полюбившимся местом и с пройденным отрезком жизни, однако в
результате созерцательных упражнений, предназначенных для
подготовки к ежегодной Игре (он проделал их без руководителя и
без товарищей, но строго придерживаясь предписаний), у него
появилось и предпраздничное настроение. Оно не ухудшилось
оттого, что ему не удалось уговорить отца Иакова принять давно
уже последовавшее приглашение Магистра Игры и поехать вместе с
ним на праздник: Кнехту была вполне понятна сдержанность
старого антикасталийца, сам же он на некоторое время
почувствовал себя освободившимся от всех стеснявших его
обязанностей и полностью отдался предвкушению ожидаемых
торжеств.
У праздников свои законы. Полностью провалиться настоящий
праздник никогда не может, даже при неблагосклонном
вмешательстве высших сил; для твердого в вере крестный ход и
под ливнем сохраняет свою торжественность, его не обескуражит и
подгоревшее праздничное угощение, а потому для адепта Игры
каждый годичный Ludus есть праздник и а некотором роде
священнодействие. Тем не менее, как все мы хорошо знаем, бывают
праздники и Игра, когда все особенно ладится, одно окрыляет и
возвышает другое, это случается и с музыкальными, и с
театральными представлениями, которые без явно видимых причин,
словно по волшебству, достигают необычайных вершин, оставляя в
душе участников глубокий след, в то время как другие, ничем не
хуже подготовленные. Остаются не более чем добросовестной
работой. Поскольку рождение подобного возвышенного чувства
зависит в какой-то мере и от душевного состояния участника,
следует признать, что Кнехт был наилучшим образом подготовлен:
никакие заботы не угнетали его; он с почетом возвращался с
чужбины и пребывал в радостном ожидании грядущего.
Однако на сей раз Ludus sollemnis не было суждено стать
осененным чудом, особо освященным и сияющим праздником.
Ежегодная Игра была на этот раз безрадостной, поразительно
несчастливой, чуть что не полностью провалившейся. Хотя многие
из присутствовавших испытали возвышенные чувства и
благоговение, но, как и всегда в таких случаях, собственно
устроители и ответственные лица особенно остро ощутили
сгустившуюся над всем праздником тягостную атмосферу неудачи,
непрестанных помех и просто невезения. По Кнехт не был среди
тех, кто особенно болезненно переживал все это, хотя,
разумеется, и он испытал некоторое разочарование в своих
возвышенных ожиданиях; тем не менее ему, не бывшему
непосредственным участником и не несшему никакой
ответственности, удалось в те дни, несмотря на то что торжество
не было осенено благодатью истинной святости, проследить
благоговейно за всей весьма остроумно построенной Игрой и без
помехи дать отзвучать в себе медитации, ощутить в благодарном
порыве знакомую всем гостям этих Игр атмосферу празднества и
жертвоприношения, мистического слияния всей общины слушателей
воедино у ног божества, что торжественная Игра способна внушить
даже тогда, когда она для самого узкого круга устроителей
"провалилась". Но и он не остался нечувствительным к роковому
предопределению, тяготеющему над этим празднеством. Сама игра,
план ее и структура были без изъяна, как и все игры Магистра
Томаса, более того, эта игра была одной из самых впечатляющих,
самых наивных и непосредственных его игр. Но исполнение ее
преследовал злой рок, и в Вальдцеле до сих пор о ней не забыли.
Когда Кнехт за неделю до начала торжества прибыл в
Вальдцель, чтобы отметиться в канцелярии Селения Игры, его
принял не Магистр, а его заместитель Бертрам, который хотя и
весьма любезно приветствовал его, однако довольно сухо и
несколько рассеянно сообщил, что досточтимый Магистр на днях
заболел, а он, Бертрам, недостаточно информирован о миссии
Кнехта. Посему он не может принять у него отчет, а просит
Кнехта отправиться в Хирсланд, доложить о себе руководству
Ордена, там же официально отметить свое возвращение и ожидать
дальнейших приказаний. То ли голосом, то ли каким-нибудь жестом
Кнехт выдал свое недоумение по поводу холодного и чересчур уж
краткого приема, и Бертрам поспешил извиниться. Да простит его
коллега, если он его разочаровал, но пусть он поймет
необычайность данной ситуации: Магистр прикован к одру болезни
-- и это накануне ежегодной Игры, и никто не в состоянии
сказать, сможет ли Магистр ею руководить или это придется
сделать ему, его заместителю. Болезнь Досточтимого не могла
нагрянуть в более затруднительный и щекотливый момент. Он,
разумеется, всегда готов исполнить официальные обязанности
Магистра, но в столь краткий срок достойным образом
подготовиться к большой Игре и взять на себя руководство ею --
это, как он опасается, будет свыше его сил.
Кнехту было жаль этого явно убитого неожиданным оборотом
дела и несколько потерявшего равновесие человека; не в меньшей
мере он сожалел и о том, что в таких руках будет сосредоточена
вся ответственность за успех торжества. Слишком уж долгое время
Кнехт провел вне Касталии и потому не мог знать, сколь
обоснованны опасения Бертрама, ибо тот -- и это самое скверное,
что может стрястись с заместителем, -- с некоторых пор лишился
доверия элиты, так называемых репетиторов, и положение его
действительно можно было назвать затруднительным. С грустью
Кнехт думал о верховном мастере Игры, безупречно владевшей
классической формой и иронией, об этом совершенном Магистре и
рыцаре; Иозеф ведь так предвкушал встречу с ним, так надеялся,
что тот выслушает его и вновь введет в маленькую общину адептов
Игры, быть может, даже в какой-нибудь ответственной должности.
