пульс, посмотрел язык, прописал героическое слабительное, еще поругался и
сказал: -- Завтра можешь встать! Взял пятьсот рублей за визит и уехал. На другой
день к вечеру солома с улицы была убрана, но предписание Захарьина братья не
исполнили: спален своих не перевели... Они смотрели каждый в свое зеркало,
укрепленное на наружных стенах так, что каждое отражало свою сторону улицы, и
братья докладывали друг другу, что видели: -- Пожарные по Столешникову вниз
поехали. -- Студент к подъезду подошел. Николай уезжал по утрам на Ильинку, в
контору, где у них было большое суконное дело, а старший весь день сидел у окна
в покойном кожаном кресле, смотрел в зеркало и ждал посетителя, которого пустит
к нему швейцар -- прямо без доклада. Михаил Иллиодорович всегда сам разговаривал
с посетителями. Главным образом это были студенты, приходившие проситься в
общежитие. Швейцар знал, кого пустить, тем более, что подходившего к двери еще
раньше было видно в зеркале. Входит в зал бедно одетый юноша. -- Пожить бы у
вас... -- Что же, можно. А вы кто такой будете? Если студент университета, Ляпин
спросит, какого факультета, и сам назовет его профессоров, а если ученик школы
живописи, спросит -- в каком классе, в натурном ли, в головном ли, и тоже о
преподавателях поговорит, причем каждого по имени-отчеству назовет. -- Так-с!
Значит, пожить у нас хотите? Раскроет книгу жильцов, посмотрит отметки в
общежитии и, если есть вакансия, даст записку. -- Вот с этой бумажкой идите в
общежитие, спросите Михалыча, заведующего, и устраивайтесь. ЛЯПИНЦЫ На дворе
огромного владения Ляпиных сзади особняка стояло большое каменное здание,
служившее когда-то складом под товары, и его в конце семидесятых годов Ляпины
перестроили в жилой дом, открыв здесь бесплатное общежитие для студентов
университета и учеников Училища живописи и ваяния. Поселится юноша и до
окончания курса живет, да и кончившие курс иногда оставались и жили в "Ляпинке"
до получения места. Вообще среди учащихся немногие были обеспечены --
большинство беднота. И студенты, и ученики Училища живописи резко делились на
богачей и на многочисленную голь перекатную. Эти две различные по духу и по виду
партии далеко держались друг от друга. У бедноты не было знакомств, им некуда
было пойти, да и не в чем. Ютились по углам, по комнаткам, а собирались погулять
в самых дешевых трактирах. Излюбленный трактир был у них неподалеку от училища,
в одноэтажном домике на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, или еще
трактир "Колокола" на Сретенке, где собирались живописцы, работавшие по церквам.
Все жили по-товарищески: у кого заведется рублишко, тот и угощает. Многие
студенты завидовали ляпинцам--туда попадали только счастливцы: всегда полно,
очереди не дождешься. Много из "Ляпинки" вышло знаменитых докторов, адвокатов и
художников. Жил там некоторое время П. И. Постников, известный хирург; жил до
своего назначения профессор Училища живописи художник Корин; жили Петровичей,
Пырин. Многих "Ляпинка" спасла от нужды и гибели. Были и "вечные ляпинцы". Были
три художника -- Л., Б. и X., которые по десять--пятнадцать лет жили в "Ляпинке"
и оставались в ней долгое время уже по выходе из училища. Обжились тут,
обленились. Существовали разными способами: писали картинки для Сухаревки,
малярничали, когда трезвые... Ляпины это знали, но не гнали: пускай живут, а то
пропадут на Хитровке. "Ляпинка" была для многих студентов счастьем. Бывало
нередко, что бесквартирные студенты проводили ночи на бульварах... * В
восьмидесятые годы, кажется в 1884 году, Московский университет окончил доктор
Владимиров, семинарист, родом из Галича. На четвертом курсе полуголодный
Владимиров остался без квартиры и недели две проводил майские ночи, гуляя по
Тверскому бульвару, от памятника Пушкина до Никитских ворот. В это же время,
