разные.
- Что говорит сейчас эта стрелка?
- То, что скоро будет толчок. Только не стрелка, а шкала. Она
показывает электрическое сопротивление грунта. Форшок будет через
несколько часов.
- Раньше, через полчаса. Мы уже не успеем приготовить еду.
- Ты разве знаешь, что такое форшок?
- Я догадался.
Форшок был небольшой, шестибальный. Бункер трясло двадцать две
секунды. Все предметы внутри были закреплены. После толчка Ние проверила
сеть. Большинство наружных приборов не работало. Это значило, что
прошлогодний толчок, который порвал кабель, был не меньше девяти баллов.
Предстоящее зимлетрясение будет еще сильнее.
Следующие три дня были наполненны работой. Незнакомец распрашивал о
приборах, Ние объясняла. Наконец она устала объяснять.
- Слушай, что тебе нужно?
- А чего хочешь ты?
- Сказать правду? - просила Ние.
- Я увижу, если солжешь.
- Хорошо. Я пришла сюда, чтобы уйти. Это самое опасное место во свей
стране. Может быть, самое опасное на планете. Когда произойдет
землетрясение, мы не сможем выжить. Для работы здесь нужны два человека.
Но ты видишь, я одна.
- Никто не согласился пойти с тобой.
- Верно. Но я не самоубийца. Мои родители погибли. Большинство
родственников тоже. Сейчас никто не рожает детей, потому что их нечем
кормить и потому что их жизнь всегда может оборваться. Мы умираем,
понимаешь ли ты? Мы обречены! А мне всего лишь двадцать четыре с
половиной. Я умна, я здорова, я хочу иметь семью и ребенка. Я хочу иметь
много детей - четыре, пять, восемь! Я в детстве играла в куклы и только в
куклы! В этой стране у меня ничего нет - скоро здесь не останется вообще
ничего. В пяти километрах отсюда граница, а в двух днях пути безопасная
зона. Если бы не ты, я бы давно ушла. С моими знаниями я бы не пропала в
любой стране мира. Я шесть лет зубрила науку и день, и ночь, у меня даже
не было друзей - все только для того, чтобы попасть сюда. Даже если мои
знания никому не нужны, я согласна работать где угодно или вообще просить
милостыню - но я хочу быть живой! Делай со мной что хочешь, только,
пожалуйста, отпусти меня.
- А как же твои слова о тысячах спасенных жизней?
- Они расчитаны на баранов.
- А слова о нашей истории, о древней культуре, о памятниках, которые
разрушались, восстанавливались и снова разрушались? Ты сможешь жить без
этого? А как же благодарные поколения, которых ты не захотела спасать?
- Отпусти меня, пожалуйста. Я всегда буду тебе благодарна. Я знаю,
что для тебя ничего не значит благодарность незнакомой женщины, но
пожалуйста, отпусти.
- Расскажи мне об этих приборах, - сказал незнакомец.
- У нас нет времени.
- Время есть. Вначале замолчит земля. Потом земля начнет пухнутиь.
Тогда у нас останется четыре дня. А за два дня до начала загорятся
верхушки сосен.
- Этого не может быть.
- Если останешься, увидишь.
- Нет, - сказала Ние.
- В последний день мы смогли бы поесть мяса. Не все животные ушли из
этих мест. Остались свиньи, которые совсем одичали. В день перед
землетрясением они ложатся на землю и не встают, наверное, от страха.
Можно приготовить вкусный обед. За час перед землетрясением небо начнет
светиться даже днем. Это будет красиво.
- Я все решила, - сказала Ние. - Ты прав, но я все решила. Я ведь
всего лишь женщина, не забывай.
Этим вечером они сидели на склоне, глядя на небо. Сияние усилилось,
было почти светло. Они говорили обо всем понемногу; Ние знала, что скоро
уйдет и не увидет этого человека никогда. Он погибнет, скорее всего. Это
знание позволяло ей говорить откровенно и забираться в такие глубины
откровенности, которых она не знала в себе. Ей было больно - как бывает
больно узнать, что дорогой тебе человек уже умер много лет назад.
