеся пантеры.
     Добравшись  до  самой воды, я всмотрелся в противоположный
берег. В темноте на фоне неба вырисовывалась ограждающая  город
стена.  Перелезть  через  нее,  под  ударами  копий стражников,
стоило бы больших потерь. С  первыми  лучами  солнца  подъемный
мост  опустится,  откроются  ворота и откроют путь выходящим на
работу Акки. Но  еще  раньше  охрана  со  стены  увидит  нас  в
предрасветных сумерках.
     Посоветовавшись  с  Гхором,  мы  вдвоем  переплыли  реку и
дорались до основания кладки стены и опор моста. Здесь было  не
менее  глубоко,  чем  на  середине  реки,  и мы некоторое время
провозились в поисках подходящей опоры. Наконец,  уперевшись  в
какие-то  выступы ногами, Гхор занял более или менее устойчивую
позицию, и я, встав ему на плечи, сумел подтянуться  и  залезть
по    мосту,   смыкавшемуся   с   воротами.   Перебравшись   на
противоположную сторону,  я  увидел,  как  из  темноты  ко  мне
выскочила  какая-то тень. В тот же момент стражник, оказавшийся
менее крепко спящим, чем я ожидал, прокричал сигнал  тревоги  и
бросился ко мне.
     Увернувшись  от  нацеленного  на  меня  копья,  я  потерял
равновесие и чуть не упал, повиснув вниз  головой  на  воротах,
держась  лишь  одними  ногами.  Не  тратя  времени на то, чтобы
занять более удачную позицию, я изо всех сил  двинул  стражника
кулаком  в  ухо.  Оглушенный,  он упал на землю, а я перегнулся
через ворота и протянул Гхору  копье,  по  которому  он  быстро
вскарабкался наверх. Поддержка подоспела крайне вовремя, потому
что  в  этот  момент  заспанные стражники Акки повыскакивали из
караульной казармы и, удивленно осмотрев нас,  поняли,  что  на
город готовится нападение, и с криками бросились на нас.
     Гхор  остался  прикрывать  меня,  а  я метнулся к большому
вороту, опускавшему  мост  и  распахивавшему  ворота.  Сзади  я
слышал  звуки завязавшегося боя: проклятия Гхора-Медведя, крики
стражников, звон железа и стоны первых раненых. Но оглянуться я
не мог. Все мои силы уходили на то,  чтобы  провернуть  тяжелый
ворот,  с  которым  обычно  управлялись  не менее пяти человек.
Медленно-медленно пошел  вниз  тяжеленный  пролет,  поползли  в
стороны  створки  ворот.  В  тот  же миг в образовавшуюся брешь
метнулись первые воины-Гура.
     Развернувшись,  я  бросился  на  помощь   Гхору,   хриплые
возгласы  которого  доносились  из-за плотной стены обступивших
его противников. Было ясно, что шум в нижнем городе  встревожит
обитателей  скалы,  поэтому  нам  нужно было закрепиться в Акке
прежде, чем на нас дождем посыплются копья и стрелы Яга.
     Гхору пришлось туго. Под его ногами уже лежало с полдюжины
трупов, он  неистово  орудовал  мечом,  но  силы  были  слишком
неравными.  Я,  вооруженный  одним  лишь  кинжалом,  отбежал от
ворота и в тот же миг вонзил свое оружие  в  сердце  одному  из
синекожих  стражников.  Его меч перешел ко мне в руки. Это было
грубое оружие, выкованное в примитивных кузницах Акки,  но,  по
крайней   мере,  клинок  был  достаточно  острым  и  массивным.
Размахивая мечом, я бросился на помощь Гхору, встретившему  мое
появление  довольным  рыком.  Вдвоем нам удалось даже несколько
потеснить наседавших Акки.
     В эти секунды до нас добежал первый из уже переправившихся
через мост воинов Гура. Вскоре уже полсотни наших соплеменников
бок о бок с нами вступили в бой с горожанами.  Но  тут-то  дело
застопорилось.  Акки налетели из всех боковых переулков и стали
теснить  нас  обратно  к  воротам.   Один   воин   Гура   стоил
трех-четырех  синекожих,  но  перевес  в численности делал свое
дело. Мы вели бой на узком пространстве,  не  имея  возможности
продвинуться  вперед.  Сзади  на  мосту и около него сгрудились
жаждущие принять участие в бою и бессильные помочь нам воины --
Котхи и Кхоры. Акки же, в  свою  очередь,  влезли  на  стены  и
потрясали  оружием,  завывая,  словно  тая волков. Ни луков, ни
другого метательного оружия в  их  руках  не  было  видно.  Яга
наверняка присматривали, чтобы такие опасные вещи не водились у
жителей нижнего города.
     Рассветало.  Враги смогли наконец разглядеть друг друга. Я
не сомневался, что и на скале крылатые люди уже  сообразили,  в
чем  дело.  Мне  казалось,  что  я  уже  слышу хлопанье сильных
крыльев в воздухе над головой. Но глянуть вверх  я  не  мог  --
слишком  близко сошлись мы с противником. Мы стояли так плотно,
что не было возможности нанести хороший удар мечом. Многие Акки
даже побросали оружие и  лезли  на  нас,  кусаясь  и  царапаясь
длинными   острыми   ногтями.  Мне  в  нос  ударил  незнакомый,
неприятный запах пота. Каждый из Гура проклинал все  на  свете,
мечтая   о  том,  чтобы  получить  возможность  в  полную  силу
орудовать мечом и кинжалом.
     Я с минуты на минуту ожидал ливня стрел  сверху  и  совсем
забыл о том оружии, которое оставалось в резерве у нашей армии,
и  которое  Гура  боялись  использовать  в  темноте,  чтобы  не
зацепить своих. Сейчас, при свете дня, настало время пустить  в
ход  мушкеты.  Первый же залп, прозвучавший так неожиданно, что
даже я вздрогнул от страха,  очистил  от  Акки  гребень  стены.
Выстрел  за выстрелом раздавались за нашими спинами на мосту, и
над  нашими  головами  засвистели   пули,   разящие   синекожих
защитников.
     Результат  превзошел  мои  ожидания.  Явно  не  знакомые с
огнестрельным оружием Акки не выдержали  грохота  и  невидимой,
прилетающей  издалека смерти, и бросились бежать. Вслед за ними
Гура хлынули на узкие улочки Акки.
     Конечно, сопротивление не прекратилось. Упорные  синекожие
продолжали  вести  бой.  Повсюду слышался звон стали, выстрелы,
стоны,  крики,  проклятия...  Но  главная  опасность  для   нас
исходила сверху.
     Яга  вылетали  из своей крепости, словно потревоженные осы
из  гнезда.  Несколько  сот  крылатых  воинов  бросились  вниз,
сверкая  кинжалами,  а  остальные  кружились  у  вершины скалы,
поливая Акку  дождем  стрел.  Летающую  армию  встретили  залпы
мушкетов. На крыши и улицы города рухнули десятки убитых Яга, а
остальные  поспешили  ретироваться  со  всей скоростью, которую
были способны развить их крылья.
     Но, защищаясь, они оказались гораздо более опасны,  чем  в
атаке.  Из  каждой  бойницы,  из  каждой башни на вершине скалы
летели стрелы, несущие смерть врагу,  равно  как  и  рабу.  Бой
переместился  под  крыши  и  навесы.  Хотя  Акки и превосходили
числом нападавшие четыре тысячи Гура в несколько  раз,  ярость,
смелость,  умение  обращаться с оружием и боевой опыт дикарей с
равнин уравняли шансы.
     Оставшиеся  на   другом   берегу   воины   Кхосутха   вели
беспрерывную   стрельбу  по  крепости  на  скале.  Впрочем,  их
стрельба была малоэффективной на таком расстоянии. Стрелы  Яга,
летевшие  по  дуге  с  высоты, оказывались более дальнобойным и
опасным оружием, чем мушкетные пули. Наши стрелки даже не могли
пересечь мост, чтобы присоединиться к нам в городе -- так часто
летели в ту сторону стрелы крылатых людей.
     В это время я прорывался  к  храму  Ясмины,  сметая  всех,
вставших  на моем пути. Грубый и неудобный меч Акки я сменил на
знакомый, отличный клинок, взятый из мертвой руки убитого в бою
Гура. Около храма мне  и  шедшим  бок  о  бок  со  мной  Гхору,
Тхабу-Быстроногому,  Тхану-Свистящему  Мечу  и  еще сотне наших
воинов преградила путь толпа  особенно  рьяно  сопротивлявшихся
синекожих.
     Разделавшись  с  ними, мы подбежали к порталу храма. Здесь
мне наперерез бросился жрец со щитом и с копье наперевес. Отбив
копье, я  сделал  обманное  движение  мечом,  словно  собираясь
ударить  им  в  бок  жрецу.  Тот  опустил  щит,  что  стало его
последней ошибкой. Резко изменив направление движения  меча,  я
снес   жрецу  голову  --  словно  тяжелый,  твердый  мяч,  она,
подскакивая, покатилась по ступенькам храма. Подхватив  упавший
щит, я вбежал внутрь святилища.
     Пробежав  под  сводами храма, я отбросил в сторону золотой
экран.  Мои  соплеменники  в  изумлении  следили  за   мной   и
оглядывали  странный  храм.  Наконец я нашарил потайной замок и
потянул на себя дверь.  Она  подалась,  но  очень  тяжело.  Это
насторожило  меня  --  ведь в пошлый раз я открыл ее совершенно
свободно. К сожалению, мои опасения оказались не напрасными.
     До моего слуха донесся громкий шум из-за двери. Вдруг  она
резко  распахнулась,  и  в  храм  хлынул поток жидкого пламени,
заливая  и  выжигая  все  вокруг.  Меня  спасло  лишь  то,  что
открывшаяся дверь прикрыла меня от огненной волны, хлынувшей из
потайной шахты.
     На  миг  весь  храм,  казалось  утонул в огне. Затем стена
пламени осела, и я увидел тех из моих товарищей, кто  благодаря
своей  проворности  или по воле случая остался в живых. Их было
немного -- Гхор, с обгоревшими волосами  на  теле  и  опаленной
бородой, Тхаб-Быстроногий, Тхан-Свистящий Меч да кое-кто еще. А
на   полу   осталось   не   менее   полусотни   обгоревших   до
неузнаваемости  трупов.  Эти  воины  оказались  прямо  на  пути
всепожирающего  языка пламени, вырвавшегося на свободу из узкой
шахты.
     Правда, теперь  узкий  коридор  казался  пустым.  Конечно,
глупо  с  моей  стороны  было  не  предположить,  что Ясмина не
оставит потайную дверь без охраны. Умная королева Яга наверняка
догадалась,  каким  способом  я  сумел  бежать  из  ее  дворца.
Осмотрев  косяки двери, я обратил внимание на остатки какого-то
вещества, похожего на воск. Видимо, с той  стороны  дверь  была
запечатана  герметически,  а  между  нею  и этой пробкой залита
жидкость, воспламенившаяся при попадании на воздух.
     Наверняка и верхний люк  будет  закрыт,  --  подумал  я  и
крикнул  Тхабу,  чтобы  он взял факел, а Гхору приказал собрать
всех, кто окажется вблизи храма и следовать за мной,  прихватив
что-нибудь  подходяжее  для  тарана. Быстро поднявшись по почти
вертикальному  туннулю,  я  обнаружил,  что  люк  действительно
заперт  сверху.  Приложив  ухо к крышке, я прислушался и понял,
что  комната  наверху  полным-полна  Яга.  Тут  внизу  замаячил
огонек, и вскоре ко мне присоединился Тхаб с факелом в руках, а
за  ним  -- Гхор и два десятка Гура с тяжелой балкой -- видимо,
стропилом, снятым с одной из крыш Акки. Гхор рассказал, что бой
в городе еще продолжается, но большинство мужчин Акки перебито,
а оставшиеся скрываются бегством  вместе  с  женами  и  детьми,
переправляясь на дальний, южный берег реки Йогх. В храме же и в
шахте за нами собралось уже около пятисот воинов.
     -- Тогда, -- сказал я, -- выбивайте крышку люка. Нам нужно
добраться  до  башен  крепости и завязать в ней бой прежде, чем
лучники Яга перебьют половину отряда Кхосутха,  оставшегося  на
том берегу.
     Приноровившись  к узкому проходу, мы поудобнее взяли балку
и, действуя ею как тараном, ударили  в  крышку  люка.  Раздался
страшный  грохот, но крышка выдержала. Раз за разом наносили мы
тяжелые удары, почти оглохнув от грохота. Конец балки  треснул,
но  вот,  наконец,  тяжелая  крышка  раскололась -- и в туннель
хлынул свет.
     Со звериным ревом я  словно  влетел  в  комнату  королевы,
прикрывая  голову  позолоченным  щитом,  на  который  тотчас же
обрушились удары двух десятков мечей. С трудом устояв на  ногах
под  этим  градом,  я  сделал  шаг  вперед и швырнул щит в лицо
наседавшим на меня Яга. Сумев отвлечь на  миг  их  внимание,  я
перехватил  меч  обеими  руками  и обернулся вокруг себя, снося
головы,  вспарывая  глотки,  располосовывая  тела   нападавших,
словно   скашивая  косой  густую  траву.  Но  все  равно  через
несколько мгновений я неминуемо погиб бы, если бы вслед за мной
из люка не показались стволы  дюжины  мушкетов.  Залп  наполнил
комнату дымом и стонами раненных крылатых воинов.
     Затем  в комнату ворвался Гхор, а за ним и другие жаждущие
крови Котхи и Кхоры.
     Комната, как и все соседние с ней  помещения  и  коридоры,
оказалась  битком  набита Яга. Но стоя плотным кольцом, спина к
спине, мы сумели удержать выход из шахты, дав возможность  всем
новым  Гура  подняться  по туннелю и вступить в бой уже рядом с
нами. Сравнительно небольшое помещение вскоре стало  напоминать
скотобойню или внутренности работающей мясорубки.
     Мы быстро очистили первую комнату, затем соседний коридор,
а через  полчаса  это  крыло  дворца  уже все кипело в кровавой
схватке. Многие Яга были вынуждены покинуть места  у  бойниц  и
вступить  в  рукопашную.  Нас  оказалось  три-четыре  сотни, но
больше  из  люка  никто   не   показался.   Я   отправил   вниз
Тхаба-Быстроногого,  чтобы  тот  поторопил  на переправе воинов
Кхосутха и показал им путь наверх.
     Мне казалось, что уже все защитники Югги  бросили  луки  и
занялись  нами  --  так много их было за каждым углом, в каждой
комнате. Я уже говорил, что их  храбрости  и  отчаянности  было
далеко  до  Гура,  но  любой народ будет драться до последнего,
обнаружив врага в своем последнем убежище, а эти крылатые твари
вовсе не были слабаками.
     В какой-то момент бой словно застыл на месте. Нет,  каждый
продолжал  сражаться  лицом  к  лицу с врагом, действуя мечом и
кинжалом. Все новые трупы заполняли коридоры и залы. Но  у  нас
кончились  патроны  для  мушкетов, а Яга не могли пустить в ход
луки. Поэтому мы и стояли на месте, не в силах занять еще  хоть
одно  помещение дворца, а Яга -- бессильные загнать нас обратно
в шахту.
     Наконец, когда стало казаться, что мы вот-вот не  выдержим
и начнем отступать под натиском огромного количества врагов, за
нашими  спинами  послышался  дикий рев, и из люка стали один за
другим появляться люди Кхосутха, жаждущие крови, как охотящиеся
собаки. Они уже извелись, не в силах переправиться через реку и
лишь прячась от смертоносных страл в зарослях и садах, и теперь
желали только одного -- помочь друзьям  и  отомстить  врагу  за
вынужденное  бездействие. Тхаба с ними не было. Кхосутх сказал,
что Быстроногий был ранен стрелой на мосту, но сумел  пресилить
боль  и  кратчайшим  путем  привел  вождя и его воинов к храму.
Вообще же потери при переправе  оказались  невелики.  Как  я  и
предположил,  большинство  стрелков  Яга  оствили  свои места у
бойниц и вступили в бой внутри города на скале.
     Началась самая ожесточенная и кровавая схватка, которую  я
когда-либо  видел.  Под  натиском  свежих  сил  Гура  защитники
крепости  стали  отступать.  Обезьяноподобные  волосатые  воины
занимали  зал за залом, коридор за коридором, не слушая вождей,
пытавшихся удержать их вместе. Группы сражающихся  Гура  и  Яга
рассыпались  уже  почти  по всей крепости, оглашаемой криками и
звоном стальных клинков.
     Выстрелов было мало.  Стрелы  тоже  не  часто  свистели  в
воздухе.  Шел рукопашный бой извечных врагов. К счастью, внутри
зданий, в помещении Яга  не  могли  расправить  крылья  и  были
вынуждены  вести  с  нами  бой  на  равных  условиях, неся куда
большие потери, чем во время налетов на  города  и  схваток  на
крышах и улицах.
     Мы  старательно избегали открытых площадок, крыш и залов с
высокими потолками и куполами. А в бою  на  одной  высоте  Гура
были непобедимы. Нет, конечно, десятки обезьяноподобных дикарей
гибли в отчаянной схватке, но наши крылатые враги гибли сотнями
и  сотнями  под  разящими ударами тяжелых мечей. Гура мстили за
тысячи лет страха и  унижений,  и  их  месть  была  яростной  и
кровавой. Их мечи были слепы -- под ударами падали как крылатые
мужчины  Яга, так и подвернувшиеся женщины. Но, вспоминая об их
жестокости и кровожадности,  я  даже  не  могу  заставить  себя
посочувствовать  им.  А  в тот момент меня и вовсе интересовало
другое.
     Я искал Альтху.

