условиях груз сапог на левую ногу, прибывший на таможню в
Риоачу. А потом Лоренсо Даса сложил пары сапог как положено и,
использовав родственные отношения с семейством Урбино де ла
Калье, продал сапоги новорожденному военному флоту с прибылью в
две тысячи процентов.
И заканчивала "Справедливость" сообщением о том, что
покинул Лоренсо Даса Сан-Хуан-де-ла-Сьенагу в конце прошлого
столетия вовсе не только в поисках светлого будущего для своей
дочери, как любил повторять, а потому, что его поймали на
прибыльном дельце: подмешивал в табак измельченную бумагу, да
так ловко, что самые утонченные курильщики не замечали обмана.
Раскрылись и его связи с подпольным международным предприятием,
наиболее доходным промыслом которого в конце прошлого столетия
стал нелегальный ввоз китайцев из Панамы. А вот подозрительная
торговля мулами, так навредившая его репутации, похоже,
оказалась единственной честной коммерцией.
Едва встав с постели, Флорентино Ариса, с еще саднящей
спиной, взял в руки толстый посох вместо зонта и в первый же
свой выход из дому направился к Фермине Дасе. Такой он ее не
знал: на кожу легла неизгладимая печать лет, а горькая обида
умертвила всякое желание жить. Доктор Урбино Даса, дважды
навещавший Флорентино Арису во время его заточения, поведал,
как потрясли ее публикации в "Справедливости". Неверность мужа
и предательство подруги, о которых она прочитала в первых
статьях, привели ее в такую ярость, что она перестала по
воскресеньям ходить в фамильный мавзолей, как было заведено,
ибо не могла смириться, что он там, в своем ящике, нс услышит
оскорблений, которые ей хотелось выкрикнуть: она воевала с
мертвецом. А Лукресии дель Реаль дель Обиспо она велела
передать, если кто-то того захочет: пусть утешится тем, что в
толпе, прошедшей через ее постель, был один настоящий мужчина.
Что касается публикации о Лоренсо Дасе, то трудно сказать, что
задело ее больше - сам ли факт обнародования или то, что она
так поздно узнала, кем на самом деле был ее отец. Но независимо
от того, что повлияло больше, она была раздавлена. Волосы,
прежде чистого стального цвета, так ее облагораживавшие, теперь
походили на пожелтевшие космы кукурузного початка, а прекрасные
глаза пантеры не сверкали как прежде, даже в гневе. Каждый
жест, каждое движение говорили о том, что она не хочет жить.
Уже давно перестала она запираться в ванной комнате или другом
укромном месте, чтобы покурить, но впервые начала курить на
людях, с нескрываемой жадностью, сперва сворачивая сигареты
сама, как ей всегда нравилось, а потом стала курить и самые
простые, готовые, которые удавалось купить: не хватало ни
времени, ни терпения сворачивать их самой. Другой человек, не
Флорентино Ариса, непременно задался бы вопросом: какое будущее
может быть у такого, как он, старика, хромого да еще с
истерзанной и облезшей, точно у осла, спиной, и женщины, не
желавшей иного счастья, кроме смерти. Другой - но не он. Среди
развалин и обломков он отыскал крохотный лучик надежды, ибо ему
показалось, что несчастье возвеличивало Фермину Дасу, гнев и
ярость красили ее, а злость на весь свет вернула ей дикое
своенравие, каким она отличалась в двадцатилетнем возрасте.
У нее появились новые основания быть ему благодарной: он
послал в "Справедливость", опубликовавшую подлые статьи,
замечательное письмо - об этической ответственности прессы и об
уважении к чужой чести. "Справедливость" не опубликовала
письма, но автор послал копию в "Диарио дель Ко-мерсио", самую
старую и серьезную газету Карибского побережья, и там его
поместили на первой странице. Письмо под псевдонимом Юпитер
было написано так убедительно, так остро и таким прекрасным
слогом, что авторство стали приписывать некоторым наиболее
известным писателям провинции. Это был одинокий голос в океане,
но голос глубокий, и он был услышан, и Фермина Даса догадалась,
кто автор письма: она сразу узнала некоторые мысли и даже
буквально целую фразу из размышлений Флорентино Арисы на тему
нравственности. И в мрачном запустении своего одиночества
откликнулась помолодевшим вдруг чувством приязни. И в те же
самые дни Америка Викунья, оказавшись субботним вечером одна в
спальне на Оконной улице, по чистой случайности наткнулась в
незапертом шкафу на машинописные копии размышлений Флорентино
Арисы и написанные от руки письма Фермины Дасы.