- Смотри, начинает подниматься земля. Если будешь смотреть
вниательно, ты увидешь сейчас, как она распухает.
- Я не хочу этого видеть, - сказала Ние, - мне не интересен этот
кошмар. Скажи, зачем тебе мои знания?
- После того, как ты уйдешь, я останусь и доделаю твою работу. Может
быть, это спасет тысячи жизней.
- Может быть и не спасет. Ты ведь погибнешь.
- Я знаю, как себя вести. Человек всегда может спастить, если
останется спокоен. Разве ты не знала этого?
- Не знала. Но тебя будет судить.
- Но я смогу отдать диски. Ты согласна со мной?
- Да, - сказала Ние.
- Тогда иди.
- Сейчас?
- Сейчас, иначе будет поздно. Иди. Ты знаешь, что получится, если
скрестить птицу, перелетающую океаны, и тысячелетний кипарис, навсегда
сросшийся со своим клочком земли?
- Не знаю.
- Ты поймешь тогда, когда станет очень больно. Иди.
Она встала и пошла, не оглядываясь. Это было самым трудным - не
оглянуться. Поэтому она не выдержала и оглянулась. Она стояла на вершине
гребня. Над ее головой переливалось прекрасное голубое сияние, природа
которого немзвестна человеку. Она знала, что ее силуэт хорошо виден на
фоне неба. Но того, что осталось внизу, она уже не видела.
СЕРГЕЙ ГЕРАСИМОВ
КОМЕДИАНТЫ
Она из тех молодых женщин, которые не имеют возраста. Ей может быть и
восемнадцать и двадцать восемь. Ее тело гибко, как лист камыша. Она
гениальная в своем роде женщина-змея; она умеет изгибаться и складываться
до полной потери человеческого облика. Ее суставы гнутся во все стороны и
она любит пугать случайных попутчиков, неожиданно сгибая руку в локте
назад. Потом она смеется и в ее смехе слышится совершенно детское счастье.
Фургон медленно катился по степи, приминая колесами одуванчики. Было
пыльное утро, над теплой дорогой уже начинал струиться воздух. Они только
что позавтракали и теперь отдыхали, думая каждый о своем: Анри - о стрижах
в небе; Николь - о числе пятьдесят.
Николь и Анри - их псевдонимы, ведь они комедианты, точнее, только
она. Анри не выступает, он рисует портреты. Его портреты всегда похожи, но
не всегда нравятся, потому что бывают слишком похожи. Но он художник и
рисует как ему хочется.
Они оба перегибают палку в своем искусстве.
Николь открыла папку с рисунками. На каждом рисунке была изображена
она - на каждом рисунке в новой невероятной позе. Сорок восемь портретов
себя самой. Она любила перебирать эти листки - с тем чувством, с каким
скряга перебирает слитки золота. Каждый листок - это месяцы работы и
месяцы жизни.
Дорога чуть заметно шла вниз, огибая посадку. Часа через три-четыре
дорога приведет к городу. Там они остановятся, переждут дневную жару и к
вечеру дадут представление. Николь обязательно сделает что-то новое - на
мгновение публика замрет, потом кто-нибудь уйдет, плюнув на землю и
выругавшись, кто-то будет смеяться и улюлюкать, но каждый запомнит
невероятную женщину-змею и, может быть, когда-нибудь расскажет о ней своим
детям.
- Еще два, - сказала Николь.
- Что два?
- Еще два рисунка и будет ровно пятьдесят. Что мы будем делать
дальше?
- Тебе надоело выступать? - спросил Анри.
- Не знаю. Я хотела сказать - совсем дальше.
- А совсем дальше у нас будет свой дом с садом и много детей. Или у
нас будет своя труппа, а ты будешь знаменита на весь мир.
- Так не бывает, - улыбнулась Николь.
- Бывает. Ты же самая лучшая.
- Да, я самая лучшая.
К обеду они подьехали к городу и остановилсь у пруда. В грязном пруду
плескались дети. Старая круглая липа давала прохладную благоухающую тень.
В траве под липой Анри нашел несколько шампиньонов. Перед представлением
нужно было размяться, но солнце светило так ярко сквозь темную зелень
листьев, что Николь решила просто полежать.