Присутствовать при том, как Магистр Томас величаво дирижирует
торжественной Игрой, трудиться под наблюдением его зорких глаз,
прилагать старание, дабы заслужить его похвалу, всегда было
горячим желанием Кнехта: теперь же, узнав, что болезнь закрыла
ему доступ к Магистру и его, Кнехту, передали другим
инстанциям, он испытывал горькую боль и разочарование. Правда,
в какой-то мере это компенсировалось почтительной
доброжелательностью, более того, даже дружественностью, с
какими его приняли и выслушали секретарь Ордена и господин
Дюбуа. Из первой же беседы с ними он узнал, что в римском
проекте его не намерены более использовать и что его желание
вернуться в Вальдцель и к Игре удовлетворено. Для начала ему
предложили занять квартиру в доме для приезжих Vicus lusorum и
несколько освоиться, а также присутствовать при ежегодной Игре.
Вместе с другом Тегуляриусом он посвятил оставшиеся до
празднества дни посту и упражнениям в медитации и принял
благоговейное и благодарное участие в той необычной Игре,
которая оставила после себя столь неутешительные воспоминания.
Странная эго должность -- заместителя Магистра, которого
иногда называют "тенью", особенно когда речь идет о заместителе
Магистра музыки или Магистра Игры. У каждого Магистра есть
заместитель, его не назначает Верховная Коллегия, а Магистр сам
выбирает его из небольшого круга кандидатов, неся полную
ответственность за все его поступки и подпись. Для кандидата
это великое отличие и знак высшего доверия, если Магистр
изберет его своим заместителем, тем самым делая его своим
ближайшим сотрудником, как бы правой рукой; всякий раз, когда
сам Магистр по каким-либо причинам отсутствует, заместитель
исполняет его обязанности, правда, не все: так, при голосовании
в Верховной Коллегии он имеет право выступать только в роли
передатчика мнения своего шефа, но ему не разрешено участвовать
в прениях, вносить предложения и тому подобное. И все же, хотя
назначение кандидата заместителем всемогущего Магистра ставит
его на высокий пост, порою Весьма представительный, оно
означает тем не менее что-то вроде преждевременной отставки,
ибо в рамках официальной иерархии заместитель представляет
собой некий обособленный случай: ему поручают выполнение весьма
важных функций, оказывают почет, но в то же время лишают
некоторых прав и возможностей, которыми пользуются все
остальные. Два обстоятельства характеризуют его исключительное
положение: заместитель не отвечает за свои действия в
должности, и путь вверх по дальнейшим ступеням иерархии ему раз
и навсегда заказан. Правда, это закон неписаный, но его легко
вычитать в истории Касталии: не было ни одного случая, чтобы
после смерти или низложения Магистра место это заняла бы его
"тень", которая так часто заменяла его при жизни и само
существование которой, казалось бы, предопределяло ее в
наследники. Подобная практика как бы умышленно подчеркивает
непреодолимость рубежа, представляющегося весьма непрочным и
подвижным: граница между Магистром и его заместителем выступает
как некий символ границы между должностью и личностью. Итак,
касталиец, вступая на высокий пост заместителя, окончательно
прощается с перспективой самому когда-нибудь стать Магистром,
слиться с облачением и регалиями, которые так часто,
представляя Магистра, носит на себе, но вместе с тем он
получает странное и двусмысленное право перекладывать вину за
совершенные ошибки на плечи своего Магистра, который один
должен отвечать за него. И действительно, бывали случаи, когда
Магистр становился жертвой избранного им заместителя и из-за
грубого упущения, совершенного последним, вынужден был уходить
в отставку. Прозвище, которым в Вальдцеле наградили заместителя
Магистра Игры, вполне оправдывается его странным положением.:
как его связью, почти идентичностью с Магистром, так и
призрачностью его официального существования, как бы лишенного
субстанции. Его именуют, как уже сказано, "тенью".
Уже многие годы роль "тени" при Магистре Томасе фон дер
Траве{2_5_06} исполнял человек по имени Бертрам, которому
недоставало скорее удачи, нежели одаренности или доброй воли.
Это был отличный мастер Игры, что, собственно, само собой
разумелось, по меньшей мере неплохой учитель и добросовестный
чиновник, бесконечно преданный своему Магистру; тем не менее он
в последние несколько лет потерял всякое расположение
должностных лиц и восстановил против себя подрастающее
поколение элиты, поскольку же в нем не было ничего от рыцарства
его повелителя, он лишился всякой уверенности и покоя. Магистр
не расстался с ним, а все эти годы всячески оберегал его от
столкновения с элитой, все реже и реже использовал его для
публичных выступлений, поручая ему заниматься в Канцелярии и
Архиве. Вот этот-то незапятнанный, но нелюбимый или ставший
нелюбимым человек, которому счастье явно отказывало в
благосклонности, из-за болезни своего Магистра неожиданно стал
во главе Vicus lusorum, и в случае, если бы ему действительно
пришлось руководить торжественной Игрой, во время празднества
оказался бы на самом видном посту во всей Педагогической
провинции. Справиться с подобной задачей он мог только, если бы
ему оказали доверие и поддержку большинство мастеров Игры или,
по меньшей мере, репетиторы, а это, к сожалению, не имело
места. Вот и случилось, что на сей раз Ludus sollemnis стала
для Вальдцеля тяжким испытанием, почти катастрофой.
Только за один день до официального начала Игры было
объявлено, что Магистр серьезно болен и не в состоянии взять на
себя руководство. Неизвестно, входила ли задержка этого
известия в намерения самого больного, который, возможно, до
последней минуты надеялся, собрав все силы, все же возглавить
