цветочным мылом, в простом вдовьем платье из серого этамина,
прекрасно отдохнувшая после ночной бури. Она заказала скромный
завтрак камердинеру в безупречно белой униформе, который
обслуживал лично капитана, но не попросила сказать, чтобы за
ней пришли. Она сама поднялась на капитанский мостик, на
мгновение ослепла от чистого, без единого облачка неба, а потом
увидела Флорентино Арису, беседующего с капитаном. Он показался
ей другим, не только потому, что теперь она смотрела на него
иными глазами, но он и впрямь изменился. Вместо мрачного
одеяния, какое он носил всю жизнь, на нем были белые удобные
туфли, льняные брюки и рубашка с открытым воротом, короткими
рукавами и нагрудным кармашком с вышитой монограммой. Голову
прикрывала шотландская шапочка, тоже белая, а привычные очки от
близорукости сменили другие, удобные, с затемненными стеклами.
Все было новеньким, с иголочки, и куплено специально для этого
путешествия, кроме ношеного коричневого ремня, на который
взгляд Фер-мины Дасы наткнулся сразу же, как на муху в супе.
Увидев его таким, принарядившимся специально Для нее, она не
могла совладать с собой - краска залила лицо. Здороваясь с ним,
она смутилась, а он от ее смущения смутился еще больше. Мысль о
том,
что они ведут себя как молодые влюбленные, привела их в
такое замешательство, что даже сердце капитана Самаритано
дрогнуло сочувствием. И он пришел им на помощь - пустился
объяснять, как управляют судном и его главным механизмом,
подробно, по часам. Они медленно плыли по безбрежной реке, до
горизонта усеянной огромными раскаленными песчаными отмелями.
Это были уже не мутные и быстрые воды устья, а медленные и
прозрачные, отливавшие металлом под безжалостным солнцем.
Фермина Даса решила, что это дельта, испещренная песчаными
островами.
- Нет, это то, что осталось нам от реки, - сказал капитан.
Флорентино Ариса был потрясен переменами, особенно на
следующий день, когда плыть стало труднее, он понял, что
великая родительница рек Магдалена, одна из величайших в мире,
увы, всего лишь оставшаяся в памяти мечта. Капитан Самаритано
рассказал, как неразумное сведение лесов за сорок лет
прикончило реку; пароходные котлы сожрали непроходимую сельву,
деревья-колоссы, которые поразили Флорентино Арису во время
первого путешествия по реке. Фермина Даса, скорее всего, не
увидит животных, которых мечтала увидеть: охотники за шкурами
для нью-орлеанских кожевенных заводов истребили кайманов,
которые, притворяясь мертвыми, долгими часами лежали с открытой
пастью по берегам, подстерегая бабочек, гомонливые попугаи и
оравшие, точно сумасшедшие, уистити вымирали в умиравших лесах,
морские коровы с огромными материнскими сисями, кормившие
детенышей, вопя безутешными женскими голосами на песчаных
отмелях, исчезли начисто, как вид, под свинцовыми пулями
охотников - любителей развлечений.
Капитан Самаритано испытывал едва ли не любовь к морским
коровам, представлявшимся ему
Дюбовь во время чумы
почти женщинами, и считал правдивой легенду, согласно
которой они были единственными в животном мире самками без
самцов. Он никогда не позволял стрелять в них с борта своего
парохода, что повсюду стало обычным делом, несмотря на
запретительные законы. Один охотник из Северной Каролины, с
выправленными по всей форме бумагами, не повиновался ему и
точным выстрелом из "спринг-фильда" раздробил голову самке
морской коровы, и детеныш плакал - убивался над мертвым телом
матери. Капитан велел подобрать осиротевшее животное и
позаботиться о нем, а охотника высадил на пустынной отмели
возле трупа убитой им матери. Он отсидел шесть месяцев в
тюрьме, поскольку был заявлен дипломатический протест, и чуть
было не потерял лицензию на судовождение, но готов был снова
поступить так же сколько угодно раз. Эпизод оказался
историческим: осиротевший детеныш, который вырос и жил много
лет в парке редких животных в Сан-Николас-де-лас-Барранкас, был
последним экземпляром морской коровы, который видели на реке.