Отдохнув, они поехали дальше, вдоль широкой дороги, через опустевшую
уже базарную площадь, к маленькому скверику с редкими деревьями. Такие
скверики всегда есть в маленьких городах, в них по вечерам собираются
люди, которым нечем заняться.
Этим вечером Николь, как обычно, была белым силуэтом. Она выступала в
белом трико, а ее лицо было закрыто белой безглазой маской. С фургончика
снимался брезент и ставился черный полукруглый занавес - фон для белого
силуэта. Движения белой фигуры были сюрреальны. Черные стрижи метались в
свете заходящего солнца и иногда оранжево взблескивали крылышками. За
вечер Анри сделал сорок девятый рисунок и еще четыре портрета местных
хвастунов. На представления всегда собирались люди: стоит поставить
занавес и перед ним уже маленькая толпа.
Николь не удался новый трюк: толпа ахнула, но не замерла. В таких
случаях Николь обязательно повторяла. Анри ждал посторения, чтобы довести
свой рисунок до совершенства - совершенство было его единственным богом.
Повторив, Николь просто села и осталась сидеть, улыбаясь белой маской
растерявшейся толпе. Толпа уже начинала оттаивать и расходиться, а Николь
сидела и улыбалась. Улыбка, нарисованная на маске, была настоящей, потому
что Николь улыбалась всегда - иногда весело, иногда нежно - и не умела
быть серьезной.
Толпа разошлась и Анри стал готовить продукты к ужину, Николь все еще
сидела, улыбаясь. Наконец, она сняла маску и тряхнула короткими волосами,
но все равно осталась сидеть. Обычно она помогала готовить ужин.
- Иди ко мне, - сказал Анри.
Он до сих пор еще ничего не заметил.
- Я не могу, - ответила она.
- Не можешь?
- Не могу. Кажется, я не чувствую ног. Прости меня пожалуйста.
Прости меня - слова, разрушившие мир.
Разрушенный мир остался столь же красив. Влюбленные птицы чертили в
небе бездумные письмена, догоняя друг друга. Небо плыло над запрокинутой
головой, тихо вздрагивая при каждом толчке колес, темнело, проваливалось
выше. Карие, с огненной каемкой облака, громоздились у горизонта, будто
догорающие развалины городов.
Больница стояла далеко за городом, она наверняка была закрыта в этот
поздний час. Дорога поднималась, то и дело сворачивала, обходя мелкие
болотца. Николь лежала на спине, глядя в небо, прислушиваясь к чему-то,
слышному только ей. На все вопросы она отвечала "нет" и Анри уже перестал
спрашивать.
- Только сорок девять, - вдруг сказала она.
- Что сорок девять?
- Ты успел сделать только сорок девять рисунков.
- Молчи. Тебе лучше не говорить.
- Мне уже все можно, - ответила Николь, - сорок девять - неровное
число.
Когда они подьехали к больнице, было совсем темно. Ворота были
открыты. Лениво залаяла местная собака и, выполнив свой собачий долг,
успокоилась. Над дверью светился фонарик. Анри поднялся по ступенькам и
позвонил.
Он вернулся вместе с женщиной в халате. Женщина сочувственно качала
головой, слушая историю, но выслушав, сказала, что ничем помочь нельзя.
Завтра суббота и в ближайшие два дня доктора не будет. Пациентов в
больнице нет, ведь лето - горячая пора и никто не болеет летом. Она
посоветовала приехать в понедельник.
- Что мы будем делать? - спросил Анри.
- Поедем к пруду, там было хорошо.
Они снова остановились у пруда под липой и провели там два дня. Так
же плескались крикливые дети и шампиньоны прятались в траве, и так же
мощно сияло солнце. Николь лежала на спине и смотрела в небо сквозь ветви
дерева. Ей становилось лучше. В понедельник утром она уже смогла встать и
сделать с опаской несколько коротких шагов. Ее ноги уже не подламывались в
коленях. Но Анри помнил свой ужас, когда она впервые попыталась встать и
рухнула как кукла с тряпичными ногами.
