Игру, но, вероятно, болезнь его была чересчур серьезной, чтобы
он мог лелеять подобные надежды, а "тень" совершила ошибку,
оставив Касталию до последнего часа в неведении об истинном
положении дел в Вальдцеле. Впрочем, была ли подобная задержка
ошибкой -- вопрос спорный. Если он ее и совершил, то,
несомненно, с благой целью, не желая заранее умалять значение
торжества и отпугнуть почитателей Магистра Томаса от поездки в
Вальдцель. И если бы действительно все шло гладко, если бы
между вальдцельской общиной адептов и Бертрамом существовало
согласие, "тень" -- и это было бы вполне вероятно -- обрела бы
все достоинство подлинного заместителя, и отсутствие Магистра
мало бы кто заметил. Бесполезно высказывать по этому поводу
дальнейшие предположения; нам просто казалось необходимым
отметить, что Бертрам вовсе не был столь безусловно неспособным
и еще того менее недостойным, как, считало тогда общественное
мнение Вальдцеля. Нет, он был жертвой в гораздо большей мере,
чем виновником.
Как и во все предыдущие годы, в Вальдцель стали съезжаться
гости, чтобы присутствовать на больших торжествах. Многие
ничего не подозревали, другие были озабочены состоянием
Магистра Игры и полны нерадостных предчувствий. Повсюду, как в
самом Вальдцеле, так и в окружающих его селениях, встречались
незнакомые лица, почти в полном составе прибыло руководство
Ордена и Воспитательной Коллегии. Многочисленные празднично
настроенные гости съехались из отдаленных уголков страны и
из-за рубежа, заполнив все гостиницы. Как обычно, праздник
начался еще накануне официального открытия медитацией, во время
которой, начиная с первого удара колокола, вся праздничная
публика погрузилась в благоговейное молчание. На следующее утро
прозвучали концерты и была провозглашена первая часть Игры, а
также объявлены медитации на обе музыкальные темы этой первой
части. Бертрам в торжественном облачении Магистра Игры держался
с достоинством, владел собой, только выглядел очень бледным и
день ото дня казался все более переутомленным, нездоровым,
впавшим в резиньяцию, а в последние дни и впрямь стал походить
на тень. Уже на второй день официальных торжеств
распространился слух, будто бы состояние здоровья Магистра
Томаса ухудшилось, его жизни угрожает опасность, и в тот же
вечер среди посвященных постепенно стала рождаться легенда о
больном Магистре и его "тени".
Легенда эта, возникшая в самом узком кругу репетиторов,
утверждала, будто Магистр не только хотел, но и мог взять на
себя руководство Игрой, однако, дабы утешить честолюбие своей
"тени", принес эту жертву и передал бразды правления Бертраму.
Теперь же, в связи с тем, что Бертрам явно не справляется с
возложенной на него высокой обязанностью и вся Игра грозит
обернуться разочарованием, больной Магистр, сознавая свою
ответственность за "тень" и за ее провал, чувствует
необходимость взять на себя расплату за чужие грехи; именно
это, а не что-нибудь иное, и является причиной ухудшения его
здоровья и скачка температуры. Разумеется, то был не
единственный вариант легенды, но его придерживалась элита,
утверждая недвусмысленно, что она, элита, это честолюбивое
подрастающее поколение, воспринимает сложившуюся обстановку как
трагическую и не намерена принимать в расчет никаких уклончивых
и половинчатых объяснений, замазываний и приукрашивания этой
трагедии.
Почет, которым пользовался Магистр, и неприязнь к его
"тени" взаимно уравновешивались. Бертраму вслед неслись
проклятия и пожелания всяческих бед, невзирая на то, что
пострадать от этого должен был сам Магистр. Днем позже из уст в
уста передавался рассказ о том, будто Магистр призвал к своему
одру заместителя и двух старост элиты, заклиная их хранить мир,
чтобы не сорвать праздник, еще через день поползла молва, будто
бы Магистр продиктовал завещание и сообщил Верховной Коллегии
имя человека, которого он желал бы видеть своим преемником.