- Каждый раз, как проплываю эту отмель, - сказал капитан,
- молю Бога, чтобы гринго опять сел на мое судно, - я бы опять
его высадил.
Фермина Даса, которой капитан сначала не понравился, была
растрогана рассказом нежного гиганта и с радостью впустила его
в свое сердце. И правильно сделала: путешествие только
начиналось, и ей предстояло еще не раз убедиться, что она не
ошиблась.
Фермина Даса и Флорентино Ариса оставались на капитанском
мостике до самого обеда, а незадолго до того они прошли мимо
селенья Каламар, в котором всего несколько лет назад звенел
неумолкавший праздник; теперь порт лежал в развалинах, а улицы
были пустынны. Единственное живое существо, которое они увидели
с парохода, была женщина в белом, махавшая им платком. Фермина
Даса не поняла, почему они не подобрали ее, она казалась такой
огорченной, но капитан объяснил, что это призрак утопленницы и
делала она обманные знаки, чтобы сбить пароход с правильного
курса на опасные водовороты у другого берега. Они проплыли так
близко, что Фермина Даса прекрасно разглядела ее, такую четкую
под сверкающим солнцем, и не усомнилась в том, что она
существует на самом деле, правда, лицо показалось ей знакомым.
День был длинный и жаркий. После обеда Фермина Даса пошла
к себе в каюту, чтобы отдохнуть, как положено в сиесту, но
спала плохо, болело ухо, особенно когда пароход обменивался
непременными приветствиями с другим пароходом Карибского
речного пароходства, который встретился им несколькими лигами
выше Старого Ущелья. Флорентино Ариса провалился в сон, сидя в
главном салоне, где большая часть пассажиров, не имевших кают,
спала будто глубокой ночью, и ему приснилась Росальба,
поблизости от того места, где она садилась на пароход. Она была
одна, в старинном традиционном наряде жительницы Момпоса, и на
этот раз она, а не ребенок, спала в плетеной клетке,
подвешенной на палубе. Сон был такой загадочный и в то же время
забавный, что не шел из головы весь день, пока он играл в
домино с капитаном и еще двумя пассажирами, его приятелями.
После захода солнца жара спала, и пароход ожил. Пассажиры
словно очнулись от летаргического сна - умытые, в свежей
одежде, они расселись в плетеных креслах салона и ждали ужина,
назначенного на пять часов, о чем объявил метрдотель, обойдя
палубу из конца в конец с церковным колокольчиком, и все ему
шутливо аплодировали. Пока ужинали, оркестр начал играть
фанданго, а затем пошли танцы, и продолжались до полуночи.
Фермине Дасе не хотелось ужинать, болело ухо, она сидела и
смотрела, как в первый раз загружают дрова для парового котла,
причалив в лысом ущелье, где не было ничего, кроме поваленных
стволов да старого старика, который вел торговлю; похоже, на
много лиг вокруг больше не осталось ни души. фермине Дасе
остановка показалась длинной и скучной, немыслимой для
европейских океанских пароходов, а жара стояла такая, что
ощущалась даже в ее закрытой охлажденной каюте. Но едва пароход
отчалил, снова подул свежий ветер, пахнуло нутром сельвы, и
музыка зазвучала веселее. В селении Новое Местечко светилось
только одно окно в одном доме, а из портового здания не подали
знака о том, что есть груз или пассажиры, а потому они прошли
мимо, не дав приветственного гудка.