Доктор Урбино Даса был рад, что возобновились визиты
Флорентино Арисы, которые так поднимали дух его матери. Совсем
иначе к этому отнеслась Офелия, его сестра: она вернулась из
Нового Орлеана с первым же пароходом, груженным фруктами, едва
узнала, что Фермина Даса завела странную дружбу с человеком,
чьи моральные устои, судя по всему, оставляли желать лучшего.
Она не сдерживала своего беспокойства, и не прошло недели, как
разразился скандал: она поняла, что Флорентино Ариса был своим
человеком в доме и влияние его велико, увидела, как они
перешептываются или вдруг затевают ссоры, точно молодые
влюбленные, во время его визитов, затягивавшихся до ночи. То,
что доктор Урбино Даса считал благотворной привязанностью двух
одиноких стариков, ей представлялось чуть ли не тайным
сожительством. Такая уж она была, Офелия Урбино, вылитая донья
Бланка, будто приходилась ей не внучкой по отцовской линии, а
родной дочерью. Такая же благовоспитанная, такая же
высокомерная, и точно так же, как та, питавшаяся
предрассудками. Она просто не способна была представить, что
возможна невинная дружба между мужчиной и женщиной. Даже если
им всего пять лет от роду, а тем более - восемьдесят. В жаркой
перепалке с братом она заявила: чтобы окончательно утешить
мать, Флорентино Арисе остается только залезть в ее вдовью
постель. У доктора Урбино Дасы никогда не хватало ни слов, ни
духу ответить ей, и на этот раз тоже не хватило, но вмешалась
его жена и спокойно заметила, что любви покорны все возрасты.
Офелия взорвалась.
- Любовь смешна и в нашем возрасте! - закричала она. -А в
их возрасте любовь - просто свинство. Она вознамерилась во что
бы то ни стало изгнать из дому Флорентино Арису, и это достигло
ушей Фермины Дасы. Та позвала ее к себе в спальню, как
поступала всегда, когда желала, чтобы не слышала прислуга, и
попросила ее повторить обвинения. Офелия не стала ничего таить,
она была убеждена, что Флорентино Ариса - а всем известно, что
он извращенец, - напрасно домогался матери, что эти отношения
наносили больший ущерб доброму имени семьи, чем темные делишки
Лоренсо Дасы и невинные шалости Хувеналя Урбино. Фермина Даса
выслушала ее, не проронив ни слова, не моргнув, а когда дочь
закончила, она была уже другой: снова вернулась к жизни.
- Единственное, о чем жалею, что у меня нет сил выпороть
тебя как следует за дерзость и дурномыс-лие, - сказала она
дочери. - А теперь сию минуту уходи из этого дома, и клянусь
прахом матери: пока я жива, ты на этот порог больше не ступишь.
Не было силы, способной переубедить ее. Офелия ушла жить в
дом к брату и оттуда принялась засылать к матери высоких
эмиссаров с просьбами о прощении. Но все было напрасно. Ни
посредничество сына, ни вмешательство подруг не переменили ее
решения. Невестке, с которой у нее всегда были отношения
по-простонародному свойские, она в конце концов сказала, сочно
и метко, как в лучшие свои годы: "Сто лет назад нам с ним
изговняли жизнь потому, что мы, видите ли, были слишком молоды,
а теперь хотят изгадить потому, что слишком стары". Она
прикурила новую сигарету от окурка и наконец вырвала яд,
который разъедал ей нутро.