     x x x

     Тысячи и тысячи рабынь попадались нам на пути. В  основном
они  с ужасом жались к стенам и углам, не зная, что происходит,
и видя лишь кровавую резню. Но время от времени  я  видел,  как
улыбались  еще  не  веря  в спасение, белокожие женщины Гура, а
несколько раз я даже слышал восторженные  крики  и  видел,  как
бросалась  одна  из  рабынь  навстречу разъяренному боем воину,
узнав в нем брата, мужа или просто  соплеменника.  Лишь  с  лиц
желто-- и краснокожих рабынь не сходил страх, когда они видели,
как  еще  более дикие и страшные, чем Яга, люди разили насмерть
их жестоких хозяев.
     Прорубая себе путь мечом, я искал комнату, где содержались
Луные Девственницы. Наконец я увидел лежащую женщину, вжавшуюся
в пол, чтобы не попасть под горячую руку сражающихся мужчин,  и
потряс ее за плечо, а затем проорал прямо ей в ухо свой вопрос.
Она  поняла  меня,  но  смелости ей хватило только на то, чтобы
ткнуть пальцем  в  нужном  направлении.  Подхватив  девушку,  я
прорвался  через  сражающуюся  толпу  и  вытащил  ее за собой в
пустой  коридор.  Здесь  я  ее  отпустил,  и  она  побежала  по
коридору,  крикнув,  чтобы  я  следовал  за  ней. Мы неслись по
переходам и залам, выскочили на какую-то крышу, где шел  бой  и
где  мне  снова  пришлось пробиваться сквозь строй сражающихся,
ведя за собой девушку. Наконец она вывела меня к крытому  двору
в  самой  верхней  части  города,  не  считая некоторых башен и
минаретов.
     Я подбежал к большой двери в  противоположной  стене.  Она
оказалась  заперта.  Несколькими  ударами  меча  я сбил замок и
распахнул тяжелые дверцы. Из полумрака комнаты на меня  глядели
полторы  сотни  женских  лиц,  испуганно  ожидавших худшего. Не
зная, чем их успокоить, я вдруг выкрикнул имя Альтхи.  В  ответ
послышался знакомый голос, крикнувший: "Исау! Исау, это ты!", и
ко  мне  метнулась  худенькая  девичья фигурка. Через мгновение
тонкие руки уже  обнимали  меня,  губы  покрыли  лицо  горячими
поцелуями.  Вскоре шум боя за спиной заставил меня вырваться из
объятий Альтхи и развернуться. Я увидел, что по другую  сторону
двора целая толпа сопротивляющихся охранников Яга была втиснута
во  двор  через  дверь  наступающими  Гура.  Исход этой схватки
предсказать было не трудно. Смерть крылатых стражей  была  лишь
вопросом времени.
     Но  тут я услышал знакомый иронический смех, и передо мной
оказалась сама королева Ясмина.
     -- Итак, ты вернулся, Железная Рука? -- словно отравленный
ед тек  ее  голос.  --  Вернулся  со  своими  мясниками,  чтобы
разрушить  обитель  богов.  Но  ты  не  станешь победителем, не
надейся на это, глупец!
     Не говоря ни слова, я занес меч, чтобы проткнуть ее, но  с
чисто  женским  проворством она увернулась от клинка, взлетев в
воздух.  Сверху  вновь  послышался  ее  смех,   переходящий   в
истеричный стон:
     --  Глупец!  Я  же  сказала, что тебе не быть победителем!
Разве я не предупреждала тебя, что готова погибнуть под руинами
своего царства? Псы, всем вам пришла смерть!
     С этими словами королева стремительно  полетела  к  самому
куполу. Яга, похоже, поняли ее намерение, поскольку они взвыли,
протестуя   и  одновременно  задрожав  от  страха.  Но  это  не
остановило жестокую повелительницу. Подлетев к  куполу,  Ясмина
перевернулась в воздухе и, уперевшись в свод обеими ногами, изо
всех сил потянула на себя какой-то засов или рычаг, торчащий из
поверхности потолка.
     Часть  купола  вздрогнула  и  вдруг  сдвинулась  со своего
места. В  образовавшейся  щели  что-то  мелькнуло,  и  внезапно
огромный  кусок свода рухнул вниз, подняв облако ыли. Не успела
пыль осесть, как в пролом не то прыгнула, не то упала  какая-то
огромная  тень.  В  центре  двора на плитах пола встало на ноги
невероятное, чудовищное создание. У всех зрителей  вырвался  из
груди непроизвольный крик ужаса.
     Чудовище   было   больше  слона,  а  по  форма  напоминало
огромного  слизняка,  если  не   считать   множества   щупалец,
опоясывавших  его тело. Из отверстий на концах щупалец сыпались
ярко-белые искры и вырывались языки синего пламени.  Оказалось,
что  чудовище  одним  прикосновением  этих  щупалец вырывает из
каменных стен  целые  блоки,  покрывая  кладку  сетью  глубоких
трещин.  В  общем, это было безмозглое создание без каких бы то
ни было органов чувств --  чистая  сила,  воплощенная  в  самую
примитивную    живую    оболочку.   Сила,   сошедшая   с   ума,
превратившаяся в слепую ярость и жажду разрушения.
     В  действиях   не   было   ни   плана,   ни   элементарной
последовательности.  Оно просто бросалось из стороны в сторону,
пробивая телом стены насквозь и  не  замечая  сваливающихся  на
него обломков. Люди разбегались от него во все стороны.
     --  Быстро  назад,  в  шахту!  --  заорал  я.  -- Спасайте
девчонок!
     Я начал выталкивать из темной комнаты ослабевших девушек и
передавать их другим  Гура.  Со  всех  сторон  сыпались  стены,
обрушивались купола и минареты.
     --  Делайте веревки из занавесок и покрывал! -- крикнул я.
-- Спускайтесь по склону. Ради бога,  живее!  Это  чудовище  не
остановится, пока не разрушит весь город!
     --  Я  нашел  связанный  веревочные  лестницы,  -- крикнул
кто-то из наших воинов. -- Они достанут до воды, но...
     --  Развязывайте  х  и  отправляйте  женщин  вниз.   Лучше
рискнуть   нахлебаться   воды,   чем   оказаться  раздавленными
какой-нибудь глыбой, -- ответил я и  добавил:  --  Гхор,  держи
Альтху!
     Я  передал  девушку в руки залитого кровью великана, а сам
понесся вслед за чудовищным созданием,  на  глазах  разрушающим
город на скале Ютхла.

     x x x

     От   этой   гонки   у   меня   остались   лишь  обрывочные
воспоминания: рушащиеся стены, стонущие и раздавленные насмерть
люди и несущаяся напролом  машина  разрушения,  вокруг  которой
распространялось    какое-то    неестественное,    похожее   на
электрическое, сияние.
     Сколько Гура, Яга и рабынь всех цветов кожи погибло в этом
кошмаре --  теперь  уже  никто  не  узнает.  Нескольким  сотням
удалось  выбраться  по  подземному  туннелю,  пока  чудовище не
завалило обрушенной стеной вход, похоронив при  этом  несколько
десятков  человек,  пробиравшихся  к люку. Развернув лесткницы,
воины спустили по ним множество  женщин,  не  разбирая,  какого
цвета их кожа. Часть лестниц опустилась на город Акка, часть --
на  воду  Йогха,  но  в  тот  момент  главным было выбраться из
рушащегося города.
     Передав Альтху Гхору, я понесся вслед кошмарному чудовищу,
сам четко не представляя, что собираюсь делать. Я просто бежал,
перепрыгивая  через  рухнувшие  обломки   и   перелезая   через
образовавшиеся  завалы,  пока  не оказался рядом с попятившимся
монстром. Оказалось, что он вовсе не такой уж бесчувственный  и
слепой.  Стоило  мне  прицельно  запустить хорошим булыжником в
показавшееся  мне  уязвимым  место  на  огромной  голове,   как
движения  гигантского  слизняка  перестали быть беспорядочными:
разбрасывая камни в разные стороны, как бык разбрызгивает пену,
переходя через быструю реку, чудовище ринулось в мою сторону.
     Я отчаянно убегал, уводя чудовище за  собой  --  прочь  от
того  места,  где  напуганные  люди покидали город. Я прекрасно
понимал,  что  каждая  выигранная   секунда   означает   чью-то
спасенную  жизнь. Но незнание планировки города сыграло со мной
злую жутку: я и сам не  заметил,  как  оказался  в  полукруглой
башне, нависшей над водами Йогха на высоте пятисот футов. Сзади
ко  мне приближалось чудовище. Я развернулся и увидел, что оно,
на  миг  приостановившись,  даже  чуть  попятилось,   а   затем
бросилось  на  меня. В середине огромного брюха я увидел темное
пятно  размером  с  кулак.   Инстинкт   дикаря   или   интуиция
цивилизованного  человека  подсказали  мне, что это -- жизненно
важная  точка  гигантской  твари.  Словно  сжатая  пружина,   я
распрямился  и  метнулся  навстречу  чудовищу.  Тело  и руки не
подвели меня -- меч по самую рукоятку воткнулся в темное пятно.
Что было потом -- я не знаю. Для меня  мир  погрузился  в  море
огня и раскаты страшного грома, за которыми последовали темнота
и забытие.
     Уже  потом  мне  рассказали,  что в момент нашего прыжка и
чудовище, и я  скрылись  за  стеной  синего  пламени.  А  затем
раздался  страшный  грохот,  и  вместе с развалившейся на куски
башней мы с чудовищем рухнули вниз, в реку,  с  высоты  пятисот
футов.
     Меня  спас  Тхаб,  несмотря на тяжелую рану, бросившийся в
реку и вытащивший мое бесчувственное тело на берег.
     Вы можете мне возразить, сказав, что ни  один  человек  не
останется  в  живых  после  падения в воду, пролетев перед этим
пятьсот футов. Единственное, что я могу вам  ответить,  --  это
то,  что я остался жив. Хотя, по правде говоря, я не думаю, что
кто-нибудь из землян смог бы повторить такой полет с  таким  же
результатом.
     Но  и  мне  дорого  обошлось то падение. Я долго лежал без
чувств, еще дольше мучительно, в бреду и  кошмарах  приходил  в
себя,  и  еще  дольше оставался парализованным, пока мои нервы,
мозг и мышцы медленно-медленно возвращались к жизни.
     Пришел я в себя уже в Котхе, не помня ничего о долгом пути
через леса и по равнине, прочь от поверженного города Югга.  Из
девяти  тысяч  воинов,  отправившихся  в  страну Ягг, вернулись
назад  чуть  больше  половины  --  зраненных,  измученных,   но
возвратившихся  победителями.  С ними вернулись пятьдесят тысяч
женщин -- освобожденных  рабынь.  Тех  Гура,  которые  не  были
Котхами  или  Кхорами,  сопроводили  до  их  родных  городов --
случай, невиданный за всю историю  существования  на  Альмарике
расы  Гура.  Женщинам  других  народов предоставили возможность
свободно выбрать место для жительства в любом из городов Гура.
     Мы с Альтхой наконец  обрели  себя.  Ее  прекрасное  лицо,
склонившееся надо мной, было первым, что я увидел, придя в себя
после   возвращения   из  страны  Ягг.  Наверное,  наша  любовь
останется с нами навсегда -- слишком много  испытаний  пришлось
пройти  нам  обоим и нашему чувству, чтобы прийти к счастливому
концу.
     Впервые в истории Гура  два  города  --  Котх  и  Кхор  --
заключили  мир  и  поклялись друг другу в вечной дружбе. Теперь
два племени, вместо того, чтобы воевать одно с  другим,  вместе
сражались против враждебных сил природы и добывали себе пищу на
охоте.
     А   мы  двое  --  я,  землянин,  и  Альтха,  рожденная  на
Альмарике, но одержимая инстинктом познания земной женщины,  --
еще  надеемся передать хотя бы малую часть культуры моей родной
планеты прекрасному,  но  дикому  народу,  живущему  под  небом
планеты,  ставшей  моим  вторым домом, -- планеты, называющейся
Альмарик.

     ЧЕРЕП МОЛЧАНИЯ

     ...И, испещрив его десятком ран смертельных,
     Поверг врага на землю. А потом
     О вражий череп постучал перстом
     И рассмеялся -- коль назвали б это смехом --
     И стал следить, как тают жизнь и страх
     В остекленевших выпуклых глазах

