Уильям Гибсон. Граф ноль
---------------------------------------------------------------
Граф Ноль
Роман
Count Zero
New York, 1986
Перевод с английского
Анны Комаринец и Ефима Летова
Origin: http://www.cyberpunk.ru ¦ http://www.cyberpunk.ru
---------------------------------------------------------------
Quiero hacer contigo
la que la primavera
hace con los cerezos
Неруда
COUNT ZERO INTERRUPT
(ПРЕРЫВАНИЕ НА СЧЕТ НОЛЬ)
Чтобы прервать работу программы,
сбросьте счетчик до нуля.
Моей Д
посвящается
1.ОТЛИЧНО НАЛАЖЕННЫЙ МЕХАНИЗМ
"Собаку-хлопушку", предварительно натасканную на его феромоны и цвет
волос, Тернеру посадили на хвост в Нью-Дели. Она достала его на улице под
названием Чандни-Чаук, проползла на брюхе к арендованному им "БМВ" сквозь
лес коричневых голых ног и колес рикш. "Собака" была начинена килограммом
кристаллического гексогена, перемешанного с тротиловой стружкой.
Тернер не видел ее приближения. Последнее, что он помнит об Индии, -
розовая штукатурка дворца под названием "Отель Кхуш-Ойл".
Поскольку у него был хороший агент, у него был хороший контракт.
Поскольку у него был хороший контракт, то буквально час спустя после взрыва
он уже был в Сингапуре. По крайней мере, большей своей частью.
Хирургу-голландцу нравилось подшучивать над тем, что некий не названный
процент Тернера не вырвался из "Палам Интернэшнл" первым рейсом и был
вынужден провести ночь в ангаре в резервуаре жизнеобеспечения. Голландцу и
его бригаде потребовалось три месяца, чтобы собрать Тернера заново. Они
клонировали для него квадратный метр кожи, вырастив ее на пластинах
коллагена и полисахаридов из акульих хрящей. Глаза и гениталии купили на
свободном рынке. Глаза оказались зеленые.
Большую часть этих трех месяцев Тернер провел в сгенерированном в
базовой памяти симстим-конструкте - в идеализированном детстве в Новой
Англии предыдущего столетия. Визиты голландца представали серыми
предрассветными снами, кошмарами, тускневшими, когда светлело небо за окном
спальни на втором этаже, где по ночам пахло фиалками. Тринадцатилетний
Тернер читал Конан-Дойля при свете шестидесятиваттной лампочки под бумажным
абажуром с изображениями белоснежных парусников, мастурбировал, ощущая запах
чистых хлопковых простыней, и думал о девчонках из группы поддержки
футбольной команды. Голландец же открывал дверку в глубине его мозга и
задавал ему всякие разные вопросы; но утром мать звала его завтракать
овсянкой и яичницей с беконом, за которыми следовал неизменный кофе с
молоком и сахаром.
Однажды утром Тернер проснулся в чужой постели, у окна стоял голландец,
заслоняя собой тропическую зелень и. резавший глаза солнечный свет.
- Можете отправляться домой, Тернер. Мы с вами закончили. Вы теперь как
новенький.
Он был как новенький. А хорошо ли это? Этого Тернер не знал. Забрав то,
что передал ему на прощание голландец, он вылетел из Сингапура. Домом ему
стал "Хайятт" в ближайшем аэропорту. И в следующем за ним.
И в следующем. И в Бог знает каком еще.
Он все летел и летел. Его кредитный чип - черный зеркальный
прямоугольник с золотым обрезом. Люди за стойками, завидев его, улыбались,
кивали. Распахивались и захлопывались за ним двери. Колеса отрывались от
железобетона, тут же появлялась выпивка, стол всегда был накрыт.
В Хитроу огромный ломоть памяти, отколовшийся от пустой чаши неба над
аэропортом, рухнул ему на плечи. Не замедляя хода, Тернер сблевал в синюю
пластмассовую урну. Оказавшись у стойки в конце коридора, он поменял билет.
На рейс в Мексику.
И проснулся под клацанье стальных корзинок по кафелю, мокрый шорох
щеток... Теплое женское тело под боком.
