затем они с воплями и стонами кинулись из дворца. Из глаз
высочайших особ рекой текли слезы, многих рвало. Не переставая
кричать и плакать, в каком-то единодушном помешательстве они
разбегались по каретам. В двадцать минут великое посольство
съехало со двора и в ужасе помчалось прочь из Саврасии. Во
всеобщей суматохе гостей никто не пытался удерживать.
От происшедшего сердце царя Гордея захлестнула лютая
ненависть, и он положил внутри себя извести быдло во что бы то
ни стало. А быдло само испугалось, что совершило недозволенное.
Оно опрометью бросилось в свою спальню, заперлось изнутри на
ключ, забилось под кровать и дрожало там, как осиновый лист.
Вечером из монастыря приехал Ванятка и толкнулся в двери к
быдлу:
-- Дядюшка быдло, я епископа отвез! Пойдем жирафу
смотреть!
-- Не могу, Ванятка,- боюсь,- отвечало быдло из-под
кровати. -- Плешивый холуй на меня лютую злобу отрастил, он
меня теперь переговнит!
Подошедший Никифоров рассказал Ванятке о случившемся.
Ванятка побежал к царю:
-- Дяденька Гордей, не убивайте быдло, оно хорошее!
Государь приказал немедля увезти Ванятку из столицы. Он
вызвал к себе посла Калдина и в этот час держал совет с ним и
начальником тайной службы. Посол все взвесил и по соображениям
высшей политики решил на сей раз принять сторону царя Гордея.
-- Некоторое время назад я выписал из Вестландии одну
машину,- сказал посол.- Полагаю, она поможет справиться с
врагом вашего величества. Но мне потребуется день-другой, чтобы
собрать и пустить механизм в ход. Мне нужны слесари, кузнецы,
бочары, золотари и еще кое-кто из ремесленников.
Император немедленно вручил инженеру необходимые
полномочия. Работа закипела. От дворца ко двору посольства
принялись сновать люди, по городу разъезжали конные наряды,
дворец был оцеплен стрельцами.
Секретарь Ерофей и князь Песков убеждали генерала
Голованова:
-- Потап Алексеевич, пойди к нему, -- ты армия... Нельзя
же так!..
Генерал молчал. Он не спал ночь, утром надел свои ордена и
вошел к государю.
-- Князь-правитель повинен смерти за государственную
измену,- хладнокровно сказал император.
Начальник тайной полиции подскочил к Голованову и
завизжал:
-- Ты забыл, как звал его на турок идти, а он отказывался!
Нам стало известно, что он собирался принять ислам! Какие еще
нужны доказательства?..
Генерал Голованов схватился за саблю:
-- Пошел прочь, холуй, или я тебя зарублю!..
Налетевшие золотари вырвали у Голованова саблю, сорвали с
него эполеты и выбросили генерала в окно. Голованов покатился в
дорожной пыли и заплакал. Потом он медленно приподнялся, сел на
мостовой, скрестив перед собой ноги, и стал посыпать голову
пылью. С неподвижным лицом он сидел перед дворцом полдня.
Государь подошел к окну и выразил свое неудовольствие.
Начальник тайной полиции высунулся во двор и распорядился:
-- Уберите это падло!
Золотари проволокли генерала по улицам и бросили у порога
дома.
А быдло той же ночью испугалось ненадежности своего
укрытия и вылезло из окна в сад. Оно пробралось к летней
уборной дворцового сада и ухнуло в ее яму. Инженера Калдина это
устраивало как нельзя лучше, и быдлу не препятствовали. Оно
лежало в новом укрытии остаток ночи и день, а на вторую ночь
вылезло оттуда и прокралось под окно Ванятки.
-- Ванятка! -- позвало быдло. -- Ваняточка!
Никто не отвечал.
-- Ванятка! Спишь, что ли? -- позвало погромче быдло.
Оно подождало еще и вздохнуло.
-- Ну, спи, спи, Бог с тобой...
Быдло поплелось обратно к уборной и больше уже не
выбиралось из ямы.
А наутро в сад вошли люди и вкатили машину Калдина. По саду
расставили стражу, около нескольких огромных бочек суетились
золотари с безумными лицами. Дощатую постройку летней уборной
снесли, и взорам всех открылось ополоумевшее от страха быдло.
Оно металось в своем убежище и почти в беспамятстве голосило:
-- Ой-ой-ой, пришла смерть сиротская, ой-ой-ой... Увезут
его в поле, зарубят острыми лопатами, ой-ой, никто не
заступится, ой, не пожалеют, ой, не помилуют...
От машины раскатали толстенную кишку и сбросили в отхожую
яму. Инженер Калдин проверил механизм и сказал, что все готово.
По знаку начальника тайной полиции к яме подтащили стреноженную
жирафу и зарезали на глазах у быдла. Быдло взвыло. В тот же миг
заработал насос, и его пронзительный гул слился со стоном
быдла. Звук разносился далеко вокруг и был ужасен. В городе
выли собаки, по окрестным деревням волновалась скотина. Царевна
Настасья рыдала в своей спальне, зажав уши руками. Горожане все
побросали и с мертвыми лицами слушали чудовищный вой, не в
силах что-либо говорить или чем-то заняться. Инженер Калдин, не
вынеся этого ужаса, ушел из сада в кабак и напился до буйства.
Он страшными словами поносил императора, короля Вестландии и
все земные власти, а потом свалился в бесчувствии.