     Люди и поныне называют тот день Днем Царского Страха.  Ибо
Кулл,  царь  Валузии,  был в конце концов всего лишь человеком.
Воистину,  трудно  было  бы  найти  другого   столь   отважного
человека,  но всему есть пределы, даже мужеству. Конечно, Кулла
посещали  дурные  предчувствия,  по  спине  его  порой  ползали
мурашки,  а  подчас его охватывала внезапная жуть или даже ужас
перед неведомым. Но то были лишь краткие  потрясения  разума  и
души,  порожденные  в основном удивлением, какой-нибудь гнусной
тайной или  чем-то  сверхъестественным  --  скорее  отвращение,
нежели  настоящий  страх.  Поэтому  истинный  страх  так  редко
посещал его, что люди надолго запомнили этот день.
     Да, в тот день Кулл познал  Страх,  неистовый,  ужасающий,
бессознательный, проникающий до самых костей и леденящий кровь.
Поэтому люди говорят о времени Страха Кулла, но говорят об этом
без  презрения,  да  и сам Кулл вспоминает тот день без всякого
стыда. Ибо все, что произошло, послужило  лишь  к  вящей  славе
самого Кулла.
     Вот  как  это  случилось. Кулл праздно восседал на троне в
Зале Приемов, лениво прислушиваясь к беседе своих  друзей.  Там
был Ту, главный советник, Ка-ну, посланник пиктов, Брул, правая
рука  Ка-ну, а также раб Кутулос, бывший величайшим ученым всех
Семи Империй.
     -- Все суть иллюзия.  --  говорил  Кутулос.  --  Все  лишь
внешние   проявления   глубинной  Сути,  лежащей  за  пределами
человеческого  разумения,  поскольку  не   существует   никаких
соотношений,  с  помощью  которых  ограниченный  разум  мог  бы
измерить безграничное. Все окружающее может быть единым по сути
своей, и все -- идти от одного корня. Это было известно  Рааме,
величайшему  мудрецу  всех эпох, некогда освободившему людей от
ига безвестных демонов и указавшему народу путь к величию.
     -- Он был могущественным некромантом. -- сказал Ка-ну.  --
Он   не  был  волшебником.  --  возразил  Кутулос.  --  Не  был
завывающим, бормочущим заклинания, гадающим по потрохам змеи. В
Рааме не было ничего от шарлатана. Он познал основные принципы,
постиг Стихии и понял, что воздействие естественных  причин  на
естественные  силы  приводит  к  естественным  результатам.  Он
сотворял то, что могло показаться  чудесами,  лишь  приложением
собственной силы естественным путем, что было для него столь же
просто,  сколь  для  нас  --  зажечь  огонь,  и  что  столь  же
недоступно  для  нас,  как  то  же  добывание  огня  для  наших
обезьяноподобных предков.
     --  Тогда  почему  он  не раскрыл все свои тайны людям? --
спросил Ту. -- Потому что знал, что многие знания  не  принесут
людям  добра.  Какой-нибудь  злодей мог бы подчинить себе целый
народ, нет, даже всю  вселенную,  обладай  он  знаниями  Раамы.
Человек  должен  учиться  сам,  развивая в процессе учения свою
душу.
     -- Так ты говоришь, что все лишь иллюзия? -- заявил Ка-ну,
искусный в делах государствах, но невежественный в философии  и
науке  и посему уважавший Кутулоса за его знания. -- Как же так
Ведь мы можем слышать, видеть и ощущать.
     -- А что такое вид и звук? -- возразил раб.  --  Разве  не
отсутствие  молчания,  и разве молчание -- не отсутствие звука?
Отсутствие  чего-то  не  является  чем-либо  вещественным.  Оно
ничто. А как может существовать ничто?
     --   Тогда  зачем  существуют  вещественные  предметы?  --
спросил Ка-ну, словно озадаченный ребенок.
     -- Они лишь проявление  действительности.  Возьмем  то  же
молчание.  Где-то  существует  суть  молчания,  душа  молчания.
Ничто, ставшее чем-то, отсутствие  столь  абсолютное,  что  оно
приобрело  вещественную  форму.  Кто  из  вас хоть когда-нибудь
слышал полное молчание? Никто! Всегда существуют какие-то звуки
-- шепот ветра, гудение насекомых, даже  шорох  растущей  травы
или  шепот  песчинок в пустыне. Но в сердцевине молчания вообще
нет звуков.
     -- Раама, --  сказал  Ка-ну,  --  когда-то  заключил  духа
молчания в некой огромной крепости и запечатал его навсегда.
     --  Да.  --  сказал  Брул.  -- Я видел эту крепость. Такая
огромная черная  штука  на  вершине  одинокого  холма  в  глуши
Валузии.   С   незапамятных   времен  это  прозывается  Черепом
Молчания.
     -- Ха! -- вмешался  заинтересовавшийся  наконец  Кулл.  --
Друзья мои, я был бы не прочь поглядеть на эту штуку!
     --   Владыка  царь,  --  возразил  Кутулос.  --  неразумно
нарушать покой содеянного Раамой. Ведь он был мудрее любого  из
живущих.  Я слышал легенду, что своей магией он заточил демона.
Не магией, скажу я , но  своим  знанием  природных  сил,  и  не
демона,  а некую стихию, угрожавшую существованию людей. А мощь
этой стихии подтверждает то, что даже самому Рааме  не  удалось
уничтожить ее. Он смог лишь ввергнуть ее в заточение.
     --  Довольно!  --  нетерпеливо  отмахнулся  Кулл. -- Раама
помер столько тысяч лет назад, что при одной мысли  об  этом  у
меня  голова  кругом  идет.  Я  отправляюсь посмотреть на Череп
Молчания. Кто поедет со мной?
     Все слышавшие  его  в  сопровождении  сотни  Алых  Убийц",
могущественнейших  воинов  Валузии,  скакали с Куллом, когда на
рассвете он выехал из столицы.  Их  путь  поднимался  все  выше
среди  гор  Зальгары,  пока, после многодневных поисков, они не
добрались  до  одинокого  холма,  мрачно   поднимавшегося   над
окружающим  плато.  А на его вершине высилась угрюмая крепость,
черная, как дурная судьба.
     -- Это то самое место. -- сказал Брул. -- Никто  не  живет
ближе сотни миль от этой крепости, да и не жил на памяти людей.
Этот край слывет проклятым.
     Кулл  осадил  своего  огромного  жеребца  и огляделся. Все
молчали,  и  Кулл  ощутил  окружавшее   его   странное,   почти
невыносимое   безмолвие.   Когда   он   заговорил   вновь,  все
вздрогнули. Куллу казалось, что от крепости  на  холме  исходят
волны убийственной тишины. Окрест не пела ни одна птица и ветер
не шевелил ветви застывших деревьев. Когда всадники Кулла стали
подниматься   по   склону,  стук  подков  их  коней  по  скалам
доносился, казалось, из бескрайней дали и не порождал эха.
     Они остановились перед  крепостью,  нависавшей  над  ними,
словно  темное  чудище,  и  Кутулос вновь попытался переубедить
царя.
     -- Кулл, подумай сам!  Если  ты  сорвешь  эту  печать,  ты
можешь  выпустить  в мир чудовище, чью мощь и ярость не одолеет
ни один человек!
     Кулл, сгорая от нетерпения, отмахнулся.  Он  был  весь  во
власти  своенравной причуды, обычного греха властителей, и хотя
обычно ему было свойственно благоразумие, он уже принял решение
и отговорить его было невозможно.
     -- Там, на печати,  есть  древние  письмена.  Кутулос,  --
сказал он. -- Прочти их мне.
     Кутулос  неохотно  спешился,  и  остальные последовали его
примеру,  кроме  воинов,  оставшихся  сидеть  на  своих  конях,
бронзовыми  изваяниями  под  бледными  лучами  солнца. Крепость
скалилась на них, словно незрячий череп, ибо в ней не  было  ни
одного  окна.  И лишь одна огромная дверь, сделанная из железа,
была перекрыта засовами и опечатана.  Создавалось  впечатление,
что все здание представляло собой одно огромное помещение.
     Кулл  отдал  несколько  приказов,  касавшихся расположения
охраны, и был раздражен  тем,  что  ему  приходилось  напрягать
голос,  чтобы командиры расслышали его. Их же ответы доносились
смутно и неразборчиво.
     Царь приблизился к двери, и за ним последовали четверо его
друзей. У входа висел своеобразно выглядевший гонг, на  вид  из
нефрита,  странного зеленоватого цвета. Но Кулл не был уверен в
оттенке, ибо под его удивленным взором цвет гонга переливался и
менялся. Порой казалось, что его взгляд погружался в  бездонные
глубины,  а иногда -- скользил по прозрачному мелководью. Рядом
с гонгом был подвешен молот из того же странного вещества. Царь
слегка ударил им в гонг и ахнул, почти оглушенный последовавшим
взрывом звука -- это звучало, словно все земные  звуки,  взятые
вместе.
     --  Читай письмена, Кутулос. -- вновь приказал Кулл, и раб
с почтением склонился над ними, ибо не было сомнения,  что  эти
письмена были начертаны самим великим Раамой.
     --  Что было, может снова повториться. -- напевно прочитал
он.  --  И  род  людской  того  да  устрашится!  --  Он   резко
выпрямился. На лице его был испуг.
     --    Предостережение!   Предостережение   самого   Раамы!
Опомнись, Кулл, опомнись!
     Кулл хмыкнул, вытащил свой меч  и,  сорвав  печать,  начал
рубить  огромный  металлический  засов.  Он  бил вновь и вновь,
смутно дивясь  тому,  насколько  слабо  звучат  удары.  Затворы
рухнули и дверь распахнулась.
     Кутулос  завопил.  Кулл  пошатнулся, вглядываясь в дверной
проем. Зал был пуст? Нет! Он ничего не увидел, там нечего  было
видеть,  и  все же он чувствовал, что воздух пульсирует вокруг,
словно нечто, вздымаясь волнами, истекало  из  этого  нечистого
зала  незримым  потоком. Кутулос что-то прокричал ему на ухо, и
слова  его  донеслись  чуть  слышно,   словно   с   чудовищного
расстояния.
     -- Молчание! Это душа всего Молчания!
     Звуки  исчезли. Лошади вскидывались на дыбы, а их всадники
упали ничком в пыль и лежали, обхватив руками  головы,  разевая
рты в беззвучном крике.
     На  ногах  остался лишь Кулл, выставивший перед собой свой
бесполезный меч. Молчание! Полное и  абсолютное!  Пульсирующие,
колышущиеся  волны  безмолвного ужаса. Люди испускали отчаянные
вопли, но звука не было!
     Молчание вошло в душу Кулла.  Оно  стиснуло  клешнями  его
сердце.  Оно запустило стальные щупальца в его мозг. В муках он
стиснул руками виски -- его череп разламывался, раскалывался. В
затопившем  его  потоке  ужаса  Куллу  открылись   кровавые   и
ужасающие  видения.  Молчание простиралось над Землей, над всей
Вселенной! люди умирали в удушающей  тишине.  Рев  рек,  грохот
морей и вопли ветров слабели и умолкали. Весь Звук был затоплен
Молчанием.  Молчание,  разрушающее  душу,  оглушающее сознание,
уничтожающее всю жизнь  на  Земле  и,  словно  некое  чудовище,
достигающее небес, дабы задушить даже пение звезд!
     И   вот   тогда   Кулл   познал   страх,   ужас,  жуть  --
всепоглощающий,  невероятный,   душеубийственный.   Потрясенный
чудовищностью  этих  видений,  он качался и пошатывался, словно
пьяный, сходя с ума от страха. Боги! Все что угодно за звук, за
самый слабый, легчайший шум!  Кулл  разинул  свой  рот  подобно
пресмыкающемуся во прахе безумцу позади него. и его сердце чуть
не  вырвалось  из  груди  от  усилия  при  попытке  издать хоть
какой-нибудь звук. Пульсирующая тишина издевалась над  ним.  Он
ударил    мечом   по   металлическому   порогу,но   по-прежнему
колышущиеся  волны  истекали  из  зала,  стискивая  его  словно
клешнями,  впиваясь  в него, терзая его, словно некое существо,
живое и враждебное.
     Ка-ну и Кутулос лежали неподвижно.  Ту  скорчился  ничком,
обхватив  руками  голову,  и  беззвучно  выл,  словно умирающий
шакал. Брул извивался в  пыли  подобно  раненому  волку,  слепо
сжимая ножны своего меча.
     Теперь Кулл почти мог видеть Молчание, ужасающее Молчание,
вырвавшееся  наконец  из  своего  Черепа, дабы расколоть черепа
людей. Оно клубилось, змеилось грязными струями и пятнами,  оно
смеялось  над  ним!  Оно жило! Кулл пошатнулся и упал, и падая,
задел рукой гонг. Он не услышал ни звука, но почувствовал,  что
молчание  дрогнуло  и  неохотно  отпрянуло  на  мгновение,  как
человек отдергивает руку от пламени.
     А, старый Раама, пусть он и умер давным-давно, оставил все
же средство спасения для своего народа! Смятенный  разум  Кулла
внезапно   разрешил  загадку.  Море!  Гонг  был  подобен  морю,
переливающемуся оттенками зелени,  то  глубокому,  то  мелкому,
никогда не остающемуся в покое, никогда не молчавшему.
     Море! Живое, бурное, грохочущее днем и ночью -- величайший
враг Молчания!  Пошатываясь, с кружащейся головой, почти ничего
уже не соображая,  он  схватил  нефритовый  молот.  Колени  его
подогнулись,  но  он  ухватился  одной  рукой  за край дверного
проема,  зажав  в  другой  молот  смертной  хваткой.   Молчание
обрушилось на него яростной волной.
     Кто  ты  такой, смертный, что смеешь противиться мне? Мне,
что  древнее  богов?  Раньше,  чем  родилась   Жизнь,   я   уже
существовало,  и буду существовать, когда Жизнь умрет. Молчание
царило во Вселенной, пока  не  родился  Звук,  и  будет  царить
вновь.  Ибо я овладею всем космосом и убью Звук -- убью Звук --
убью Звук -- убью Звук!
     Рев Молчания отдавался  в  пустотах  распадающегося  мозга
Кулла глубоким монотонным рефреном, пока он бил в гонг -- вновь
-- и вновь -- и вновь!
     И  с каждым ударом Молчание отступало -- дюйм за дюймом --
дюйм за дюймом. Назад, назад, назад. Кулл удвоил  силу  ударов.
Теперь  он мог уже слышать далекие слабые звуки гонга, звенящие
над невообразимыми безднами тишины,  словно  кто-то  на  другом
конце  вселенной бил по серебряной монете гвоздем от подковы. И
с каждым чуть слышным звуком колышащееся Молчание вздрагивало и
корчилось. Щупальца его укорачивались и волны опадали. Молчание
съеживалось.
     Назад, назад, назад...  Теперь  оно  клубилось  в  дверном
проеме,  а позади Кулла люди с оханьем поднимались на колени, и
их глаза были пусты. Кулл сорвал гонг с подвески,  направившись
к  двери.  Он  всегда сражался до конца и не признавал уступок.
Теперь уже и речи не было о том, чтобы просто  заключить  ужас.
Вся  вселенная  застыла,  наблюдая  за человеком, оправдывавшим
существование рода  человеческого  своим  стремлением  искупить
собственную вину и обретающего в том славу.
     Он  вошел  в  проем  двери, безостановочно ударяя в гонг и
пытаясь справиться с напором той силы, что таилась внутри.  Вся
преисподняя была разверста перед ним той чудовищной тварью, чью
самую  последнюю  твердыню  пытался  он  взять  приступом.  Все
Молчание  вновь  собралось  в  этом  зале,  загнанное   обратно
непобедимой  силой  Звука,  Звука,  слившего в себе все звуки и
шумы Земли и заключенного в гонг  рукой  мастера,  давным-давно
покорившего и Звук, и Молчание.
     И тут Молчание собрало все свои силы для одного последнего
удара.  Преисподние  беззвучного  холода  и  бесшумного пламени
окружили   Кулла.   Ему   противостояла   тварь   стихийная   и
вещественная.   Кутулос   говорил,   что   Молчание  было  лишь
отсутствием звука. Тот самый Кутулос, который  теперь  корчился
во прахе и стенал, заглянув в глаза пустому ничто.
     То  было нечто большее, чем отсутствие. То было отсутствие
настолько  полное,  что  оно  стало  присутствием.  Абстрактная
иллюзия,  ставшая  вещественной  реальностью. Кулл пошатывался,
слепой,  оглушенный,  немой,  почти  потерявший  сознание   под
напором  космических  сил,  сокрушающих его душу, тело и разум.
Скрытый змеящимися щупальцами, звук гонга вновь начал замирать.
Но Кулл не прекращал ударов. Его измученный мозг  раскалывался,
но  он  уперся ногой в порог и мощно рванулся вперед. Он ощущал
сопротивление  твари,  подобно  волне  плотного   огня,   более
горячего,  чем  пламя, и более леденящего, чем лед. И все же он
продолжал  рваться  вперед  и  чувствовал,  что  она  уступает.
Уступает...
     Шаг  за  шагом,  фут  за  футом,  пробивался он в эту залу
смерти, гоня Молчание  пред  собой.  Каждый  шаг  был  вопящей,
демонической  пыткой.  Каждый  фут  был разверзающимся Адом. Из
последних сил, ни на миг не прекращая бить в гонг, Кулл  теснил
врага, и на лбу его проступала кровь и капала с лица.
     За ним люди начинали приходить в себя, слабые и охваченные
головокружением  после  Молчания,  вторгнувшегося  в  их  мозг.
Остолбенев, смотрели  они  на  дверь,  где  их  царь  вел  свой
смертный  бой  за  Вселенную.  Брул  слепо полз вперед, таща за
собой свой меч. Он все еще был оглушен, и его вел  лишь  слепой
инстинкт,  принуждавший  его  следовать  за царем, даже если бы
этот путь вел в Ад.
     Шаг за шагом  Кулл  теснил  Молчание,  чувствуя,  что  оно
становится  все  слабее  и слабее, ощущая, как оно уменьшается.
Теперь звук гонга был слышен вновь, и он рос и рос. Он заполнял
залу, землю, небеса. Молчание отступало перед ним, и когда  оно
сгустилось до предела, оно приобрело жуткий облик, который Кулл
узрел,  и  все  же  не  мог  рассмотреть.  Его руки онемели, но
последним  усилием  он  участил  свои  удары.  Теперь  Молчание
забилось  в  темный угол и съеживалось. Ну, последний удар! Все
звуки Вселенной слились в одном ревущем, вопящем,  потрясающем,
всеобъемлющем взрыве звука! Гонг разлетелся на мириады звенящих
осколков. И Молчание возопило!
     Сим топором буду я править!!