Назывались даже имена. С каждым днем, вместе с известиями об
ухудшении состояния больного, множилось и число слухов, и как в
торжественном зале, так и в гостиницах заметно падало
настроение, хотя никто не позволил себе, не дождавшись
окончания Игры, покинуть Вальдцель. Над праздником нависла
мрачная туча, однако, несмотря на это, внешне все развивалось
по заранее намеченному плану, хотя о радостном подъеме, столь
характерном для ежегодных Игр и обычно ожидаемом всеми
присутствующими, разумеется, уже не могло быть и речи. А когда
в предпоследний день Игры создатель ее, Магистр Томас, навеки
закрыл глаза. Верховной Коллегии не удалось избежать
распространения этого известия, и, как ни странно, кое-кто из
участников с облегчением воспринял подобное разрешение
запутанной ситуации. Ученика Игры и особенно элита, хотя им и
не было дозволено до окончания Ludus sollemnis надеть траурные
одежды и прервать строго предписанное чередование игровых
действий и медитаций, единодушно отметили, последний
торжественный акт и праздничный день как день траура по
усопшему, окружив Бертрама, измученного бессонницей, бледного и
все же продолжающего с полуприкрытыми глазами руководить Игрой,
атмосферой ледяного недоброжелательства и одиночества.
Иозеф Кнехт, связанный через Тегуляриуса с элитой и как
опытный мастер Игры чрезвычайно остро ощущавший подобные
течения и настроения, все же не поддался им и, начиная с
четвертого или пятого дня, даже запретил своему другу Фрицу
отягощать его сообщениями о болезни Магистра. Отлично понимая и
чувствуя, какая трагическая тень легла на празднество, он с
глубокой скорбью думал о Магистре, со все возраставшей
неприязнью, однако и с сочувствием, -- о его "тени", словно бы
осужденной умереть вместе со своим повелителем; но в то же
время он стойко противился всякому воздействию на себя как
правдивых, так и вымышленных сообщений, никому не позволял
нарушить свою предельную концентрацию ц с радостью отдался
течению прекрасно построенной Игры, переживая торжество,
вопреки всем треволнениям и мрачным слухам, в состоянии
серьезном и возвышенном. "Тень" -- Бертрам, к счастью, был
избавлен от непременного в подобных случаях приема
поздравителей и официальных лиц, традиционный День Радости
студентов Игры также был отменен. Как только отзвучал последний
такт торжественного музыкального финала, Верховная Коллегия
объявила о смерти Магистра, и в Vicus lusorum начались дни
траура, которого строго придерживался и живущий в гостевом
флигеле Иозеф Кнехт.
Обряд похорон Магистра Томаса, чью память и поныне глубоко
чтят потомки, был совершен с обычной для Касталии скромностью.
"Тень" -- Бертрам, напрягая последние силы, до конца сыграл
свою немалотрудную роль. Осознав свое положение, он испросил
себе отпуск и удалился в горы.
В селении адептов Игры, да и во всем Вальдцеле, воцарился
траур. Можно предположить, что никто не поддерживал близких,
определенно дружественных отношений с покойным Магистром, но
его превосходство, чистота и благородство помыслов, вкупе с
выдающимся умом и совершенным чувством формы сделали из него
правителя, какие в демократически устроенной Касталии не так уж
часто встречаются. Им можно было гордиться. По видимости чуждый
страстям, любви, чувству дружбы, он с тем большим правом мог
служить идеалом для юношества, и его достоинство, княжеская
осанка, кстати, принесшая ему ласково-ироническое прозвище
\<сиятельство", обеспечили ему с годами, несмотря на известный
отпор, несколько особое положение в Высшем Совете и на
заседаниях Воспитательной Коллегии. Разумеется, в Вальдцеле
сразу же разгорелись споры о кандидате на высокий пост, и нигде
они не велись так горячо, как среди элиты. После отъезда
"тени", падения которой так добивался и в конце концов добился
этот круг, элита, проголосовав, временно разделила функции
Магистра среди трех лиц, разумеется, только функции, касающиеся
внутренних дел Vicus lusorum, а никак не официальные,
являющиеся прерогативой Воспитательной Коллегии. В соответствии
с обычаями, пост Магистра Игры не должен был оставаться
незамещенным более трех педель. В случаях, когда умерший или
убывающий Магистр оставлял после себя уже определенного
преемника, не имеющего соперников, пост его замещался
немедленно после первого же пленарного заседания Верховной
Коллегии. Однако на сей раз дело грозило затянуться.