- Пусть катятся в задницу, - сказала она. - Единственная
отдушина есть у нас, вдов, - никто нам не указ.
Делать было нечего. Убедившись, что никакие просьбы не
помогают, Офелия в конце концов уехала к себе в Новый Орлеан.
Ей удалось добиться от матери лишь одного - после долгих просьб
и уговоров Фермина Даса все-таки согласилась попрощаться с ней,
однако в дом войти не разрешила, ведь она поклялась прахом
матери, единственным, что в те мрачные дни оставалось чистым в
ее глазах.
В один из первых вторников Флорентино Ариса, рассказывая о
своих судах, пригласил Фермину Дасу совершить прогулку по реке
на пароходе. А если затем еще один день проехать на поезде, то
можно добраться и до столицы республики, которую они, как
большинство людей их поколения в кариб-ских краях, называли
по-старому, Санта-Фе, как называли ее до прошлого столетия.
Однако Фермина Даса все еще разделяла предрассудки мужа и не
имела никакого желания увидеть холодный и мрачный город, где
женщины, как ей рассказывали, выходят из дому только к заутрене
и не имеют права зайти в кафе поесть мороженого или появиться в
общественных местах, а на улицах там постоянно заторы из-за
похоронных процессий, и дождь сыплет - не перестает со времен
Потопа: хуже, чем в Париже. А вот к реке ее, наоборот, тянуло;
хотелось увидеть, как на песчаных отмелях греются под солнцем
кайманы, хотелось проснуться среди ночи от воплей морской
коровы, однако пуститься в столь трудное путешествие в ее
возрасте, вдове, да еще одной, представлялось совершенно
невозможным.
Флорентино Ариса еще раз повторил свое приглашение по
прошествии времени, когда она уже решила продолжать жить без
супруга, и теперь затея показалась ей более вероятной. Теперь,
после ссоры с дочерью, после стольких горьких переживаний из-за
отца, испытывая запоздалую злобу на мужа и ярость на лицемерную
лесть Лукреции дель Реаль, которую столько лет считала лучшей
подругой, теперь она казалась и сама себе лишней в этом доме. И
однажды вечером, прихлебывая настой из разных сортов чая, она
оглядела постылый двор, где уже никогда не поднимется дерево ее
беды.
- Одного хочу - уйти из этого дома, уйти куда глаза глядят
и больше сюда не возвращаться, - сказала она.
- Вот и уйди - на пароходе, - сказал Флорентино Ариса.
Фермина Даса в задумчивости поглядела на него. - А что,
вполне может быть, - сказала она. Еще минуту назад она ничего
такого и не думала, а тут сказала - и все, решено. Сын с
невесткой, узнав, обрадовались, А Флорентино Ариса поспешил
уточнить, что Фермина Даса будет почетным пассажиром, и в ее
распоряжение предоставят каюту, где она будет чувствовать себя
как дома; обслуживание он обещает превосходное, а капитан
самолично позаботится о ее безопасности и благополучии. Чтобы
заинтересовать ее, он принес карты маршрута, открытки с
полыхающими закатами, стихи, воспевающие незамысловатый рай на
реке Магдалене, написанные знаменитостями, путешествовавшими по
этим местам, или же теми, кто стал знаменит благодаря
прекрасным стихам. Она просматривала их, когда была в добром
расположении духа.
- Не надо меня завлекать, как ребенка, - говорила она ему.
- Если я поеду, то потому, что решила, а не ради красот
природы.
Сын предложил, чтобы невестка поехала с нею, но она резко
возразила: "Я достаточно взрослая и в присмотре не нуждаюсь".
Она сама собралась, продумав все детали. И почувствовала
огромное облегчение, предвкушая восемь дней плавания вверх по
реке и пять - обратного плавания вниз, имея при себе лишь самое
необходимое: полдюжины платьев из хлопка, туалетные
принадлежности, пару туфель - чтобы подняться на пароход и
сойти с него. и домашние бабуши для парохода, а больше -
ничего: мечта жизни.
В январе тысяча восемьсот двадцать четвертого года Хуан