     1. "Мои песни -- что гвозди для царского гроба!"

     -- В полночь царь должен умереть!
     Говоривший  был  высоким,  худым и смуглыми. Кривой шрам у
рта придавал ему весьма зловещее выражение. Люди, слушавшие его
с горящими глазами, кивнули. Их было четверо. Первый -- толстый
коротышка с робким выражением лица, безвольным ртом и бегающими
глазами. Второй был волосатым великаном, хмурым и  простоватым.
Третий,  высокий  и  гибкий  мужчина в одежде шута, поблескивал
ярко-голубыми  глазами,  в  которых  горел  огонек  безумия,  а
четвертым   был  коренастый  карлик,невероятно  широкоплечий  и
длиннорукий.
     На губах говорившего появилась ледяная улыбка.
     -- Дадим обет. Поклянемся клятвой, которая не  может  быть
нарушена  -- Клятвой Клинка и Пламени! О, я конечно верю вам. И
все же будет лучше, если у  нас  появится  уверенность  друг  в
друге. Я заметил, что иные из нас дрогнули.
     --  Тебе  легко  говорить,  Ардион. -- прервал его толстый
коротышка. -- В любом случае ты лишь отверженный изгнанник,  за
голову  которого  назначена  награда. Выиграть ты можешь все, а
терять тебе нечего. В то время, как нам...
     -- Есть что  терять,  но  зато  выиграть  вы  можете  куда
больше. -- ответил отверженный невозмутимо. -- Вы призвали меня
из  моего  горного  убежища,  дабы помочь вам свергнуть царя. Я
обдумал замыслы, расставил  силки,  наживил  приманку  и  готов
прикончить  добычу.  Но я должен быть уверен в вашей поддержке.
Поклянетесь ли вы?
     -- Кончайте с этими глупостями! --  воскликнул  человек  с
безумными  глазами.--  Да,  мы  принесем  клятву на рассвете, а
вечером  свергнем  царя!  "О,  громы  колесниц  и  шелест  крыл
стервятников!"
     --  Побереги  свои  песни  для  другого  раза,Ридондо,  --
рассмеялся Ардион. -- Время для клинков, а не для стихов.
     --  Мои  песни  --  что  гвозди  для  царского  гроба!  --
воскликнул  певец,  взмахнув длинным тонким кинжалом. -- Слуги,
принесите сюда свечу! Я первым принесу клятву!
     Молчаливый и угрюмый раб принес  длинную  тонкую  восковую
свечу  и  Ридондо  проколол себе запястье так, что пошла кровь.
Один за другим остальные четверо последовали его примеру, держа
свои порезанные запястья так, чтобы  кровь  не  капала  с  них.
Затем, соединив руки кругом над зажженной свечой, они повернули
их так, чтобы кровь начала капать на пламя. Пока свеча шипела и
трещала, они повторяли слова клятвы:
     --  Я,  Ардион, безземельный, клянусь хранить нашу тайну и
молчать о ней. И клятва эта нерушима.
     -- И я,  Ридондо,  первый  придворный  певец  Валузии!  --
вскричал певец.
     -- И я, Дукалон, господин Кохамары, -- сказал карлик.
     -- И я, Энарос, военачальник Черного Легиона, -- прогремел
великан.
     --  И  я,  Каануб,  владелец  Блаала,  -- заключил толстый
коротышка слегка дрожащим фальцетом.
     Свеча  зашипела  и  погасла,  залитая  падавшими  на   нее
рубиновыми каплями.
     --  Вот  так  угаснет  жизнь  нашего  врага,  -- промолвил
Ардион, отпуская руки своих сообщников.  Он  глядел  на  них  с
тщательно  скрываемым  презрением.  Изгнанник  знал,  что можно
нарушить любую клятву, даже "нерушимую". Но он знал также и то,
что Каанууб, кому он доверял меньше  всего,  был  суеверен.  Не
было  смысла  пренебрегать  любой предосторожностью, пусть даже
столь мелкой, как эта.
     --  Завтра,  --  сказал  Ардион  резко,  --  или,  точнее,
сегодня,  ибо  уже светает, Брул, Убивающий Копьем, правая рука
царя,  отправляется  в  Грондар  вместе  с  Ка-ну,  посланником
пиктов.  Их сопровождает эскорт из пиктов и изрядное число Алых
Убийц, царских телохранителей.
     -- Да, -- сказал Дукалон с удовлетворением. -- То был твой
план, Ардион, но выполнил  его  я.  У  меня  есть  родственник,
занимающий  высокий пост в совете Грондара, и ему было нетрудно
убедить царя Грондара потребовать присутствия Ка-ну. Ну и  само
собой,  поскольку  Кулл  чтит  Ка-ну превыше всех остальных, он
дает ему соответствующее сопровождение.
     Отверженный кивнул.
     -- Прекрасно. А мне  наконец  удалось  с  помощью  Энароса
уговорить  одного  из  начальников  Алой  Стражи.  Этот человек
уберет своих людей  от  царской  опочивальни  сегодня  вечером,
перед   самой   полуночью  под  предлогом  выяснения  источника
какого-нибудь подозрительного шума, или чего-либо в этом  роде.
Всяких  придворных  тоже  удалят. А мы будем ждать, мы пятеро и
шестнадцать моих отчаянных головорезов, которых я призвал  сюда
с  гор,  и  которые  сейчас скрываются в разных местах по всему
городу. Двадцать один против одного...
     Он рассмеялся. Энарос кивнул, Дукалон ухмыльнулся, Каанууб
побледнел.  Ридондо  взмахнул  кулаком  и  воскликнул  звенящим
голосом:
     --  Клянусь Валкой! Они запомнят эту ночь, те, что бряцают
золотыми струнами! Падение  тирана,  смерть  деспота  --  какую
песню я сложу!
     В  его глазах пылал дикий фанатизм и остальные поглядывали
на него с сомнением, все, кроме  Ардиона,  опустившего  голову,
чтобы  скрыть  усмешку.  Затем  изгнанник  внезапно поднялся со
своего места.
     -- Довольно! Расходитесь по своим местам и ни  словом,  ни
делом,  ни  взглядом  не  выдайте того, что у вас на уме, -- он
задумчиво поглядел на Каанууба. -- Владетель, твое бледное лицо
подведет тебя. Если ты встретишься с Куллом и он посмотрит тебе
в глаза своими серыми льдинками, ты упадешь в обморок. Уезжай в
свое деревенское имение и жди, пока  мы  не  пошлем  за  тобой.
Четверых для этого дела достаточно.
     Каанууб  чуть  не  рухнул  от  нежданной  радости,  что-то
неразборчиво бормоча. Остальные кивнули отверженному и отбыли.
     Ардион потянулся, словно огромный  кот,  и  улыбнулся.  Он
позвал  раба  и  появился  хмурый  человек с шрамом на плече от
клейма, которым метят воров.
     -- Итак, завтра я появлюсь открыто, --  промолвил  Ардион,
беря  поднесенную ему чашу. -- И дам народу Валузии возможность
насытить свои глаза лицезрением моей особы. Уже целые месяцы  с
тех  самых  пор,  когда  Мятежная Четверка призвала меня с моих
гор, я прячусь подобно крысе. Живу под  носом  у  моих  врагов,
таюсь  от дневного света, пробираюсь по ночам, замаскированным,
по темным улицам и еще более  темным  коридорам.  И  все  же  я
добился  того,  что  эти  мятежные  господа  не смогли сделать.
Работая через них и через других людей, многие из которых  даже
никогда   не  видели  моего  лица,  я  нашпиговал  всю  империю
недовольством и подкупом. Деньгами я перетягивал чиновников  на
свою сторону, сеял раздоры между людьми -- короче, я, оставаясь
в  тени,  подготовил падение царя, ныне восседающего на троне в
солнечном блеске славы. Ах, друг мой, я почти позабыл, что  был
государственным  мужем  до  того,  как  стал  изгнанником, пока
Каанууб и Дукалон не послали за мной.
     -- Ты работаешь со  странными  сообщниками,  --  отозвался
раб.
     --  Да,  они  слабые  люди, но каждый из них силен в своем
роде,-- лениво протянул изгнанник. --  Дукалон  хитер,  смел  и
нахален. У него есть родственники, занимающие высокие посты. Но
он обнищал и его разоренные поместья обременены долгами. Энарос
--  грубое  животное  Он  силен  и  храбр как лев, и пользуется
определенным авторитетом у войска,  но  во  всем  остальном  он
бесполезен,  потому  что ему не хватает мозгов. Каанууб хитер в
своей подлости и полон козней. В остальном же  он  --  дурак  и
трус.  Он  скуп,  хоть  и  обладает  огромным богатством, что и
помогло мне осуществить мои  замыслы.  Ридондо  же  всего  лишь
безумный  поэт,  и  притом  глуп  как  пробка.  Он  отважен, но
бестолков. Зато он любимец народа, потому что его песни доходят
до сердца простых людей. И только он может привлечь к  нам  эти
сердца, если наше дело выгорит.
     -- И кто же тогда взойдет на трон?
     --  Каанууб,  конечно. Или, по крайней мере, так думает он
сам! В его жилах есть капля царской крови, крови царя, которого
Кулл убил голыми руками. И этот теперешний царь совершил грубую
ошибку. Он знает, что еще живы люди, которые и доныне  чванятся
своим родством с прежней династией, и он позволяет им жить. Так
что  Каанууб  рвется к трону. Дукалон хочет вернуть те милости,
которые валились на него при старом режиме, дабы он мог поднять
свои поместья из руин, а титул -- до прежнего  величия.  Энарос
ненавидит  Келькора,  военачальника Алых Убийц, и полагает, что
место  должно  достаться  ему.   Он   хочет   стать   верховным
военачальником всех воинств Валузии. Что же до Ридондо -- ба! Я
презираю  этого  человека  и восхищаюсь им в то же самое время.
Это просто идеалист. Он видит в  Кулле,  чужеземце  и  варваре,
лишь  грубого  дикаря  с  обагренными кровью руками, пришедшего
из-за моря, дабы вторгнуться в мирную и счастливую  страну.  Он
уже  обожествил  убитого Куллом царя, позабыв злодейскую натуру
покойного. Он позабыл притеснения,  от  которых  во  время  его
правления  стенала  вся страна и, главное, заставляет забыть об
этом народ. Люди уже поют "Плач по  царю",  в  котором  Ридондо
превозносит  злодея  до небес и изображает Кулла "жестокосердым
дикарем". Кулл смеется над этими песнями  и  отпускает  Ридондо
его  грехи,  хотя  почему-то  при этом дивится, отчего это люди
начинают косо смотреть на него.
     -- Но почему Ридондо ненавидит Кулла?
     -- Потому что он поэт, а поэты всегда ненавидят  тех,  кто
стоит  у  власти, и прошлое им всегда кажется лучше настоящего.
Ридондо -- это пламенеющий факел идеализма,  и  он  видит  себя
героем, рыцарем без страха и упрека, свергающим тирана.
     -- А ты сам?
     Ардион рассмеялся и осушил чашу.
     --  О,  у  меня  есть свои собственные идеи. Поэты опасны,
поскольку порой они верят в то, о чем поют. Ну, а я верю в  то,
что  я  думаю.  И  я  думаю, что Каанууб недолго продержится на
троне. Несколько месяцев назад мое честолюбие  простиралось  не
далее  опустошения  деревень и ограбления караванов. И я думал,
что так оно  и  будет  вовеки.  Ну  а  теперь...  А  теперь  --
посмотрим!

     2. "Тогда я был освободителем. А теперь"...