Комната - как высокая пещера. Голый белый пластик четко отражает звук;
где-то вдали, перекрывая болтовню служанок в утреннем дворе, бьется прибой.
Под пальцами - мятые простыни, шершавый лен, смягченный бесчисленными
стирками.
Он вспомнил солнечный свет сквозь стену из тонированного стекла. Пуэрто
Валларта, бар в аэропорту. Двадцать метров от самолета пришлось пройти
пешком, зажмурив глаза от солнца. Вспомнил дохлую летучую мышь, раскатанную
в сухой лист по бетону взлетной полосы.
Вспомнил автобус, карабкающийся по горной дороге: вонь от двигателя
внутреннего сгорания, ветровое стекло, оклеенное по краю почтовыми
открытками с розовыми и голубыми голограммами святых. Поднимающийся уступами
ландшафт он не замечал, увлеченный шариком из розового луизита, в сердцевине
которого нервно танцевала ртуть. Шар размером чуть больше бейсбольного мяча
увенчивал стальной рычаг переключения скоростей. В дутой полости сферы, до
половины наполненной шариками ртути, скорчился паук. Ртуть подпрыгивала и
перекатывалась, когда водитель лихо заворачивал автобус по серпантину,
качалась и подрагивала на прямых отрезках дороги. Набалдашник был
самоделкой, нелепой и зловещей; он был здесь, чтобы сказать: "Добро
пожаловать в Мексику".
Среди примерно дюжины выданных голландцем микрософтов был один, который
позволил бы ему сравнительно бегло говорить по-испански. Но в Валларте
Тернер, нащупав выступ за левым ухом, вместо софта вставил заглушку от пыли,
спрятав разъем и коннектор за квадратиком микропоры телесного цвета. У
пассажира на одном из задних кресел автобуса было радио. В звенящие
поп-мотивы периодически врывался голос диктора, чтобы продекламировать как
какую-нибудь литанию цепочки десятизначных чисел - "сегодняшние победители в
национальной лотерее!".
Женщина рядом с ним шевельнулась во сне.
Тернер приподнялся на локте, чтобы взглянуть на нее. Лицо незнакомое,
но не из тех, к каким приучила его кочевая гостиничная жизнь. Он ожидал
увидеть банальную красотку, порождение дешевой пластической хирургии и
безжалостного дарвинизма моды, архетип, сварганенный из сотен популярных
экранных лиц за последние пять лет.
Что-то от Среднего Запада в линии нижней челюсти, что-то архаичное и
очень американское. Бедро прикрыто складками голубой простыни. Сквозь
деревянные жалюзи косо падает солнечный свет, расчерчивая ее длинные ноги
золотыми диагоналями. Лица, рядом с которыми он просыпался в гостиницах
мира, были как орнамент на капюшоне самого Господа. Спящие женские лица,
одинаковые и одинокие, обнаженные, устремленные в пустоту. Но это лицо было
иным. Почему-то оно уже соотносилось с каким-то смыслом. Смыслом и именем.
Он сел, спустив ноги с кровати. Подошвы ног зарегистрировали на
холодной плитке дробь песчинок с пляжа. Стоял слабый всепроникающий запах
инсектицидов. Голый, с пульсирующей в голове болью, он встал. Заставил ноги
передвигаться. Пошел, толкнул одну из двух дверей, обнаружил за ней белый
кафель, еще более белую штукатурку, грушу хромированной головки душа,
свисающую с покрытой пятнами ржавчины железной трубы. Краны над раковиной
предлагали одинаковые струйки теплой, как кровь, воды. Возле пластикового
переключателя лежали антикварные наручные часы, механический "ролекс" на
светлом кожаном ремешке.
В закрытых ставнями окнах ванной отсутствовали стекла, зато их
затягивала мелкая сетка из зеленой пластмассы. Выглянув в щелку между
деревянными планками, он поморщился от резкого жаркого солнца, увидел
пересохший фонтан, выложенный плиткой в цветочек, и ржавый остов
"фольксвагена" модели "кролик".
Эллисон. Вот как ее зовут.