Во время траура Иозеф Кнехт несколько раз заговаривал со
своим другом о закончившейся Игре и обо всем омраченном
празднестве.
-- Этот заместитель Бертрам, -- сказал как-то Кнехт, -- не
только вполне прилично довел свою роль до конца, то есть
пытался играть истинного Магистра, но, по моему разумению,
совершил и куда большее: он принес себя в жертву этой Ludus
sollemnis как своей самой торжественной и последней официальной
обязанности. Вы были жестоки, люто жестоки с ним, у вас имелась
возможность спасти праздник и Бертрама, но вы этого не сделали,
однако не мне судить, вероятно, у вас были свои причины.
Теперь, когда вы настояли на своем и бедняга Бертрам уничтожен,
вам следует проявить великодушие. Как только он вернется,
необходимо пойти ему навстречу, дать понять, что вы оценили
принесенную им жертву.
Тегуляриус покачал головой.
-- Мы ее оценили, -- сказал он, -- и приняли. Но на твою
долю выпало счастье быть па сей раз, так сказать,
беспристрастным участником Игры, гостем, а потому ты не мог
всего заметить. Нет, нет, Иозеф, нам уже не представится
возможность проявить какие-нибудь добрые чувства по отношению к
Бертраму. Он осознал, что жертва его была необходима, и, думаю,
никогда уже не будет пытаться взять ее назад.
Только теперь Кнехт понял его и с грустью умолк. Ведь и
правда, он пережил эти праздничные дни не как истинный
вальдцелец и товарищ, а скорее как гость, и потому только
теперь ему открылось, как, собственно, обстояло дело с жертвой
Бертрама. До сих пор Бертрам представлялся ему честолюбцем,
раздавленным бременем непосильной задачи и отныне вынужденным
расстаться со всеми своими честолюбивыми замыслами, забыть, что
когда-то был "тенью" Магистра и возглавлял ежегодную
торжественную Игру. И только теперь, когда он услыхал слова
друга. Кнехт, внезапно онемев, понял: судьи Бертрама осудили
его, и он никогда не вернется. Ему разрешили довести Игру до
конца и даже помогали, постольку, поскольку на желали скандала,
но сделано это было не для того, чтобы пощадить Бертрама, а
ради Вальдцеля.
Сама должность Бертрама требовала завоевания полного
доверия не только Магистра -- в этом Бертрам вполне преуспел,
-- но и в не меньшей мере доверия элиты, а его-то достойный
сожаления заместитель так и не смог добиться. Соверши он
ошибку, иерархия не встала бы на его защиту, как она встала бы
на защиту его повелителя. И если былые товарищи его не
признали, никакой авторитет уже не в силах его спасти, и эти
товарищи, репетиторы, превращаются в его судей. Если они
неумолимы, "тени" приходит конец. Так оно и случилось на этот
раз. Из своего путешествия в горы Бертрам уже не вернулся.
Прошло немного времени, и в Вальдцеле распространился слух, что
он сорвался в пропасть и погиб. Больше о нем никто не упоминал.
Тем временем в Селение Игры каждый день наведывались
старшие и высшие должностные лица из руководства Ордена и