     Богатые  занавеси на стенах и мягкий толстый ковер на полу
лишь подчеркивали пустоту комнаты. В ней стоял  лишь  маленький
письменный стол, за которым сидел человек. Человек, который был
бы  сразу  заметен даже среди тысячной толпы. И не только из-за
его огромного роста и мощного сложения, хотя  это  и  усиливало
общее   впечатление.  Но  его  лицо,  смуглое  и  бесстрастное,
притягивало любой взгляд, а узкие серые  глаза  подавляли  волю
других  своим  ледяным  спокойствием. Каждое его движение, даже
самое легкое,  свидетельствовало  о  великолепной  мускулатуре,
находившейся  в  полной  гармонии  с мозгом, управляющим ей. Ни
одно его движение не было лишним. Он  либо  застывал  бронзовой
статуей,  либо  двигался с такой кошачьей стремительностью, что
движения его казались смазанными скоростью. Сейчас он  отдыхал,
опершись  подбородком  о  сложенные  руки,  лежащие на столе, и
мрачно глядя на человека, стоявшего перед ним. В данный  момент
этот человек был занят собственными делами -- завязывал ремешки
кирасы.  При  этом он бездумно насвистывал, что было по меньшей
мере странно и неприлично, ибо он находился пред ликом царя.
     -- Брул, --  сказал  царь,  --  эти  государственные  дела
утомляют меня так, как не утомляла ни одна битва.
     -- Правила игры, Кулл, -- отозвался Брул. -- Ты царь, тебе
и играть.
     --  Хотел  бы  я  отправиться с тобой в Грондар, -- сказал
Кулл с завистью -- Кажется,  уже  целую  вечность  я  не  сидел
верхом.  Но  Ту  говорит,  что  дела  государства требуют моего
присутствия здесь. Демоны бы его побрали!
     Не  дождавшись  ответа,  он  с  нарастающим   раздражением
продолжал изливать свою душу.
     --  Я сверг старую династию и захватил трон Валузии, о чем
я мечтал еще с  тех  пор,  как  был  мальчишкой,  жившим  среди
дикарей.  Это  было  легко.  Теперь,  оглядываясь на пройденный
путь, на все эти дни борьбы, битв и несчастий, все это  кажется
мне  каким-то сном. Я был дикарем в Атлантиде, потом провел два
года  в  рабстве  на  веслах  лемурийских   галер,   сбежал   и
превратился  в  отверженного  средь  гор  Валузии.  Потом  стал
пленником в ее темницах,  гладиатором  на  ее  аренах,  воином,
военачальником и, наконец, царем!
     Моя  беда,  Брул,  что  я  не заглядываю слишком далеко. Я
прекрасно мог представить себе захват  трона,  но  не  думал  о
дальнейшем.  Когда царь Борна пал мертвым у моих ног и я сорвал
корону с его окровавленной головы, я достиг последнего  предела
моих  грез.  Все  дальнейшее было лишь лабиринтом заблуждений и
ошибок. Я был готов захватить трон, но не удерживать его.
     Когда я сверг Борну, то люди  бурно  приветствовали  меня.
Тогда  я  был  Освободителем.  А теперь они косо поглядывают на
меня и хмуро перешептываются за моей спиной. Они плюют  на  мою
тень,  когда  думают, что я этого не вижу. Они воздвигли статую
Борны, этой дохлой свиньи, в Храме Змея. И люди приходят рыдать
перед ним, как над  святым  владыкой,  замученным  кроваворуким
варваром.  Когда я вел войско к победе, Валузии было плевать на
то, что я чужеземец, а теперь она не может простить мне этого.
     И теперь в храме Змея возжигают благовония в память  Борны
те  люди,  которых  его  палачи ослепили и изувечили, отцы, чьи
сыновья погибли в его темницах, мужья, чьих жен утащили  в  его
сераль. Ба! Как глупы люди.
     --  В основном, в этом виноват Ридондо, -- отозвался пикт,
поправляя перевязь меча. --  Его  песни  сводят  людей  с  ума.
Повесь  его  в этой его шутовской одежде на самой высокой башне
города. Пусть сочиняет стихи стервятникам.
     Кулл покачал своей львиной головой.
     -- Нет, Брул. Я не  сделаю  этого.  Великий  поэт  превыше
любого  царя.  Он ненавидит меня, и все же я хотел бы завоевать
его дружбу. Его песни могущественней моего скипетра, и когда он
снисходит до того, чтобы  петь  для  меня,  мое  сердце  готово
выскочить  из  груди.  Я умру и буду позабыт, а его песни будут
жить вечно.
     Пикт пожал плечами.
     -- Поступай как знаешь.  Ты  все  еще  царь,  и  народ  не
посмеет  сместить  тебя.  Алые  Убийцы  преданы тебе и за твоей
спиной стоит вся страна пиктов. Мы оба с тобой варвары, пусть и
прожили большую часть нашей жизни в этой  стране.  А  теперь  я
отправляюсь.  Ты  можешь  опасаться  лишь покушения, а этого, в
общем-то, бояться не стоит, учитывая,  что  день  и  ночь  тебя
сторожит отряд Алых Убийц.
     Кулл жестом попрощался с ним и пикт покинул комнату.
     Теперь  аудиенции  ожидал  новый посетитель, что напомнило
Куллу о том, что время царя ему не принадлежит.
     То был молодой городской аристократ, некто Сино валь  Дор.
Известный фехтовальщик и прожигатель жизни появился перед царем
в  явном  душевном смятении. Его бархатная шляпа была измята и,
когда он швырнул ее на  пол,  преклонив  колени,  плюмаж  жалко
поник. Его богатые одеяния были в небрежении, как если бы некие
страдания души заставили его позабыть о своей внешности.
     --  Царь,  владыка  царь!  --  сказал  он,  и в голосе его
звучала глубокая искренность.  --  Если  славное  прошлое  моей
семьи  хоть  что-нибудь  значит  для  твоего  величества,  если
что-нибудь значит моя верность, то во имя  Валузии  --  исполни
мою просьбу!
     -- Изложи ее.
     --  Владыка  царь, я люблю одну девушку. Мне нет жизни без
нее, а ей -- без меня. Я не ем и не сплю, лишь думаю о ней.  Ее
краса   озаряет   мои   дни   и  ночи  --  сияющее  видение  ее
божественного очарования...
     Кулл раздраженно заерзал на  троне.  Он  ни  разу  не  был
влюблен.
     -- Тогда, во имя Валки, женись на ней!
     --  Ах!  -- воскликнул юноша. -- В том-то и дело! Ее зовут
Ала, и она рабыня, принадлежащая  некоему  Дукалону,  господину
Комахары.  А  в  черных  книгах  законов  Валузии  сказано, что
человек  благородного  происхождения  не  может   жениться   на
невольнице. Так повелось от века. Куда бы я не обращался, везде
слышал  я  один и тот же ответ: "Рабыня никогда не станет женой
аристократа". Это чудовищно! Они говорят мне, что еще  ни  разу
за  всю  историю  империи  аристократ  не  возжелал жениться на
невольнице. Что же мне  делать?  Лишь  на  тебя  моя  последняя
надежда.
     -- А этот Дукалон не продаст ее?
     --  Продаст  охотно, но это не решит дела. Она по-прежнему
останется рабыней, а человек не может жениться  на  собственной
невольнице.  Я  же хочу, чтобы она стала моей женой. Все прочее
было бы пустой насмешкой. Я  хочу  показать  ее  всему  миру  в
горностаях  и драгоценностях жены валь Дора! Но этого не будет,
если ты не поможешь мне. Ее предки были рабами, и она  родилась
рабыней,  и  будет  ей  всю свою жизнь, и рабами будут ее дети.
Поэтому она не может выйти замуж за свободного человека.
     --  Тогда  сам  становись  рабом,   --   предложил   Кулл,
пристально глядя на юношу.
     -- Я желал бы этого, -- ответил Сино, так твердо, что Кулл
тут же  поверил  ему.  --  Я пошел к Дукалону и сказал: "У тебя
есть рабыня, которую я люблю. Я хочу жениться на  ней.  Позволь
мне стать твоим рабом, чтобы я мог всегда быть рядом с ней". Он
пришел в ужас и отказал мне. Он продал бы мне девушку или отдал
ее, но и помыслить не мог о том, чтобы обратить меня в рабство.
А  мой  отец  поклялся  нерушимой  клятвой  убить  меня, если я
запятнаю имя валь Доров, став рабом. Нет, владыка царь,  только
ты можешь помочь мне.
     Кулл  пригласил  Ту  и  изложил  ему  суть  дела.  Главный
советник покачал головой.
     -- Так написано в огромных книгах, окованных железом,  все
как  сказал  Сино.  Это  было законом всегда и пребудет законом
вовеки. Человек благородного  происхождения  не  может  сделать
невольницу своей супругой.
     --  А  почему  я  не могу изменить этот закон? -- вопросил
Кулл.
     Ту положил перед ним каменную таблицу с высеченными на ней
словами закона.
     -- Этот закон существует уже  тысячелетия.  Видишь,  Кулл,
его  высекли  в  камне  первые законодатели, так много столетий
назад, что человек  может  считать  целую  ночь  и  все  же  не
сосчитать их. Ни ты, ни любой другой царь не может изменить их.
     Кулла  внезапно  охватило  чувство болезненной слабости от
собственной  полной  беспомощности,  все  чаще  посещавшее  его
последнее время. Ему начинало казаться, что царская власть была
лишь другой формой рабства. Он всегда пробивал себе путь сквозь
ряды  врагов  своим  огромным  мечом.  Но  как мог он пробиться
сквозь  ряды  заботливых  и  уважаемых  друзей,  кланявшихся  и
льстивших  ему,  но упрямо отрицавших любое новшество, тех, кто
заперся  в  стенах  древних  обычаев  и  традиций  и   пассивно
сопротивлялся его стремлению к переменам?
     -- Иди, -- сказал он, устало махнув рукой. -- Мне жаль, но
я ничем не могу помочь тебе.
     Сино  валь  Дор  покинул комнату. Сломленный человек, если
опущенная  голова,  поникшие  плечи,   потускневшие   глаза   и
шаркающая походка хоть что-нибудь да значат.

     3. "Я думала -- ты тигр в человеческом образе!"

     Прохладный   ветер  шелестел  зеленью  леса.  Ручей  вился
серебряной нитью между стволами огромных  деревьев,  оплетенных
огромными  лозами  и свисающими гирляндами побегов. Где-то пела
птица, и мягкие  лучи  солнца  позднего  лета  проникали  через
переплетение ветвей, падая черно-золотым бархатным узором света
и  тени  на  покрытую  травой  землю. И в самой сердцевине этой
пасторали лежала маленькая рабыня, уткнувшись лицом в ладони  и
рыдая  так, словно у нее разрывалось сердце. Пели птицы, но она
была глуха, ручьи звали ее, но она была нема,  светило  солнце,
но  она была слепа. Вся вселенная была лишь черной бездной, где
существовали только слезы и боль.
     Поэтому она не услышала легких шагов и не увидела высокого
широкоплечего мужчину, вышедшего из-за кустов и остановившегося
над ней. Она не подозревала о его присутствии, пока он не встал
на колени,  и  не  приподнял  ее,  утирая  ей  глаза  с   такой
нежностью, на которую была бы способна разве что рука женщины.
     Маленькая  невольница  увидела смуглое бесстрастное лицо с
холодными узкими серыми глазами, которые  сейчас  были  странно
мягкими.  Она поняла по его внешности, что это был не валузиец,
а в эти тревожные времена маленьким  рабыням  было  небезопасно
сталкиваться   в  глухом  лесу  с  незнакомцами,  а  тем  более
чужеземцами. Но ее горе мешало ей испытывать страх  и,  к  тому
же, человек выглядел добрым.
     -- Что с тобой, дитя? -- спросил он, и поскольку женщина в
сильном  горе  чаще  всего  поверяет  свои  печали  любому, кто
проявляет интерес и сочувствие, она прошептала:
     -- О, господин, я несчастная  девушка.  Я  люблю  молодого
аристократа...
     -- Сино валь Дора?
     --  Да,  господин, -- она удивленно посмотрела на него. --
Откуда  ты  знаешь?  Он  хочет  жениться  на  мне  и   сегодня,
испробовав  все  другие  пути,  он пошел к самому царю. Но царь
отказался помочь ему.
     Тень прошла по смуглому лицу незнакомца.
     -- Сино сказал, что царь отказал ему?
     -- Нет, царь пригласил старшего советника и долго спорил с
ним, но вынужден был уступить.  О!  --  она  всхлипнула.  --  Я
знала,  что  это  будет  бесполезно.  Законы Валузии неизменны,
пусть даже они жестоки и несправедливы. Они превыше царя.
     Тут девушка почувствовала,  что  мышцы  поддерживающей  ее
руки  внезапно напряглись и затвердели, словно толстые железные
канаты.  На  лице  незнакомца  появилось  выражение  уныния   и
безнадежности.
     --  Да,  --  пробормотал  он  словно  сам  себе. -- Законы
Валузии превыше царя.
     Высказав все свои горести, она немного пришла  в  себя,  и
глаза   ее   высохли.  Маленькие  рабыни  привычны  к  бедам  и
страданиям, хотя именно к этой рабыне всю ее  жизнь  относились
необычно хорошо.
     -- И Сино возненавидел царя? -- спросил незнакомец.
     Она покачала головой.
     -- Он понимает, что царь беспомощен.
     -- А ты?
     -- Что -- я?
     -- Ты ненавидишь царя?
     Ее глаза вспыхнули.
     --  Я! О, господин, да кто я такая, чтобы ненавидеть царя?
Нет, нет, я даже и не думала о таком.
     -- Я рад, -- сказал человек угрюмо. -- К тому же, малышка,
царь -- только раб, как и  ты  сама.  Только  опутан  он  более
тяжелыми узами.
     --  Бедняга,  --  жалостливо сказала она, хоть и не вполне
понимая, что он хотел сказать. Затем в ней вспыхнул гнев. -- Но
я ненавижу жестокие законы, по которым живут эти  люди!  Почему
эти  законы  нельзя  изменить?  Время не стоит на месте. Почему
люди сегодня должны повиноваться законам, которые были  созданы
нашими варварскими предками тысячи лет назад...
     Она   внезапно   замолчала   и  испуганно  осмотрелась  по
сторонам.
     --  Не  рассказывай   никому,   --   прошептала   девушка,
просительно  прислоняясь  головой к плечу ее собеседника. -- Не
подобает женщине, а тем более рабыне, так бесстыдно говорить  о
таких  важных вещах. Меня побьют, если моя госпожа или господин
услышат об этом.
     Мужчина усмехнулся.
     -- Успокойся, дитя. Сам царь не обиделся бы на твои слова.
Более того, я думаю, что он согласился бы с тобой.
     -- А ты видишься с царем?  --  спросила  она.  Ее  детское
любопытство на миг заставило ее забыть о бедах.
     -- Часто.
     --   И   в   нем  восемь  футов  роста?  --  спросила  она
заинтересованно. -- А правда, что у него под короной рога,  как
говорят люди?
     --  Вряд  ли,  -- рассмеялся он. -- Что до роста, то чтобы
соответствовать твоему описанию, ему  не  хватает  добрых  двух
футов,  в  остальном  же  он мог бы быть моим братом-близнецом.
Между нами почти нет разницы.
     -- И он такой же добрый, как ты?
     -- По временам. Когда его не раздражают дела  государства,
в  которых  он  ничего  не  может понять, или же причуды людей,
которые никогда не смогут понять его самого.
     -- А он и в самом деле варвар?
     -- Да, самый настоящий. Он родился и провел  свое  детство
среди язычников-варваров, населяющих землю Атлантиды. Он увидел
сон  и  сделал его явью. Поскольку он был великим воином и умел
яростно рубиться мечом, поскольку он  был  отважен  в  битве  и
поскольку  варвары-наемники  валузийского войска любили его, он
стал царем. Но поскольку он воин, а не политик,  поскольку  его
умение  биться  на мечах ныне уже не может ему помочь, его трон
качается под ним.
     -- Значит, он очень несчастен?
     -- Ну, не всегда, -- улыбнулся мужчина. --  Иногда,  когда
он  удирает  в  одиночку  и  позволяет  себе провести несколько
свободных часов в лесной глуши, он  почти  счастлив.  Особенно,
когда он встречает милую маленькую девушку, вроде...
     Девушка,  охваченная  внезапным ужасом, упала перед ним на
колени.
     -- О, владыка, помилуй меня! Я ведь не знала, что ты царь!
     -- Не бойся. -- Кулл снова опустился рядом с ней на колени
и обнял ее, чувствуя, что она дрожит с головы  до  ног.  --  Ты
сказала, что я добр...
     -- И ты такой и есть, повелитель, -- слабо прошептала она.
Я... Я  думала,  что  ты  тигр в человеческом образе, по словам
людей. Но ты добрый и нежный... И все же... Ты -- царь, а я...
     Внезапно она вскочила и в полном смятении бросилась прочь,
тут же скрывшись из глаз. То, что человек, которому она открыла
свою душу, оказался тем самым  царем,  кого  она  лишь  мечтала
увидеть когда-нибудь издали, привело ее в смятение, граничившее
с настоящим ужасом.
     Кулл  вздохнул  и  поднялся  на  ноги. Дела государства не
могли  ждать,  и  он  должен  был   возвратиться   и   заняться
проблемами,  о  сути которых имел лишь смутное представление, а
как разрешить их -- не мог и представить себе.

     4. "Кто умрет первым?"