На ней были поношенные шорты цвета хаки и его белая футболка. Ноги у
нее были совсем коричневые. Механический "ролекс" в безупречном тусклом
корпусе из нержавеющей стали и с ремешком из свиной кожи вернулся на ее
запястье. Они отправились погулять вдоль изгиба пляжа по направлению к
Барре-де-Навидад. Держась узкой полоски плотного мокрого песка по линии
прибоя.
У них уже была общая история: он помнил ее этим утром у стойки в
маленьком с железной крышей меркадо. Помнил, как она обеими руками держала
огромную глиняную кружку с дымящимся кофе. Как жадно уплетала яйца и сальсу
с потрескавшейся белой тарелки с тортильей. А он смотрел, как мухи кружат в
пальцах солнечного света, пробивающегося сквозь лоскутное одеяло тени,
накинутое пальмовыми листьями и рифлеными стенами кафе. Какой-то разговор о
ее работе в адвокатской конторе в Лос-Анджелесе, о том, как она живет одна в
одном из ветхих понтонных городков, стоящих на приколе за Редондо. Он,
кажется, сказал, что работает в охране. Так или иначе, когда-то так оно и
было.
- Может, подыщу себе какую-нибудь другую работу...
Но разговор казался вторичным по сравнению с тем, что возникло между
ними. Вот над их головами, паря в бризе, зависла птица-фрегат, скользнула в
сторону, развернулась и исчезла. Оба вздрогнули от такой свободы, от
бездумного птичьего скольжения. Эллисон сжала его руку.
По пляжу, приближаясь к ним, вышагивала синяя фигура - военный
полицейский направлялся в город, сияющие черные сапоги казались нереальными
на фоне пастельных красок пляжа. Когда полицейский с темным и неподвижным
лицом под зеркальными очками проходил мимо, Тернер заметил лазерный карабин
"стайнер-оптик" со значком "Fabrique Nationale". Синяя гимнастерка была
безупречна, а стрелки брюк жестки и остры, как лезвие ножа.
Большую часть своей взрослой жизни Тернер, хотя никогда и не носил
униформы, был солдатом. Солдатом удачи. Наемником. Его работодатели -
огромные корпорации, втайне воюющие между собой за контроль над мировой
экономикой. Его специализация - чиновники из высших эшелонов управления и
ведущие ученые. Транснационалы, на которых он работал, никогда не признают
существование людей, подобных Тернеру...
- Прошлой ночью ты оприходовал почти всю бутылку "херрадуры", - сказала
женщина.
Тернер кивнул. Ее рука в его ладони была сухой и теплой. Он смотрел,
как она ставит ногу на песок, как раздвигаются при этом пальцы. Розовый лак
на ногтях совсем облупился.
Накатили буруны с прозрачной, как зеленое стекло, кромкой.
На загорелой коже Эллисон мелкими бусинами осела водяная пыль.
После того первого дня вместе жизнь вошла в простую колею. Они
завтракали в меркадо за бетонной стойкой, вытертой до гладкости
полированного мрамора. Утро проводили купаясь, пока солнце не загоняло их
назад в защищенную ставнями прохладу гостиницы, где они занимались любовью
под медленно кружащимися лопастями деревянного вентилятора, потом спали. Под
вечер отправлялись обследовать путаницу узких улочек позади Авениды или
уходили к холмам. Обедали на верандах ресторанов с видом на пляж и пили вино
в патио белых гостиниц. В волнах прибоя качался лунный свет.
И постепенно, без слов, она научила его новому виду страсти. Он привык
к тому, чтобы его обслуживали, к безликому сервису умелых профессионалок.
Теперь же, в белой пещере комнаты, он стоял на коленях на плитке пола.
Опуская голову, ласкал ее языком; тихоокеанская соль смешивалась с ее
собственной влагой, внутренняя поверхность бедер, прижимаясь к его щекам,
была прохладной. Покачивая ладонями ее бедра, он сжимал их, поднимал как
чашу, плотно прижимаясь губами, пока язык его искал локус, точку, частоту,
которая приведет ее к дому. Потом, усмехаясь, вставал, входил и искал
собственную дорогу к нему.