Ужасный гул достиг и монастыря. Епископ Павсаний вышел из
забытья и приказал везти его в столицу: он понял, что творится
неладное. Братья не могла отговорить владыку. На полпути к
городу епископу встретился бегущий в монастырь лакей Никифоров.
Он поехал с епископом и рассказал ему обо всем. Владыка велел
гнать лошадей во всю мочь и молился Богу, чтобы этот чудовищный
рев не смолк раньше его приезда. Прибыв во дворец, епископ
хотел войти к царю со словом увещевания. Государь не пожелал
принять епископа. Здесь силы изменили Павсанию, и его с великой
осторожностью повезли назад.
Меж тем огромная бочка наполнилась почти доверху, а падло
все не иссякало. Уже хотели придвинуть вторую бочку, но тут дно
ямы стало обнажаться, и быдло кончилось. Бочку наглухо
заколотили крышкой и вкатили на повозку особой прочности.
Шестерка лошадей, запряженных цугом, повезла бочку по городу в
сопровождении конных нарядов. Горожане высыпали на улицы и в
мертвом молчании провожали повозку взглядами. После чудовищного
гула тишина казалась звенящей. Было слышно, как стонет и
ворочается в бочке быдло.
Его везли той же дорогой, какой оно прибыло в столицу, а
позже уходило на войну, а еще позже сопровождало жирафу. Но в
бочке не было ни единой щелки, и быдло не могло видеть этого,
да оно уже и не сознавало ничего, кроме животного ужаса смерти.
У развилки на монастырь повозка с бочкой догнала коляску
Павсания. Епископ приказал приподнять его и вознес горячую
молитву: впереди был крутой спуск, и епископ надеялся, что
лошади понесут, бочка опрокинется, разобьется и его друг
обретет свободу. Но лошади не понесли, бочка не опрокинулась, и
епископ в изнеможении откинулся на подушки. Он впал в забытье и
умер в тот же вечер, не приходя в сознание.
А быдло привезли на огромное ровное поле. Бочку наклонили
и вышибли днище, ожидая, что быдло вывалится на землю. Но в
дороге быдло сбилось в громадный твердый ком и не лезло из
бочки. Тогда взялись за топоры и начали рушить бочку. Когда ее
разнесли в щепы, быдло вновь обмякло и безобразной кучей
развалилось вокруг повозки. Золотари с руганью отложили топоры
и вонзили в быдло лопаты. Быдло раскидывали по тачкам и
развозили по полю, вываливая в ямы, заранее накопанные на
большом расстоянии друг от друга.
-- Пора, пора, родимое! Ступай в землю, к червячкам,
корешкам, косточкам! -- это напутствие.
Ямы засыпали землей и плотно утрамбовали, а после прогнали
по полю табун лошадей. Опасались, что ночью быдло будет
пытаться выбраться из земли, и на поле оставили караул. Но
земля утром оказалось нетронута. Посыльный помчался во дворец и
доложил, что с быдлом покончено. Все же до осени сторожей не
снимали и каждый день по полю прогоняли табун. А там землю
схватили морозы, и караулить не стали.
Ближе к лету мимо ехал купец Терентьев и, сам не зная
зачем, свернул на то поле. Купец думал обнаружить там сплошь
вытоптанный пустырь, и не поверил своим глазам, когда еще
издали заметил высокую шею жирафы, расхаживающей среди густой
голубой травы. Подъехал ближе,- трава стояла стеной чуть не в
рост человека, сорвал пучок -- из-под земли тотчас полезли
вверх новые стебли. Терентьев поспешил в город и выкупил поле
за большие деньги у царя Гордея. В доле с торговцем Калдиным он
выписал из-за моря коров молочной породы и стал их пасти на том
поле. Коровы с сияющими от счастья глазами, шатаясь от тяжести
вымени, еле переступали на одном месте и едва успевали съесть
траву перед собой, как из земли вырастала новая. Для защиты от
дождя инженер Калдин придумал ставить складные навесы, и коров
тут же на поле доили. Терентьев выстроил сыроварню и маслобойку
и стал продавать за границу сыр и масло. Остающееся молоко
увозили на рынок в столицу. За ним в городе занимали очередь с
утра. Стали покупать молоко и во дворец. Однажды за завтраком
император пил стакан и изволил полюбопытствовать о
необыкновенном вкусе напитка. Государю доложили, что это молоко
от тех коров, которых купец Терентьев пасет на жирафьем поле.
Царь допил стакан, вытер усы и повелел отобрать поле обратно в
казну, обнести железным забором и сто лет засевать сорняками.
Начали исполнять, а государь захворал животом и в три дня
скончался от кровавого поноса.
-- Достало меня все-таки,- сказал, умирая.
Настасья, взойдя на престол, отменила приказание Гордея.
Золотарей выпороли, купца Терентьева выпороли, Карла Федоровича
выпороли, посла Калдина заставили вылизать языком уборную и
выслали из страны. Начальник тайной полиции прятался от
Голованова в отхожей яме и утонул. Царица Анастасия,
помирившись с Таисьей, совершила с ней паломничество на то
поле. Но трава там росла уже самая обыкновенная, исчезла
куда-то и жирафа. Желая увековечить образ возлюбленного,
Настасья повелела воздвигнуть памятник. Он выглядел так: из
подножия серой глыбы возносилась ввысь сосна с листьями
папоротника на макушке, и с вершины глыбы к ней тянула шею
мраморная жирафа.
К О Н Е Ц
Февраль-апрель 1991