     Двадцать  человек   бесшумно   крались   средь   молчания,
царившего  в коридорах и залах дворца. Их ноги в мягких кожаных
туфлях ступали беззвучно  и  по  толстым  коврам,  и  по  голым
мраморным  плитам.  Факелы,  стоявшие  в нишах, рождали красные
отблески  на  обнаженных  кинжалах,  мечах  и  лезвиях   боевых
топоров.
     --  Тише,  тише вы все! -- прошипел Ардион, оглядываясь на
своих  сообщников.  --  Кто  это  там  дышит,  словно   буйвол?
Начальник  ночной  охраны  удалил отсюда всех стражников. Одним
приказал оставить свои посты, а других  напоил.  И  все  же  мы
должны  быть  осторожны.  Счастье еще, что эти проклятые пикты,
эти  тощие  волки,  либо  остались  в  своем  посольстве,  либо
отправились в Грондар. Тише! Все назад! Стража идет.
     Они  столпились позади огромной колонны, за которой мог бы
спрятаться целый отряд людей, и ждали.  Почти  сразу  же  из-за
угла   появился   десяток   воинов,  великанов  в  алой  броне,
казавшихся движущимися железными статуями. Все они были  тяжело
вооружены  и  на  лицах  некоторых  из них была написана легкая
неуверенность. Лицо их начальника было бледным и  застывшим  и,
когда   отряд  проходил  мимо  колонны,  за  которой  прятались
заговорщики, он поднял руку, утирая выступивший на лбу пот.  Он
был молод и предательство давалось ему нелегко.
     Гремя   броней,  стражники  миновали  их  и  удалились  по
коридору.
     -- Прекрасно! -- хмыкнул Ардион. -- Он сделал все,  как  я
приказал.  Кулл  спит,  оставшись  без  охраны. Нам надо скорее
покончить с этим делом! Если  нас  схватят  при  покушении,  мы
пропали, но мертвого царя забывают быстро. Скорей!
     -- Да, скорей! -- вскричал Ридондо.
     Они  не  таясь  побежали  по  коридору, пока не уперлись в
дверь спального покоя. -- Это  здесь!  --  крикнул  Ардион.  --
Энарос, взломай мне эту дверь!
     Великан  всем  своим весом навалился на створки дверей. Со
второй попытки засовы  затрещали,  послышался  звук  ломающейся
древесины, дверь подалась и распахнулась.
     --   Вперед!   --  воскликнул  Ардион,  охваченный  жаждой
убийства.
     -- Вперед! -- взревел Ридондо. -- Смерть тирану!
     Они ворвались внутрь и застыли на месте. Перед ними  стоял
Кулл  -- но не раздетый Кулл, еще ничего не соображающий со сна
и безоружный, которого можно было бы зарезать,  как  барана,  а
Кулл  бодрствующий  и  разъяренный, уже частично облачившийся в
доспехи Алого Убийцы, с грозным мечом в руке.
     Куллу не спалось, и он тихо поднялся за несколько минут до
этого, намереваясь попросить начальника стражи  зайти  к  нему,
чтобы  немного  поболтать.  Однако, поглядев в глазок двери, он
увидел, как тот уводит своих  людей.  Подозрительный,  как  все
варвары,   царь  заподозрил  предательство.  Он  и  не  подумал
остановить их, решив, что все они причастны к заговору. Не было
никакой разумной причины для  того,  чтобы  они  оставили  свой
пост.  Поэтому  Кулл  начал  бесшумно  и  быстро  облачаться  в
доспехи, которые он хранил под рукой, и не успел он покончить с
этим, как дверь затрещала под тушей Энароса.
     Немая  сцена  длилась  мгновение   --   четверо   мятежных
аристократов  в  дверях  и  шестнадцать  отчаянных головорезов,
столпившихся за их спинами -- а против них -- молчащий гигант с
ужасающим взором, застывший в середине царского спального покоя
с мечом наготове.
     Затем Ардион закричал: -- Вперед! Бей его! Нас двадцать на
одного, и он без шлема!
     Действительно, Куллу нехватило времени, чтобы надеть шлем.
Не было времени даже на то, чтобы снять со стены  большой  щит.
Но  даже в таком виде он был защищен лучше, чем любой из убийц,
за исключением Энароса и Дукалона, облаченных в полные  доспехи
с опущенными забралами.
     С воплями, от которых задрожали стены, заговорщики хлынули
в комнату.  Энарос  бежал  первым.  Он несся словно разъяренный
бык, пригнув голову и выставив меч снизу  для  удара  в  живот.
Кулл  метнулся  ему навстречу, как тигр прыгает на быка, и весь
вес, вся мощь царя были вложены в размах руки,  сжимающей  меч.
Огромное  лезвие  сверкнуло, описав в воздухе свистящую арку, и
обрушилось на шлем военачальника. И лезвие и шлем разлетелись в
куски. Энарос безжизненно растянулся на полу, а  Кулл  отскочил
назад с уцелевшей рукоятью в руке.
     --  Энарос!  -- буркнул он, когда расколотый шлем выставил
на всеобщее обозрение  разрубленную  голову.  И  тут  остальные
заговорщики  набросились  на  него. Он почувствовал, как клинок
кинжала скользнул по его ребрам, и отбросил нападающего  ударом
левой  руки.  Другому он всадил сломанную рукоять промеж глаз и
тот, потеряв сознание, покатился на пол, обливаясь кровью.
     -- Четверо -- к двери!  --  воскликнул  Ардион,  следя  за
схваткой.  Он  боялся, что Кулл с его мощью и стремительностью,
может прорваться сквозь их ряды и ускользнуть. Четверо негодяев
отступили и выстроились, загораживая  единственный  вход.  И  в
этот  миг  Кулл  метнулся к стене и сорвал с нее древний боевой
топор, висевший там уже более столетия.
     Прижавшись  к  стене,  он  мгновение   разглядывал   своих
противников, а потом метнулся прямо в их гущу. Кулл предпочитал
не  обороняться,  а  нападать.  Удар  топора  швырнул одного из
заговорщиков на пол с разрубленным плечом, а ужасающее обратное
движение древнего оружия  сокрушило  череп  другого.  Нагрудная
пластина  доспеха  отразила  удар  меча третьего врага -- иначе
Куллу  пришел  бы  конец.  Его  заботой  было  прикрывать  свою
незащищенную шлемом голову и промежутки между грудной и спинной
пластинами,  поскольку  валузийская  броня  была составной, и у
него не было времени нацепить все ее части и затянуть  завязки.
Кровь  уже  струилась из неглубоких ран у него на щеке, руках и
ногах, но он оставался стремительным и смертоносным  бойцом,  и
даже   с  таким  значительным  численным  перевесом  нападавшие
дрогнули перед ним. К тому же они мешали друг другу.
     На мгновение они все дико навалились на  него,  размахивая
оружием,  затем  отхлынули  и  окружили  его  кольцом,  пытаясь
достать его длинными выпадами.  Пара  трупов  на  полу  явились
немыми свидетелями провала их первой попытки.
     --  Трусы!  --  вскричал  Ридондо  в  ярости,  срывая свой
шутовской колпак и сверкая обезумевшими  глазами.  --  Вы  что,
боитесь его? Смерть деспоту! Бей его!
     Он  яростно  рванулся  к царю, но Кулл, узнав его, отразил
его меч  топором  и  оттолкнул  певца  так,  что  тот  кувырком
покатился  по  полу.  Царь  перехватил  своей  левой  рукой меч
Ардиона и отверженный спас свою жизнь лишь присев под  размахом
топора  Кулла и отпрянув назад. Один из злодеев бросился на пол
и попытался схватить Кулла за ноги, чтобы повалить  его,  но  с
таким  же успехом он мог бы попытаться повалить железную башню.
У него еще  хватило  времени  взглянуть  вверх,  чтобы  увидеть
обрушивающийся  на него топор, но времени избежать удара ему не
хватило. Тут один из его сообщников ухватился за  рукоять  меча
обеими  руками  и,  размахнувшись, изо всех сил ударил Кулла по
плечу. Наплечник разлетелся и царь сразу же  почувствовал,  что
под нагрудную пластину стекает кровь.
     Друкалон,   расталкивая   нападавших   направо  и  налево,
подобрался к Куллу и занес меч,  нацелив  удар  в  незащищенную
голову  царя.  Кулл  пригнулся  и, хотя человеку его роста было
трудно таким образом избежать удара карлика вроде Дукалона, меч
просвистел над ним, срезав прядь волос.
     Кулл крутанулся  на  пятке  и  нанес  удар  сбоку,  словно
метнувшийся   волк,   широкой  ровной  дугой.  Дукалон  рухнул,
рассеченный чуть не надвое. -- Дукалон! --  с  трудом  выдохнул
Кулл. -- Я должен был бы узнать этого недоростка даже в Аду...
     Тут  он  попытался  отразить  натиск обезумевшего Ридондо,
который, придя в себя, набросился на  царя,  вооруженный  одним
лишь кинжалом. Кулл отскочил, подняв топор.
     --  Ридондо!  -- прозвенел резко его голос. -- Назад! Я не
хочу убивать тебя...
     -- Умри, тиран! -- вскричал сумасшедший певец, бросаясь на
царя. Кулл помедлил с ударом, пока не стало уже слишком поздно.
Только почувствовав укус стали в незащищенный бок, он в  слепом
отчаяньи нанес удар.
     Ридондо свалился с разрубленным черепом, а Кулл прижался к
стене, зажав рукой кровоточащую рану.
     --  Теперь  вперед,  и  покончим с ним! -- завопил Ардион,
готовясь возглавить атаку.
     Кулл, по-прежнему прижимаясь спиной к стене, поднял топор.
В этот миг  он  выглядел  дико  и  страшно.  Он  стоял,  широко
расставив  ноги,  набычившись, сжимая одной окровавленной рукой
высоко поднятый топор, а другой  опираясь  о  стену.  Его  лицо
застыло  в  гримасе  ненависти, а ледяные глаза сверкали сквозь
кровавый туман, застилавший их. Его  противники  колебались  --
тигр,  быть  может, и умирал, но все еще был способен унести не
одну жизнь.
     -- Кто умрет первым? -- прорычал Кулл  сквозь  разбитые  и
окровавленные губы.
     Ардион  прыгнул  на  него,  как волк, извернувшись в самой
середине  прыжка,  и  упал  ничком,  чтобы   избежать   смерти,
просвистевшей над ним в образе окровавленного топора. Он быстро
подтянул  ноги  и  откатился  в  сторону, чтобы избежать нового
удара. На этот раз топор ушел дюйма на  четыре  в  полированные
доски пола рядом с его ногами.
     В  этот  момент  другой  злодей  рванулся вперед, а за ним
неохотно  последовали  его  товарищи.  Нападавший   рассчитывал
добраться  до  Кулла  и  прикончить его раньше, чем тот вытащит
топор  из  пола,  но  он  не  учел  мощь  царя,  или  же  начал
действовать на секунду позже, чем было нужно. Во всяком случае,
топор  взлетел  и  опустился, и обагренная кровью карикатура на
человека отлетела под ноги его сообщникам.
     В этот миг послышались торопливые  шаги  и  заговорщики  у
дверей завопили: -- Стража идет!
     Ардион  разразился  проклятьями  видя, как его люди бегут,
словно крысы с тонущего корабля. Они вывалились наружу,  хромая
и  оставляя  кровавые  следы, и из коридора послышались крики и
шум схватки.
     Если  не  считать  мертвых  и  умирающих,  Кулл  и  Ардион
остались  одни  в  царском  спальном покое. У Кулла подгибались
колени и он тяжело опирался  о  стену,  глядя  на  отверженного
глазами  умирающего  волка.  Даже  в этот страшный миг циничная
философия Ардиона не покинула его.
     -- Кажется, все погибло, даже честь, -- пробормотал он. --
Однако, царь еле стоит на ногах и...
     Что еще пришло бы ему на ум, осталось неизвестным,  ибо  в
этот самый миг он стремительно рванулся к Куллу, видя, что царь
вытирает  заливавшую  его  глаза кровь той рукой, в которой был
зажат топор.  Человек  с  мечом  наготове  может  нанести  удар
быстрее,  чем  раненый может отразить его топором, оттягивающим
усталую руку, словно свинец.
     Но едва лишь Ардион замахнулся, Сино валь Дор,  появившись
в дверях, метнул что-то, что сверкнув, просвистело в воздухе, и
окончило  свой  полет  в горле Ардиона. Отверженный пошатнулся,
выронил меч и рухнул  к  ногам  Кулла,  обагряя  их  кровью  из
рассеченной сонной артерии, безмолвно засвидетельствовав, что в
число  боевых  умений  Сино  входило  и  метание  ножей. Кулл с
недоумением уставился на труп и мертвые глаза Ардиона  ответили
ему  насмешливым  взглядом,  как  если бы их обладатель все еще
насмехался над ничтожеством царей и  изгнанников,  заговоров  и
законов.
     Затем Сино подхватил царя, а комнату заполнили вооруженные
люди в  одежде  слуг славного дома валь Доров. Кулл увидел, что
маленькая рабыня поддерживает его с другой стороны.
     -- Кулл, Кулл, ты не умер? -- лицо валь  Дора  было  очень
бледным.
     --  Еще нет, -- хрипло отозвался царь. -- Заткните мне эту
дырку в левом боку. Если я помру, то  только  от  нее.  Ридондо
написал  там  эпитафию  очень  острым  пером.  А  остальные  не
смертельны. Пока перевяжите  меня.  Мне  осталось  еще  кое-что
сделать.
     Они  повиновались  ему, и когда кровотечение прекратилось,
Кулл,  хотя  и  побледневший  от  потери  крови,   почувствовал
небольшой   прилив   сил.  Дворец  к  этому  времени  полностью
проснулся. Придворные дамы, господа, воины,  советники  --  все
метались  вокруг,  словно  встревоженные  пчелы. Собрались Алые
Убийцы, обезумевшие от ярости, поскольку  в  час  опасности  их
царя  спасли  другие.  Что  же  до  молодого начальника стражи,
охранявшей двери спального покоя, то он улизнул под шумок и  не
был  обнаружен  ни тогда, ни позже, хотя впоследствии его долго
разыскивали.
     Кулл, по-прежнему упрямо держась  на  ногах,  сжимая  свой
окровавленный  топор  в  одной руке, а другой опираясь на плечо
Сино, обратился к ломавшему руки Ту и приказал: -- Принеси  мне
таблицу, на которой высечен этот закон о рабах.
     -- Но, владыка царь...
     -- Делай, что я говорю! -- взревел Кулл, поднимая топор, и