около полуночи, из своего казенного дома переходил бульвар обер-полицмейстер
Козлов, направляясь на противоположную сторону бульвара, где жила известная
московская красавица портниха. Утром, около четырех-пяти часов, Козлов
возвращался тем же путем домой. Владимиров, как и другие бездомовники,
проводившие ночи на Тверском бульваре, знал секрет путешествий Козлова. Бледный
юноша в широкополой шляпе, модной тогда среди студентов (какие теперь только
встречаются в театральных реквизитах для шиллеровских разбойников), обратил на
себя внимание Козлова. Утром как-то они столкнулись, и Козлов, расправив свои
чисто военные усы, спросил: -- Молодой человек, отчего это я вас встречаю по
ночам гуляющим вдоль бульвара? -- А оттого, что не всем такое счастье, чтобы
гулять поперек бульвара каждую ночь. * Грязно, конечно, было в "Ляпинке", зато
никакого начальства. В каждой комнате стояло по четыре кровати, столики с
ящиками и стулья. Помещение было даровое, а за стол брали деньги. Внизу была
столовая, где подавался за пятнадцать копеек в два блюда мясной обед--щи и каша,
бесплатно раз в день давали только чай с хлебом. Эта столовая была клубом, где и
"крамольные" речи говорились, и песни пелись, и революционные прокламации
первыми попадали в "Ляпинку" и читались открыто: сыщики туда не проникали, между
своими провокаторов и осведомителей не было. Чуть подозрительное лицо появится,
сейчас ляпинцы учуют, окружат и давай делать допрос по-ляпински: отбили охоту у
сыщиков. Тем не менее в "Ляпинке" бывали обыски и нередко арестовывалась
молодежь, но жандармы старались это делать, из боязни столкновения, не в самом
помещении, а на улице,--ловили поодиночке. Во время студенческих волнений здесь
происходили сходки. Десятки лет свободно существовала "Ляпинка", принимая
учащуюся молодежь. Известен только один случай, когда братья Ляпины отказались
принять в "Ляпинку" ученика Училища живописи,-- а к художникам они благоволили
особенно. На одной из ученических выставок в Училище живописи всех поразила
картина "Мертвое озеро". Вещь прекрасная, но жуткая: каменная пустыня, кровавая
от лучей заката, посредине--озеро цвета застывшей крови. Автор картины --
неуклюжий, оборванный человечек, уже пожилой, некрасивый, с озлобленным
выражением глаз, косматая шапка волос, не ведавших гребня. Это был ученик Жуков.
Он пошел к Ляпину проситься в общежитие, но своим видом и озлобленно-дерзким
разговором произвел на братьев такое впечатление, что они отказали ему в приеме
в общежитие. Он ушел, встретил на улице знакомого кучера из той деревни, где был
волостным писарем до поступления в училище. Кучер служил у какой-то княгини и,
узнав, что Жукову негде жить, приютил его в своей комнатке, при конюшне. Была у
Жукова еще аллегорическая картина "После потопа", за которую совет профессоров
присудил ему первую премию в пятьдесят рублей, но деньги выданы не были, так как
Жуков был вольнослушателем, а премии выдавались только штатным ученикам. Он
тогда был в классе профессора Савицкого, и последний о нем отзывался так: --
Жемчужина школы! И погибла эта жемчужина школы. Когда его перевели из кучерской
в комнату старинного барского дома, прислуга стала глумиться над ним, и не раз
он слышал ужасное слово: "Дармоед". И в один злополучный день прислуга, вошедшая
убирать его комнату, увидела: из камина торчали ноги, а среди пылающих дров в
камине лежала обуглившаяся верхняя часть-тела несчастного художника. Директор
школы князь Львов выдал сто рублей на похороны Жукова, которого товарищи
проводили на Даниловское кладбище. Более близкие его друзья -- а их было у него
очень мало--рассказывали, что после него осталась большая поэма в стихах,
посвященная девушке, с которой он и знаком не был, но был в нее тайно влюблен...
Рассказывали, что он очень тяготился своей невзрачной наружностью, был
болезненно самолюбив. А все-таки, думается, выдай ему училище пятьдесят рублей,
мы, может быть, увидели бы крупного, оригинального художника -- это ждали и
Савицкий и товарищи, верившие в его талант... Много талантов погибло от
бедности. Такова судьба Волгужева. Слесарь, потом ученик школы, участник крупных
выставок, обитатель "Ляпинки"... Его волжские пейзажи были прекрасны. Он умер от
чахотки: заболел, лечиться не на что. Это тоже был человек гордый,
неуступчивый... С ним был такой случай. Перед окончанием курса несколько
учеников, лучших пейзажистов, были приглашены московским генерал-губернатором
князем Сергеем Александровичем в его подмосковное имение "Ильинское" на лето
отдыхать и писать этюды. Среди них был и Волгужев. На рождественской ученической
выставке Сергей Александрович, неуклонно посещавший эти выставки, остановился
перед картиной Волгужева, написанной у него в имении, расхвалил ее и спросил о
цене. Подозвали Волгужева. В отрепанном пиджаке, как большинство учеников того
времени, он подошел к генерал-губернатору, который был выше его ростом на две
головы, и взял его за пуговицу мундира, что привело в ужас все начальство. --
Какая цена этой картины? Она мне нравится, я хочу ее приобрести,-- сказал Сергей
Александрович. -- Пятьсот рублей,--отрезал Волгужев, продолжая вертеть княжескую
пуговицу. -- Это слишком дорого. -- А дорого, так и не надо, дешевле не продам!
-- Волгужев бросил вертеть пуговицу и отошел. Цена была неслыханная, и, кроме
того, по расценке выставочной комиссии, она объявлена была в сто рублей. На это
указали Волгужеву. -- Знаю; всякому другому--сто, а этому--пятьсот. Уж очень он
важен... Я тоже важничать умею... На кой ты мне? * Как-то на выставке появился
женский портрет ученика из класса В. А. Серова. Автор его тоже жил в "Ля-пинке".
Портрет этот--молодая девица в белом платье на белом фоне, в белой
раме--произвел впечатление, и одна молодая дама пожелала познакомиться с
художником. Ей представили автора: ляпинец как ляпинец. Но на костюм эта важная
дама не обратила внимания и предложила ему написать ее портрет. На другой день в
том же своем единственном пиджаке он явился в роскошную квартиру против дома
генерал-губернатора и начал писать одновременно с нее и с ее дочери. Молчаливый
и стесняющийся обстановки попервоначалу, художник наконец поободрился, стал
разговарить, дама много расспрашивала его о жизни художников и изъявила желание
устроить для них у себя вечеринку. -- Позовите ко мне ваших товарищей, только
скажите, чем и как их угощать. -- Водка, селедка, огурцы, колбаса, и, пожалуй,
пивка бы хорошо. Чаю не надо. А сколько позвать? Человек пяток не много? -- Да
что вы? Сколько хотите зовите: чем больше, тем лучше. -- Я и тридцать наберу! --
Вот на тридцать и приготовим, очень рада. В назначенный день к семи часам вечера
приперла из "Ляпинки" артель в тридцать человек. Швейцар в ужасе, никого не
пускает. Выручила появившаяся хозяйка дома, и княжеский швейцар в щегольской
ливрее снимал и развешивал такие пальто и полушубки, каких вестибюль и не
видывал. Только места для калош остались пустыми. Поперла ватага по коврам в
роскошную столовую и сразу расселась за огромный стол, уставленный всевозможными
закусками, винами, пивом, водкой. Хозяйка и две ее знакомые дамы заняли места в
конце стола. Предусмотрительно устроитель вечера усадил среди дам двух нарочно
приглашенных неляпинцев, франтов-художников, красавцев, вращавшихся в светском
обществе, которые заняли хозяйку дома и бывших с ней дам; больше посторонних
никого не было. Муж хозяйки дома, старый генерал, вышел было, взглянул,
поклонился, но его никто даже не заметил, и он скрылся, осторожно притворив
дверь. С каждой рюмкой компания оживлялась, чокались, пили, наливали друг другу,
шумели, и один из ляпинцев, совершенно пьяный, начал даже очень громко
"родителей поминать". Более трезвые товарищи его уговорили уйти, швейцар помог
одеться, и "Атамоныч" побрел в свою "Ляпинку", благо это было близко. Еще
человек шесть "тактично" выпроводили таким же путем товарищи, а когда все было
съедено и выпито, гости понемногу стали уходить. Долго об этой пирушке
вспоминали ее участники. * Были у ляпинцев и свои развлечения -- театр Корша
присылал им пять раз в неделю бесплатные билеты на галерку, а цирк Саламонского
