человека, мысль об универсальности -- нашел самое полное свое
выражение в высочайшей нашей Игре. Быть может, для физика,
историка музыки или для другого какого-нибудь ученого
аскетическое отметание всего, что не относится к его
специальности, отказ от мысли об универсальности на какое-то
время и способствует быстрому достижению успеха в узких рамках
одной дисциплины, но мы, адепты Игры, не имеем права
устанавливать для себя подобные ограничения и предаваться
самоуспокоенности, ибо наша задача -- пестовать идею
universitas litterarum и наивысшее ее выражение -- благородную
Игру, спасти ее от тенденции отдельных дисциплин к
самоуспокоенности. Но разве мы можем спасти то, что само не
желает быть спасенным? Разве мы можем заставить археолога,
педагога, астронома и т.п. отказаться от самодовольной
ограниченности своей специальности и неустанно распахивать окна
в другие дисциплины? Всякими предписаниями и преподаванием Игры
как обязательной дисциплины в школах мы не добьемся этого, не
помогут и напоминания о том, какие цели преследовали наши
предшественники этой Игрой. Необходимость нашей Игры, да и нас
самих, мы можем доказать только в том случае, если будем
поддерживать ее на своем высоком уровне, чутко подхватывать
каждый новый успех, каждое новое направление и научную
проблему, если нашей универсальности, нашей благородной и
вместе опасной игре с мыслью о единстве мы будем вновь и вновь
придавать самый заманчивый, привлекательный и убедительный
характер и будем играть в нашу Игру так, что и серьезнейший
исследователь, и прилежнейший специалист не смогут уклониться
от ее призыва, от ее пленительного зова. Представим на минуту,
что мы, адепты Игры, трудились бы с меньшим рвением, курсы Игры
для начинающих стали бы скучными и поверхностными, в играх для
продвинувшихся ученые специалисты уже не смогли бы обнаружить
биения жизни, высокой духовной актуальности и интереса, две или
три наши ежегодные Игры подряд гостям показались бы
старомодной, безжизненной церемонией, пустым пережитком
прошлого -- много ли понадобилось бы времени, чтобы Игра, а
вместе с нею и мы, погибли? И сейчас уже наша Игра в бисер не
на той блистательной вершине, на какой она находилась поколение
тому назад, когда наше ежегодное торжество длилось не одну или
две, а три и даже четыре недели и было главным событием года не
только для Касталии, по и для всей страны. Правда, и ныне наш
праздник время от времени посещают представители правительства,
но как правило -- это скучающие гости. Присылают своих
посланцев и некоторые города и сословия, но по окончании
торжественного акта эти представители мирских властей уже не
раз вежливо давали нам понять, что длительность празднества ие
позволяет многим городам послать своих послов, и не пора ли
значительно сократить торжество, или же в будущем назначать его
только раз в два или три года? Что ж, такой ход вещей, вернее,
такой упадок мы не в силал остановить. И вполне возможно, что
очень скоро там, аа пределами Касталии, никто уже не будет
понимать нашей Игры, а ежегодное торжество наше 6удет
отмечаться раз в пять или десять лет, а то и вовсе никто не
вспомнит о нем. Но чему мы в состоянии и обязаны
воспрепятствовать -- так это дискредитации и обесцениванию Игры
на ее родине, в нашей Педагогической провинции. Здесь борьба
наша имеет смысл и приводит все к новым и новым Победам. Каждый
день мы видим, как юные ученики элиты, прежде без особого
энтузиазма ходатайствовавшие о приеме на курсы Игры и
закончившие их вполне прилично, однако без должного
вдохновения, внезапно бывают захвачены самим духом Игры, ее
интеллектуальными возможностями, ее благородными традициями, ее
потрясающей душу силой и становятся страстными нашими
поборниками и приверженцами. Во время Ludus sollemnis мы видим
у себя именитых ученых, которые, как нам язвестно, в течение
всего года погружены в труды и заботы и смотрят на нас, адептов
Игры, свысока, посылая нашему институту далеко не лучшие
пожелания, но торжественный яраздник наш, волшебство нашего
искусства приносят им душевное облегчение, даруют новую
молодость, возвышают их; укрепив свой дух, взволнованные и
окрыленные в сердце своем, они покидают нас со словами почти
пристыженной благодарности. Присмотримся на минуту и к
средствам, имеющимся в нашем распоряжении, к мы увидим прежде
всего богатейший и отличнейший аппарат, средоточием и сердцем
которого является Архив Игры; последний благодарно используется
нами всеми чуть ли не ежечасно, и мы, от Магистра и Архивариуса
до последнего помощника, обязаны служить ему. Самое же дорогое
и самое животворное, что у нас есть, -- это исконный
касталийский принцив отбора наилучших -- элиты. Школы Касталии
отбирают лучших учеников по всей стране и воспитывают их. И в
Селении Игры мы также стремимся отобрать наилучших из способных
к Игре, Привязать их it себе и обучить с предельным
совершенством. Наши курсы и семинары начинают посещать сотни
учащихся, и многие расстаются с ними, не доучившись, но из
лучших мы готовим подлинных адептов, мастеров своего дела; и
каждый из вас знает, что в нашем искусстве, как и во всяком
другом, нет предела для роста и что каждый из нас, войдя
однажды в элиту, всю жизнь будет трудиться над дальнейшим
развитием, совершенствованием, углублением себя самого и нашего
искусства, не считаясь с тем, входит он в состав нашего
аппарата должностных лиц или нет. Частенько мы слышим голоса,
утверждающие, будто элита -- роскошь, а посему, мол, не следует
воспитывать большее число элитных мастеров, чем нужно для
замещения должностей. На это заметим, что наши должностные лица
существуют не ради самих себя, и далеко не всякий может быть
чиновником, как, например, далеко не всякий хороший филолог
может быть хорошим педагогом. Во всяком случае, мы, должностные
лица, знаем и чувствуем очень хорошо, что репетиторы не просто
наш резерв одаренных и опытных игроков, иэ числа которых мы
пополняем свои ряды и получаем своих преемников. Я бы даже
сказал, что это -- побочная функция нашей элиты, хотя перед
людьми несведущими мы эту функцию подчеркиваем, коль скоро речь
заходит о смысле и праве на существование всего нашего
института. Нет, мы вовсе не смотрим на репетиторов только как
на будущих Магистров, руководителей курсов, служителей Архива,
-- они есть самоцель, их небольшой отряд и есть подлинная
родина и будущность Игры; именно в них, в этих нескольких
десятках голов и сердец, проигрываются ходы, варианты, взлеты
Игры и ее диалоги с духом времени и обособившимися науками.