Ту поспешил повиноваться.
     Пока  он  ждал, и дворцовые женщины хлопотали вокруг него,
перевязывая ему раны и тщетно пытаясь разжать железные  пальцы,
сомкнувшиеся  на  окровавленной  рукояти  топора,  Кулл  внимал
сбивчивому рассказу Сино.
     -- Ала услышала, как Каанууб и  Дукалон  говорят  о  своих
замыслах.  Она  спряталась  в маленьком чулане, чтобы поплакать
над своими... нашими бедами, а тут явился Каанууб, собиравшийся
в свое загородное поместье. Он трясся от страха при мысли,  что
их  планы  могут  сорваться,  и заставил Дукалона оговорить все
детали заговора еще раз до его отъезда, дабы он  уверился,  что
ничего  не  может  сорваться. Он не уехал до позднего вечера, и
только тогда Але удалось выбраться и прибежать ко  мне.  Но  от
городского  дома Дукалонов до дома валь Доров далеко, и девушка
не может быстро пройти такой путь пешком. И хотя я собрал своих
людей и тут же бросился сюда, мы чуть не опоздали.
     Кулл прикоснулся к его плечу.
     -- Я не забуду этого.
     Тут появился Ту с таблицей закона и почтительно положил ее
на стол.
     Кулл жестом удалил всех, кто стоял рядом с ним, и  остался
один.
     --  Слушай,  народ Валузии! -- воскликнул он, из последних
сил пытаясь удержаться на ногах. -- Вот я  стою  здесь  --  ваш
царь.  Я  изранен  почти  до  смерти,  но я выживал и с худшими
ранами.
     Слушайте! Я устал от всего этого. Я  не  царь,  я  раб!  Я
связан  вашими  бесчисленными  законами!  Я не могу ни наказать
злодеев, ни вознаградить  моих  друзей,  следуя  этим  законам,
обычаям, традициям. Клянусь Валкой, я стану царем на деле, а не
только по названию.
     Вот  стоят  двое,  спасшие  мою  жизнь.  Отныне они вольны
пожениться, если захотят того!
     Тут Сино и Ала с радостным криком кинулись  друг  другу  в
объятия.
     -- Но закон! -- возопил Ту.
     --  Я  --  закон!  --  взревел Кулл, замахнувшись топором.
Лезвие, сверкнув, упало,  и  каменная  таблица  разлетелась  на
сотни  осколков.  Люди в ужасе заломили руки, молча ожидая, что
на них рухнут небеса.
     Кулл отступил,  сверкнув  глазами.  Вся  комната  качалась
перед его затуманенным взором.
     -- Я -- царь, государство и закон! -- прорычал он, схватил
похожий  на  жезл  скипетр,  лежавший  рядом  и,  разломив  его
пополам, отшвырнул обломки.
     --  Вот  что  будет  моим  скипетром!  --  вскричал  Кулл,
взмахнув   окровавленным   топором.   Багряные  капли  окропили
придворных. Одной рукой царь ухватил узкий обруч короны и вновь
прислонился к стене. Лишь это удержало его от падения, но в его
руках еще таилась сила льва.
     -- Я стану либо царем, либо трупом! -- проревел он и мышцы
его вздулись узлами, а глаза страшно блеснули. -- Если  вам  не
нравится  мое  правление  --  подходите  и  отберите у меня эту
корону!
     Сжимая левой  рукой  корону,  он  вознес  над  ней  правой
грозный топор.
     --  Сим  топором я правлю! Он -- мой скипетр! Я сражался и
потел не для того, чтобы быть кукольным царьком,  каким  бы  вы
хотели  меня видеть, и править по-вашему. Теперь я буду править
по-своему. Не хотите  сражаться  --  повинуйтесь.  Справедливые
законы  останутся неизменными, а те, что пережили свое время, я
уничтожу, как уничтожил вот этот. Я -- царь!!
     Побледневшие аристократы  и  испуганные  женщины  медленно
преклонили  колени,  склонившись  в  страхе  и  почтении  перед
обагренным кровью гигантом,  высившимся  над  ними  с  горящими
глазами.
     -- Я -- царь!
     Удар гонга
     Где-то   в   горячей   красной   тьме   возникло   биение.
Пульсирующая  каденция,  беззвучная,  но  ощутимая,   росла   и
ширилась   в  недвижном  воздухе.  Человек  пошевелился,  слепо
пошарил вокруг себя руками и сел. Сперва  ему  показалось,  что
его  качают  плавные  волны  черного океана, поднимая и опуская
монотонной чередой, что было ему почему-то неприятно. Он ощущал
пульсацию и  дрожь  воздуха,  и  начал  двигать  руками  словно
пловец,  пытаясь  обороть эти ускользающие волны. Но вот дрожал
ли воздух вокруг него, или в его голове? Этого он определить не
мог, и у него родилась безумная мысль -- уж не заперт ли  он  в
своем собственном черепе?
     Пульсация  ослабла,  сошлась  к  своему  центру, и он сжал
руками раскалывающуюся от боли голову,  попытавшись  вспомнить.
Вспомнить что?
     --  Странно...  --  пробормотал  он. -- Кто я или что я? И
где? Что случилось, и почему я здесь? Может быть, я всегда  был
тут?
     Он  поднялся  на  ноги и попытался оглядеться по сторонам.
Кругом царила полная тьма. Он напряг глаза,  но  не  увидел  ни
проблеска  света.  Тогда  он  пошел, поминутно останавливаясь и
вытянув  перед  собой  руки,  в   поисках   света,   столь   же
инстинктивных, сколь поиски света пробивающимся ростком.
     --  Это  наверняка  не  все, -- задумчиво прошептал он. --
Должно быть что-то еще -- а что отлично от всего этого? Свет! Я
знаю -- я помню Свет, хоть и не помню, что он такое.  Очевидно,
я знал иной мир, нежели этот.
     Вдали возникло слабое сероватое сияние. Он побежал к нему.
Сияние ширилось, пока ему не стало казаться, что он движется по
длинному и все время расширяющемуся коридору. Затем он внезапно
вырвался в тусклый звездный свет и ощутил лицом холодный ветер.
     --  Это и есть свет, -- пробормотал он. -- Но и это еще не
все.
     У него появилось ощущение, что он  находится  на  огромной
высоте. Высоко над его головой, вровень с его глазами и под ним
горели  среди  величественного  сверкания  космического  океана
огромные звезды. Он задумчиво нахмурился, глядя на них.
     Тут он ощутил, что он уже не один. Высокая смутная  фигура
слабо  обрисовалась  перед  ним  в  звездном  свете.  Его  рука
инстинктивно метнулась к левому бедру, но тут же упала. Он  был
наг и безоружен.
     Фигура  приблизилась  и  он увидел, что то был человек, по
всей видимости глубокий старец, хотя черты лица в слабом  свете
казались расплывчатыми и обманчивыми.
     --  Ты  новичок  здесь?  --  вопросила эта фигура глубоким
ясным голосом, похожим на звон нефритового гонга. И  при  звуке
этого  голоса  в  мозг услышавшего его человека тонкой струйкой
начала возвращаться память.
     Он задумчиво потер подбородок.
     -- Теперь я вспомнил, -- промолвил он. -- Я -- Кулл,  царь
Валузии. Но что я тут делаю, безоружный и раздетый?
     -- Никто ничего не может пронести с собой сквозь Врата, --
отозвался  другой загадочно. -- Подумай, Кулл из Валузии, разве
ты не помнишь, как ты явился сюда?
     -- Я стоял у  входа  в  залу  совета,  --  протянул  Кулл,
припоминая.  --  Страж на наружной башне как раз ударил в гонг,
чтобы отметить истекший час. И тут внезапно  звук  этого  гонга
превратился  в  яростный  поток  сотрясающего  все  звука.  Все
потемнело, и у меня перед  глазами  на  миг  вспыхнули  красные
искры. А потом я проснулся в пещере или каком-то коридоре и уже
ничего не помнил.
     -- Ты прошел Врата. При этом всегда видишь одну лишь тьму.
     --   Значит   я   мертв?   Клянусь   Валкой,  должно  быть
какой-нибудь враг затаился за колоннами дворца  и  покончил  со
мной, когда я говорил с Брулом, пиктским воином.
     -- Я не сказал, что ты умер, -- отозвалась смутная фигура.
-- Быть  может,  Врата  еще  не  полностью  затворились.  Такое
бывало.
     -- Но что это за место?  Рай  или  Ад?  Это  не  тот  мир,
который  я  знал с рождения. И эти звезды -- я никогда не видел
их прежде. Эти созвездия могущественней и ярче, чем те, которые
я знал при жизни.
     -- Есть миры за мирами, вселенные внутри и вне  вселенных,
--  ответил  старец.  -- Ты на иной планете, чем та, на которой
был рожден. Ты в иной вселенной и наверняка в ином измерении.
     -- Тогда я точно помер.
     --  Что  суть  смерть,  если  не  переход  из  вечности  в
вечность, не переправа через космический океан?
     --  Если  так, то во имя Валки, где же я? -- взревел Кулл,
терпение которого наконец истощилось.
     -- Твой разум варвара цепляется за приметы вещественности,
-- медленно ответил другой. -- Имеет ли значение, где ты, мертв
ли ты, как ты это называешь?  Ты  лишь  часть  великого  океана
жизни,  омывающего  все  берега,  и  ты столь же принадлежишь к
одному месту, как и к любому другому, и наверняка стремишься  к
источнику  всего  сущего,  порождающему  все живое. И потому ты
привязан к вечной жизни столь же  надежно  как  дерево,  скала,
птица  или  целый  мир. И ты еще называешь расставание со своей
крохотной планетой, разлуку со  своей  вещественной  формой  --
смертью!
     -- Но я по-прежнему обладаю телом.
     --  Я не сказал, что ты мертв, как ты именуешь это. Что до
этого, ты можешь по-прежнему  существовать  в  своем  маленьком
мире,  насколько  я  могу судить. Существуют миры внутри миров,
вселенные во вселенных. Существуют  вещи  слишком  маленькие  и
слишком огромные для человеческого разумения. Каждый камушек на
побережьи Валузии содержит в себе бесчисленные вселенные, и сам
по  себе,  как  целое,  является  частью  великого  плана  всех
вселенных, точно так же, как целое солнце, известное тебе. Твоя
вселенная, Кулл из Валузии, может быть  камушком  на  побережьи
великого царства.
     Ты  сбросил  оковы,  которыми  ограничивала  нас плоть. Ты
можешь быть во  вселенной,  образующей  драгоценный  камень  на
твоей  царской мантии, а возможно, что та вселенная, которую ты
знал, может оказаться паутинкой, лежащей на траве у твоих  ног.
Говорю тебе, время и пространство относительны, и на самом деле
не существуют.
     -- А ты, конечно, бог? -- спросил с любопытством Кулл.
     --  Одно  лишь накопление знаний и постижение мудрости еще
не делает богом, -- нетерпеливо ответил другой. -- Гдяди!
     Призрачная рука  указала  жестом  на  огромные  сверкающие
драгоценности, которые были звездами.
     Кулл  посмотрел  и  увидел, что они быстро изменяются. Они
были в постоянном движении, непрерывно менялся их узор и  этому
не было конца.
     --  "Всевечные"  звезды  изменяются  в  своем  собственном
времени,  столь  же  быстро,  как  возвышаются  и  приходят   в
ничтожество  народы.  Даже  сейчас,  пока  мы  смотрим, на этих
планетах  из  первичной  слизи  возникают  разумные   существа,
восходят  долгим  медленным путем к высотам культуры и знаний и
гибнут вместе со своими умирающими мирами.  Все  суть  жизни  и
частицы  жизни.  Для  них  это  кажется миллионами лет, для нас
всего лишь мигом. Все суть жизнь
     Кулл   завороженно   следил,   как   огромные   звезды   и
величественные  созвездия вспыхивали, тускнели и исчезали, в то
время, как другие, столь же  яркие,  возникали  на  их  местах,
чтобы в свою очередь исчезнуть.
     Затем  внезапно  горячая  красная тьма вновь охватила его,
затмив все звезды.  Словно  сквозь  плотный  туман  он  услышал
знакомый слабый звук.
     Он  стоял на ногах, пошатываясь. Он увидел солнечный свет,
высокие мраморные колонны и стены дворца и занавеси на  широких
окнах,   превращавшие   лучи  солнца  в  расплавленное  золото.
Неуверенным движением он быстро  ощупал  свое  тело,  обнаружив
облегающие  его  одеяния  и  меч у бедра. Он был покрыт кровью.
Красная струйка текла по его голове из неглубокого  пореза.  Но
большая часть крови на нем и его одеждах не принадлежала ему. У
его  ног  в  ужасной  алой  луже лежало то, что было человеком.
Услышанный им звук затихал, рождая отголоски, замиравшие вдали.
     -- Брул, что это? Что случилось? Где я был?
     -- Ты едва  не  отправился  во  владения  старого  Владыки
Смерти,  --  отозвался  пикт  с  невеселой ухмылкой, вытирая от
крови клинок своего меча. -- Этот шпион притаился за колонной и
набросился на  тебя,  словно  леопард,  когда  ты  обернулся  в
дверях,  чтобы  поговорить  со  мной.  Кто  бы  ни жаждал твоей
гибели, но этот человек должен был обладать  огромной  властью,
дабы  послать человека на верную смерть. Не вывернись меч в его
руке и не придись удар вскользь, а  не  прямо,  ты  валялся  бы
сейчас  с  расколотым  черепом,  а не стоял тут, обескураженный
простой царапиной!
     -- Но ведь прошли часы... -- пробормотал Кулл.
     Брул рассмеялся.
     -- Твой разум все еще  затуманен,  владыка  царь.  С  того
мгновения,  как он бросился на тебя и ты рухнул, до того, как я
пронзил ему сердце, никто не успел бы пересчитать пальцы  одной
руки. А за то время, что ты лежал в своей и его крови, не успел
бы  перечесть  пальцы  обеих.  Видишь,  Ту  еще  не  вернулся с
бинтами, а он побежал за ними в тот миг, как  ты  свалился  без
памяти.
     -- Да, ты прав, -- отозвался Кулл. -- Не понимаю этого, но
как раз  перед  тем,  как мне был нанесен удар, я услышал гонг,
отбивающий час, и он все еще звенел, когда я очнулся.
     Брул! Не существует ни времени,  ни  пространства,  ибо  я
совершил  самое  долгое  в  жизни странствие и прожил несчетные
миллионы лет, пока звучал удар гонга!