Фермина Даса весь день мучилась вопросом, как у Флорентино
Арисы хватает сил терпеливо ждать, когда она выйдет из каюты,
но к восьми часам она сама больше не могла сдерживать желания
быть с ним. Она вышла в коридор, надеясь встретить его как бы
случайно, но далеко идти не пришлось: Флорентино Ариса сидел на
скамье, молчаливый и печальный, как некогда в парке Евангелий,
уже более двух часов, думая о том, как бы ее увидеть. Оба
сделали вид, будто удивлены встрече, и оба знали, что
притворяются, и пошли рядом по палубе первого класса, забитой
молодежью, в большинстве своем шумливыми студентами, на
последнем пределе догуливавшими каникулы. В баре они взяли
прохладительного питья в бутылке, усевшись как студенты у
стойки, и она вдруг почувствовала, что ей страшно. "Какой
ужас!"- сказала она. Флорентино Ариса спросил, о чем она
думает, что ее испугало.
- Вспомнила несчастных стариков, - сказала она. - Которых
забили веслом в лодке.
Оба отправились спать, когда смолкла музыка, а перед тем
долго сидели у нее на темной палубе и
~-- ^‡^и^мя_чумы
разговаривали. Луны не было, небо заволокло, на горизонте
вспыхивали зарницы, на мгновение освещая их. Флорентино Ариса
сворачивал для нее сигареты, но она выкурила всего четыре,
мучила боль в ухе. временами отступая, а потом снова
возвращалась, когда пароход ревел, приветствуя встречное судно,
или проплывая мимо спящего селения, или же просто желая
разведать, что его ждет впереди на реке. Он рассказал ей, с
какой мучительной тоскою следил за ней во время Цветочных игр
или полета на воздушном шаре, за ее акробатическими
упражнениями на велосипеде, с каким нетерпением ждал
праздников, где мог увидеть ее. Она тоже видела его много раз,
но, конечно же, не представляла, что он приходит только ради
того, чтобы увидеть ее. Однако всего год назад, читая его
письма, она пожалела вдруг, что он не участвовал в Цветочных
играх: наверняка он победил бы на конкурсе. Флорентино Ариса
солгал: он писал только для нее, стихи - для нее, и читал их
только он один. На этот раз она поискала в темноте его руку, но
та не ждала ее, как накануне ночью ее рука ждала его, и была
застигнута врасплох. У Флорентино Арисы захолонуло сердце. -
Какие женщины странные, - сказал он. У нее вырвался смех,
глубокий, горловой, точно у молодой голубки, и снова
вспомнились старики в лодке. Ничего не поделаешь, теперь их
образ будет преследовать всегда. Но сегодня ночью она могла
вынести его, сегодня ночью она чувствовала себя так хорошо и
покойно, как редко бывало в жизни: совершенно ни в чем не
виноватой. Если бы можно было вот так до рассвета молчать и
держать в руке его ледяную потеющую руку, да только невыносимо
разбушевалось ухо. А когда музыка смолкла, а затем замерла и
суета палубных пассажиров, развешивавших гамаки в салоне, она
поняла, что боль сильнее желания быть с ним. Она знала, что
доста-
точно рассказать ему, как ей больно, и сразу станет легче,
но она не сказала, чтобы он не волновался. Ей казалось, она
знает его так, словно прожила с ним всю жизнь, и считала, что
он способен отдать приказ повернуть судно обратно, домой, если
от того ей станет легче.
Флорентино Ариса предчувствовал, что сегодняшней ночью все
сложится именно таким образом, а потому смирился и направился к
себе. Уже в дверях он захотел поцеловать ее на прощанье, и она
подставила ему левую щеку. Он продолжал настаивать, дыхание
стало прерывистым, и она кокетливо подставила ему другую щеку,
такого он не помнил за ней со школьных времен. Но он не
отступал, и тогда она дала ему губы, и при этом испытала такую
внутреннюю дрожь, что попыталась заглушить ее смехом, каким не
смеялась со своей первой брачной ночи.
- Боже мой, - проговорила она. - Да я просто с ума схожу
на этих пароходах.
Флорентино Ариса внутренне содрогнулся: да, она была
права, от нее пахло терпко, возрастом. Но пока добирался до
главной каюты сквозь лабиринт уснувших гамаков, он утешился
мыслью, что и его запах, верно, был точно таким же, только