Только здесь наша Игра играется полноценно и правильно, с
полной отдачей сил, только здесь, в нашей элите, она самоцель и
священное служение, только здесь она свободна от дилетантства,
от ученого верхоглядства, от важничанья, а равно и от суеверия.
Вам, вальдцельским репетиторам, вверено будущее нашей Игры. И
если она -- сердце, сокровеннейшая суть Касталии, то вы --
самое сокровенное и живое в нашем Селении Игры, вы -- соль
Педагогической провинции, ее дух и ее вечная тревога. Не
приходится опасаться, что число ваше будет чрезмерно велико,
ваше рвение чрезмерно сильно, а страсть к великолепной Игре
чересчур горяча; множьте их, нагнетайте их! Как для вас, так и
для всех касталийцев существует по сути лишь одна-единственная
опасность, перед которой мы все ежедневно, ежечасно должны быть
начеку. Идея нашей Провинции и нашего Ордена зиждется на двух
принципах: на объективности, правдолюбии в изысканиях и на
пестовании медитативной мудрости и гармонии. Держать оба
принципа в равновесии означает для нас быть мудрыми и
достойными нашего Ордена. Мы любим науки, каждый свою, и все же
знаем, что преданность науке не всегда способна уберечь
человека от корысти, порочности и суеты, история знает немало
тому примеров, и образ доктора Фауста не что иное, как
литературная популяризация указанной опасности. В иные века
искали спасения в слиянии интеллекта и религии, исследования и
аскезы, их universitas litterarum управлялась теологией. Для
нас медитация, многосложная йогическая практика есть то орудие,
посредством которого мы стремимся заклясть зверя в нас самих и
притаившегося в каждой науке дьявола. Но вы не хуже моего
знаете, что и наша Игра имеет своего дьявола и что он способен
толкнуть нас к бездушной виртуозности, к самодовольству, к
артистическому тщеславию, к честолюбию, к стремлению захватить
власть над другими и тем самым к злоупотреблению этой властью.
Вот почему мы нуждаемся еще и в другом воспитании, помимо
интеллектуального, вот почему мы подчинили себя морали Ордена;
вовсе не ради того, чтобы нашу активную духовную жизнь
превратить в мечтательную, душевно вегетативную, напротив,
чтобы сохранить способность к высшим духовным взлетам. Нам не
следует стремиться к бегству из vita activa в vita
contemplativa{2_7_01}, но мы должны пребывать в бесконечных
странствиях между ними и чувствовать себя дома одновременно и
тут и там, должны жить в каждой из них".
Мы привели здесь слова Кнехта, записанные и сохраненные
его учениками, ибо слова эти необыкновенно ярко выражают его
взгляды на свою службу, во всяком случае в первые годы его
магистерства. О выдающихся педагогических способностях Кнехта,
которым он вначале сам поражался, говорит, между прочим,
большое число дошедших до нас записей его лекций и выступлений.
Высокий пост принес ему неожиданное и большое открытие: учить
было чрезвычайно легко и доставляло ему огромную радость.
Поистине это было неожиданно, до сих пор он никогда не мечтал о
педагогическом поприще. Впрочем, как всем членам элиты, и ему в
последние годы студенчества поручали чтение лекций; замещая
кого-нибудь, он вел курсы Игры различных ступеней, чаще,
правда, он играл для участников подобных курсов роль
ассистента, но в ту пору свобода изысканий и предельная
сосредоточенность на предмете его занятий были ему столь дороги
и важны, что он, хотя и тогда уже был хорошим и любимым
педагогом, смотрел на подобные поручения скорее как на
нежелательную помеху. И наконец, в бенедиктинской обители он
тоже вел курсы, имевшие, правда, сами по себе малое значение и'
еще меньшее для него самого: учение у отца Иакова{2_6_06},
знакомство с ним оттеснили тогда все остальное. Больше всего
ему хотелось в то время быть хорошим учеником, воспринимать и
впитывать в себя все преподносимое ему. Теперь же ученик сам
превратился в учителя и, как таковой, справился с огромной
задачей, вставшей перед ним сразу же после вступления на
высокий пост: в борьбе за свой авторитет, за тождество личности
и должности он победил.
При этом он сделал два открытия: он открыл для себя
радость передавать другому интеллекту накопленные духовные
богатства и при этом видеть, как последние преобразуются там в
совершенно новые формы и излучения, то есть радость учить; и
затем он открыл борьбу с неподатливой индивидуальностью
студента или школьника, завоевание и сохранение авторитета и
духовного руководства, то есть радость воспитывать. Он никогда
не отделял одно от другого, и за все время своего магистерства
не только подготовил большое число хороших и превосходных
адептов Игры, но и личным примером, призывом, строгим своим
долготерпением, обаянием своим и силой характера выявил в