     Зеркала Тузун Туна
     Край, унылый как стон. Погружен в вечный сон
     Вне пространства и времени он.
     Эдгар По
     Перевод Ады Оношкович-Яцына.

     Даже царями порой овладевает огромная душевная  усталость.
Тогда   золото  трона  становится  медью,  дворцовые  шелка  --
дерюгой. Драгоценности  царского  венца  начинают  поблескивать
тускло,   словно   льды   замерзшего  моря,  речь  человеческая
превращается в побрякивание шутовских бубенчиков  и  появляется
ощущение  нереальности  окружающего.  Даже  солнце видится лишь
медяшкой в  небесах,  и  не  несет  свежести  дыхание  зеленого
океана.
     В  таком  вот  настроении и восседал однажды Кулл на троне
Валузии.   Все   развертывалось    перед    ним    бесконечной,
бессмысленной  панорамой:  мужчины,  женщины,  жрецы, события и
тени событий. Все, чего он добился, и все, чего желал  достичь.
Все  возникало и исчезало, словно тени, не оставляя следа в его
душе, лишь принося страшную душевную опустошенность, и  все  же
Кулл  не  был  утомлен.  В нем жило страстное желание того, что
было превыше его самого и превыше  двора  Валузии.  еспокойство
росло  в  нем,  и странные, ослепительные грезы рождались в его
душе. По его приказу явился  к  нему  Брул,  Убивающий  Копьем,
пиктский воин с островов Запада.
     --  Владыка царь, ты устал от придворной жизни. Отправимся
со мной на моей галере и поборемся немного с бурными волнами.
     -- Нет, -- Кулл оперся подбородком в задумчивости на  свою
мощную руку. -- Я пресыщен всем этим. города не привлекают меня
и  на  границах  все спокойно. И больше я не слышу песен морей,
которые я слышал в реве  прибоя,  когда  лежал  мальчишкой  под
сияющим  звездами  небом  на  берегах Атлантиды. Нечто странное
происходит со мной и меня сжигает жажда, превыше  любой  земной
жажды. Оставь меня.
     Брул  вышел,  полный  сомнений, оставив царя погруженным в
унылые размышления. И тут к Куллу приблизилась девушка-служанка
и прошептала:
     -- Великий  царь,  ищи  Тузун-Туна,  чародея.  Он  владеет
тайнами жизни и смерти звезд в небе и бездн морских.
     Кулл  глянул  на  девушку.  У  нее были волосы, как чистое
золото, а ее фиалковые глаза были странно скошены к вискам. Она
была прекрасна, но Куллу не было дела до ее красоты.
     -- Тузун-Тун, -- повторил он. -- Кто это?
     -- Волшебник Древнего Народа. Он живет здесь, в Валузии, у
Озера Видений, в Доме Тысячи Зеркал. Ему  все  ведомо,  владыка
царь.  Он говорит с мертвыми и ведет беседы с демонами Погибших
Земель.
     Кулл поднялся на ноги.
     -- Я поищу этого фигляра. Но помни: ни слова о том, куда я
иду, слышишь?
     -- Твоя рабыня повинуется тебе, господин, -- сказала  она,
почтительно  опустившись  на колени, но когда Кулл повернулся к
ней спиной, не ее алых устах появилась хитрая улыбка,  а  узкие
глаза коварно блестнули.
     Кулл пришел к обиталищу Тузун Туна у Озера Видений. Широко
простирались голубые воды этого озера и много роскошных дворцов
высилось  на  его  берегах.  Бесчисленное множество прогулочных
лодок, украшенных  лебедиными  крыльями,  лениво  скользили  по
тихой глади, и повсюду звучала тихая музыка.
     Дом   Тысячи  Зеркал  был  высок  и  просторен,  но  ничем
особенным не выделялся  среди  других.  Огромные  двери  стояли
распахнутыми настежь, так что Кулл взошел по широкой лестнице и
вошел  в дом, так никого и не встретив по пути. Там, в огромном
покое, чьи стены были сделаны из зеркал, он нашел  Тузун  Туна,
чародея.  Человек  этот  был стар, как горы Зальгары, кожа была
сухой и морщинистой, но холодные  серые  глаза  горели  блеском
стали.
     --  Кулл  Валузский,  мой дом -- твой, -- приветствовал он
царя, отвешивая  поклон  со  старомодной  учтивостью  и  жестом
приглашая царя опуститься в троноподобное кресло.
     --  Я  слышал,  что  ты  волшебник,  -- прямо сказал Кулл,
подпирая  подбородок  рукой  и  устремляя  мрачный  взгляд   на
стоявшего перед ним человека. -- Можешь ты творить чудеса?
     Чародей протянул руку. Его пальцы разжались и сжались, как
когти птицы.
     --  Разве  это  не  чудо,  что эта слепая плоть повинуется
мысленным приказам моего мозга? Я хожу, дышу, говорю --  и  это
истинное чудо.
     Кулл поразмыслил немного, а затем спросил:
     -- Можешь ты вызвать демонов?
     --  конечно. Я могу вызвать демона более ужасного, чем все
обитатель страны духов -- просто ударив тебя по лицу.
     Кулл дернулся, затем кивнул.
     -- Ну а мертвые? Можешь ты говорить с мертвецами?
     -- Я все время говорю с мертвецами, как  говорю  сейчас  с
тобой.  Смерть начинается с рождением, и любой человек начинает
умирать в тот миг, когда появляется на свет. Ты уже мертв, царь
Кулл, ибо ты уже родился.
     -- Ну, а ты? Ты старше всех людей, которых я видел.  Разве
волшебники не умирают?
     --  Люди  умирают,  когда  приходит  их час. Ни раньше, ни
позже. Мой час еще не пробил.
     Кулл поразмыслил над этими ответами.
     -- Тогда похоже, что  величайший  волшебник  Валузии  лишь
обычный человек, и я даром потратил время, явившись сюда.
     Тузун Тун покачал головой.
     --  Люди  не  более, чем люди, и величайшие из них те, кто
быстрее всего познают самые простые вещи. Посмотри-ка  лучше  в
мои зеркала, Кулл.
     Потолок  и  стены  состояли  из  множества  зеркал,  точно
подогнанных друг  к  другу,  хотя  и  самых  различных  форм  и
размеров.
     --   Зеркала  --  это  целый  мир,  Кулл,  --  с  глубоким
убеждением сказал  волшебник.  --  Посмотри  в  мои  зеркала  и
постигни мудрость.
     Кулл  выбрал  одно  наугад  и пристально уставился в него.
Зеркала на противоположной стене, отраженные  в  нем,  отражали
другие,  так что ему казалось, что перед ним протянулся длинный
светящийся коридор, образованный отражениями, в  дальнем  конце
которого  двигалась  крохотная  фигурка. Кулл долго разглядывал
эту  картину,  пока  не  сообразил,  что   фигурка   была   его
собственным   отражением.   Он  продолжал  вглядываться  и  его
охватила странная досада. Ему  показалось,  что  эта  крохотная
фигурка   была   им   самим,   подлинным   Куллом,  уменьшенным
расстоянием. Поэтому он отошел от зеркала и встал перед другим.
     -- Гляди  внимательно,  Кулл.  Это  зеркало  прошлого,  --
услышал он слова волшебника.
     Серый  туман  струился  перед  ним, клубился, растекаясь и
меняясь, словно призрак огромной реки. В  его  просветах  Куллу
раскрывались  отрывочные  странные  и  ужасные  видения. Люди и
звери кишели там, а также и фигуры, непохожие ни на  людей,  ни
на  зверей.  Огромные экзотические цветы ярко светились в серой
мгле,  высокие  деревья  тропиков  возвышались  над  зловонными
болотами,  где  с  ревом  барахтались  огромные  рептилии. Небо
закрывали крылья летающих драконов, а  не  знающие  покоя  моря
обрушивались  ревущими валами на болотистые побережья. Человека
еще не  существовало,  он  был  лишь  сонной  грезой  богов,  и
странными  были  те  кошмарные  фигуры,  что  бродили по шумным
джунглям. Там были схватки, и  пожирание,  и  дикая  любовь,  и
смерть  была  там, ибо жизнь и смерть всегда идут рука об руку.
Над покрытыми слизью пологими берегами звучало рычание  чудовищ
и неописуемые твари бродили под непрерывно струящимся дождем.
     -- А вот это -- зеркало будущего.
     кулл заглянул в него молча.
     -- Что ты видишь?
     -- Странный мир, -- с трудом выдавил из себя Кулл. -- Семь
Империй   обратились   в   прах   и   позабыты.  Зеленые  волны
простираются над бездной, поглотившей вечные холмы Атлантиды, а
горы  Лемурии  на  западе  стали  островами  неведомого   моря.
Странные  дикари  бродят  по  старым  землям,  а  новые  страны
поднимаются из глубин. Древние  святилища  осквернены.  Валузия
исчезла  с лика земли, а вместе с ней и все сегодняшние народы,
те же, что пришли на их место, -- чужеземцы. Они  не  помнят  о
нас.
     --  Время  шагает  вперед, -- сказал Тузун Тун тихо. -- Мы
живем сегодня. Зачем  нам  заботиться  о  завтрашнем  дне,  или
вспоминать  о  вчерашнем? Колесо вертится и народы возносятся и
исчезают, мир изменяется и человечество возвращается к дикости,
для того лишь, чтобы вновь возвыситься столетия спустя. Еще  до
возникновения  атлантиды Валузия уже существовала, а до Валузии
существовали Государства Древних. Да, мы тоже шли к высотам  по
следам предшествовавших нам исчезнувших племен. Ты, пришедший с
зеленых  приморских  холмов  Атлантиды  дабы  завоевать древнюю
корону Валузии, ты считаешь мое племя древним, ибо  мы  владели
этими землями еще до того, как валузийцы пришли с востока, в те
дни,  когда  еще не появились люди в странах моря. Но люди были
здесь и тогда, когда Племена Древних пришли сюда с пустошей,  а
перед  еми  людьми были и другие, и племя сменяло племя. Народы
уходят и их забывают, ибо такова судьба человеческая.
     -- Да, -- сказал Кулл. -- Но разве не жаль, что красота  и
слава  человека  обречена  исчезнуть,  словно  дымка над летним
морем?
     -- Зачем жалеть, раз такова их  судьба?  Я  не  скорблю  о
былой  славе  моего народа, не тружусь ради ех народов, которым
суждено прийти. Живи сегодняшним днем, Кулл,  живи  сегодняшним
днем.  Мертвые  мертвы,  а  неродившиеся еще не существуют. Что
тебе до того, что люди позабудут тебя, раз  ты  сам  позабудешь
себя в молчащих мирах смерти? Смотри в мои зеркала и будь мудр.
     Кулл повернулся к другому зеркалу и заглянул в него.
     --  Это  зеркало  величайшего  волшебства. Что ты видишь в
нем, Кулл?
     -- Ничего, кроме себя самого.
     -- Приглядись внимательно, Кулл. Это и вправду ты?
     Кулл вгляделся в огромное зеркало и его двойник глянул  на
него из туманных глубин.
     --  Встав  перед  этим зеркалом, я вызвал этого человека к
жизни, -- задумчиво прошептал Кулл, уперев подбородок в  кулак.
--  Это  выше  моего  разумения,  ибо  впервые  я  увидел его в
спокойных водах озер Атлантиды,  а  потом  часто  встречал  его
взгляд  в  оправленных  золотом зеркалах Валузии. Он -- я, тень
меня самого, часть меня. Я могу призвать  его  к  существованию
или заставить исчезнуть по моей воле. И все же...
     Он  замолчал. Странные мысли кружились в его мозгу, словно
призрачные летучие мыши во тьме пещеры.
     -- И все же, где он, когда я не стою перед зеркалом? Разве
может человек так легко  создать  и  уничтожить  тень  жизни  и
существования? Откуда я знаю, что когда я отхожу от зеркала, он
исчезает в бездне Несуществования?
     И,  клянусь  Валкой,  кто из нас настоящий человек? Кто из
нас лишь призрак другого? Быть может,  эти  зеркала  --  только
окна,  сквозь  которые  мы  смотрим  в другой мир. Думает ли он
тоже, что и я? Быть может, я для него -- лишь  тень,  отражение
самого  себя,  как  он  --  для  меня.  И, если я -- всего лишь
призрак, что за мир существует по другую сторону зеркала? Какие
воинства сражаются там и какие цари правят? Этот  мир  --  все,
что  я  знаю. А ничего не ведая о каком-либо другом, как могу я
судить об этом? Наверно, там зеленеют холмы  и  гремят  прибоем
моря,  и на широких равнинах люди скачут на битву. Скажи мне, о
обладатель высшей мудрости,  существуют  ли  иные  миры  помимо
нашего?
     --   Человеку  даны  глаза,  чтобы  видеть,  --  отозвался
чародей. -- Но чтобы увидеть, надо сперва поверить.
     Текли часы, а Кулл все еще  сидел  перед  зеркалами  Тузун
Туна, пристально вглядываясь в то, где отражался он сам. Иногда
ему   казалось,   что  он  всматривается  в  мелкую  воду,  еле
покрывающую мель, а  иногда  взгляд  его  тонул  в  неизмеримых
безднах.  Поверхности моря было подобно зеркало Тузун Туна. Оно
то переливалось сверкающей рябью, как море  под  косыми  лучами
солнца или звезд ночи, когда никто не может проникнуть взглядом
в  его  глубины,  то было прозрачным, как то же море под прямым
светом,  когда  у  наблюдателя  захватывает  дыхание  при  виде
неимоверных  бездн,  открывающихся его взгляду. Вот каково было
то зеркало, в которое вглядывался Кулл.
     Наконец царь со вздохом  встал  и  удалился.  И  он  вновь
вернулся  в  Дом  Тысячи  Зеркал и день за днем приходил туда и
сидел  часами  перед  зеркалом.  Его  взгляд  встречал   взгляд
отражения,  на  него  смотрели  его собственные глаза, и все же
Куллу  казалось,  что  он   чувствует   какое-то   отличие   --
действительность, не принадлежащую ему. Час за часом пристально
вглядывался он в зеркало, час за часом отражение вглядывалось в
него.
     Государственные дела были заброшены. Люди перешептывались,
жеребец  Кулла  скучал  в стойле, а воины Кулла, распустившись,
бесцельно препирались друг с другом. Куллу ни до чего  не  было
дела.  По  временам ему казалось, что он стоит на граниоткрытия
некоей огромной, невообразимой тайны. Он  больше  не  думал  об
отражении в зеркале, как о тени самого себя. Оно стало для него
личностью,  подобной ему внешне, но столь же далекой внутренне,
как  далеки  полюса.  Ему  казалось,  что  отражение   обладает
собственной  индивидуальностью,  что  оно  не  более зависит от
него, чем он -- от отражения. И день за  днем  Кулл  становился
все менее уверенным в том, в каком из миров он живет. Не был ли
он  лишь призраком, вызванным по воле другого? Не он ли сам жил
в мире отражений, в мире призрачном, а не реальном?
     У Кула появилось желание  пройти  самому  сквозь  зеркало,
чтобы  повидать  этот иной мир, но удайся ему пройти сквозь эту
дверь, смог бы он возвратиться, или нет? Обнаружил  бы  он  там
такой  же  мир,  как  его  собственный?  Мир,  чьим  призрачным
отражением был знакомый ему мир? Что было действительностью,  а
что -- иллюзией?
     Временами  Кулл,  словно  придя в себя, дивился, как такие
мысли и  грезы  могли  прийти  ему  в  голову,  а  по  временам
задумывался  и  над  тем,  рождаются  ли  они в его собственном
сознании  по  его  желанию  или...  Здесь  его  мысли  начинали
путаться.  Его  размышления  были  его  собственными,  никто не
управлял его мыслями, и эти мысли были  даже  приятны  ему,  но
хотел  ли  он  этого?  Не  прилетали  ли  они и не улетали, как
летучие мыши, не  ради  его  удовольствия,  а  по  приказу  или
воле...  Кого?  Богов? Женщин, прядущих нити судьбы? Кулл так и
не пришел ни к какому заключению, ибо чем дальше он  углублялся
в  рассуждения, тем больше плутал в глухом лабиринте запутанных
суждений. Ни разу он не отдавался  полностью  этим  мыслям,  но
теперь  они  преследовали его во сне и наяву, так что временами
ему казалось, что он блуждает в тумане, и сны его были насыщены
странными, чудовищными кошмарами.
     -- Скажи, волшебник, как  я  могу  пройти  эту  дверь?  --
сказал  он  однажды,  сидя  перед  зеркалом  и  вперив взгляд в
отражение. -- Ибо воистину  я  уже  не  знаю,  какой  из  миров
призрачен,  а  какой  реален.  Должно же то, что я вижу, где-то
существовать.
     -- Смотри и верь, -- ответил волшебник. -- Человек  должен
верить,   дабы  достичь  своей  цели.  Форма  суть  лишь  тень,
вещественность  ее  --  иллюзия,  а  действительность  --  сон.
Человек  существует,  ибо верит, что он существует. И что такое
человек, если не сонная греза богов? И  все  же  человек  может
стать  тем,  кем  он  хочет  быть.  Форма  и  вещественность --
иллюзии. Разум, личность, сущность грезы божества  --  вот  что
реально,  вот  что  бессмертно.  Смотри  и верь, если ты хочешь
достичь своей цели, Кулл.
     Царь не вполне уразумел, что он  хотел  этим  сказать.  Он
никогда  не  понимал  до  конца  загадочных  изречений чародея.
Однако, они находили смутный отзвук в его душе. Поэтому день за
днем сидел он перед зеркалами Тузун Туна,  и  всегда  волшебник
возникал, словно тень, за его спиной.
     И  вот  настал день, когда Куллу показалось, что перед ним
на мгновение промелькнули странные земли,  пробуждавшие  в  нем
смутные  мысли  и  воспоминания. День за днем его связь с миром
становилась все слабей.  С  каждым  прошедшим  днем  окружающее
начинало  казаться  все более призрачным и нереальным. Реальным
был лишь человек в зеркале. Теперь Кулл ощущал, что он стоит на
пороге неких величественных миров. Ему смутно виделись какие-то
блистательные зрелища, туманная дымка постепенно таяла.  "Форма
лишь тень, вещественность -- иллюзия, все это -- лишь призраки"
--  доносилось  до  него  издалека,  из-за горизонта страны его
сознания. Он припомнил слова волшебника и ему  показалось,  что
теперь  он  начинает  понимать их. Форма и вещественность... Не
может ли он по собственному желанию изменить себя, если  отыщет
ключ к этой двери? Какие миры ожидают храброго пришельца?
     Казалось,  что  человек  в зеркале улыбается ему. Его лицо
было все ближе, ближе... Туман закрыл все и отражение  внезапно
исчезло. Кулл почувствовал, что он падает, изменяется, тает...
     --  Кулл!  --  вопль раздробил тишину на бессчетные острые
осколки.
     Горы  обрушились  и   миры   содрогнулись,   когда   Кулл,
сверхчеловеческим  усилием бросился назад, на этот крик, сам не
зная зачем и почему.
     Грохот обвала стих, и Кулл оказался в  покоях  Тузун  Туна
перед  расколотым  зеркалом, смятенный и наполовину ослепший от
потрясения. Перед ним лежало тело Тузун Туна, чей  час  наконец
пробил,  а  над  телом стоял Брул, Убивающий Копьем. С меча его
капала кровь, а глаза округлились от ужаса.
     -- Валка! -- воскликнул воин. -- Вовремя же я пришел!
     -- Да, но что случилось? -- способность говорить с  трудом
возвращалась к нему.
     --  Спроси эту предательницу, -- ответил пикт, указывая на
девушку, застывшую в ужасе перед царем. Кулл узнал  в  ней  ту,
которая впервые направила его к Тузун Туну. -- Когда я вошел, я
увидел,  что  ты  таешь в этом зеркале, как дым в небе. Клянусь
Валкой! Если бы я не видел этого своими глазами,  я  и  сам  бы
наверное  не поверил. Ты почти испарился, когда мой крик вернул
тебя назад.
     -- Да, -- пробормотал Кулл. --  Я  был  уже  почти  по  ту
сторону двери.
     -- Этот мерзавец сработал все очень ловко, -- сказал Брул.
-- Разве ты не видишь теперь, как он оплетал тебя паутиной чар?
Каанууб Блаальский сговорился с этим чародеем, дабы он покончил
с тобой, а эта шлюха, девчонка Древнего Народа, заронила в твою
голову  мысль, что ты должен прийти сюда. Не знаю, что ты видел
в этом зеркале, но с его помощью Тузун Тун  чуть  не  поработил
твою душу и едва не развеял своими чарами твое тело.
     --  Да, -- сознание Кулла все еще было затуманенным. -- Но
ведь  он  был  чародеем,  обладавшим  знаниями  всех  веков   и
презиравшим  золото, славу и положение. Что мог пообещать Тузун
Туну Каанууб, дабы тот пошел на грязное предательство?
     -- Золото, власть и положение, --  буркнул  Брул.  --  Чем
скорее  ты  поймешь,  что  люди  --  всего  лишь  люди, будь то
волшебники, цари или рабы, тем лучше ты будешь править, Кулл. А
с ней что будем делать?
     -- Ничего, Брул, -- промолвил  царь,  глядя,  как  девушка
сотрясается  от  рыданий  у  его ног. -- Она была лишь орудием.
Встань, дитя, и ступай с миром. Никто не причинит тебе вреда.
     Оставшись наедине с Брулом, Кулл бросил  последний  взгляд
на зеркала Тузун Туна.
     -- Быть может, он и был заговорщиком, и пытался околдовать
меня,  Брул...  Нет, я верю тебе, и все же... Было это лишь его
колдовством, чуть не заставившим меня растаять, или я стоял  на
пороге  тайны?  Не вытащи ты меня, рассеялся бы я легким дымком
или попал бы в иной мир?
     Брул скользнул взглядом по зеркалам и пожал  плечами,  как
если бы его передернуло.
     --  Да,  Тузун Тун скопил здесь мудрость всех преисподних.
Идем-ка отсюда, Кулл, а не то они околдуют и меня.
     -- Ну что же, идем, -- ответил Кулл, и бок о бок вышли они
из Дома  Тысячи  Зеркал.  Зеркал,  в  которых,  возможно,  были
заключены человеческие души.
     Никто   уже   не  глядит  теперь  в  зеркала  Тузун  Туна.
прогулочные лодки избегают того  берега,  где  стоит  обиталище
руках одного из них -- о ужас! --  я  увидел  знакомую  хрупкую
высохший и сморщенный труп Тузун  Туна  лежит  перед  зеркалами
иллюзий.  Место  это  считается  проклятым,  и  пусть  даже дом
простоит еще тысячу лет, человеческие шаги никогда не  разбудят
эхо  в  его  пустых  покоях. И все же Кулл на своем троне часто
размышляет  над  странной  мудростью  и  нераскрытыми  тайнами,
таящимися там, и и думает, что хотел бы убедиться...
     Ибо Кулл знает, что помимо нашего, существуют иные миры, и
пытался  ли  волшебник околдовать его словами или гипнозом, или
нет, но многое открылось взору царя за той странной  дверью,  и
Кулл  уже  далеко не так уверен в реальности окружающего, с тех
пор, как он заглянул в зеркала Тузун Туна.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: