церковью. И пусть весть об этом достигнет язычников за морем, пусть знают
они, что рука церкви так же тяжела, как велика ее милость. Поместим его в
змеиную яму. Пусть все говорят о змеином дворе короля Эллы.
Король колебался. Но прежде чем он смог заговорить, другие монахи и
сам архиепископ высказали свое согласие, а воины поддержали предложение с
любопытством и одобрением.
- Никогда не видел, как человека отдают змеям, - сказал Вульфгар,
лицо его приобрело радостное выражение. - Вот чего заслуживают все викинги
мира. Я так и скажу, вернувшись к своему королю, и прославлю мудрость и
хитрость короля Эллы.
Встал черный монах, который говорил, - страшный архидьякон Эркенберт.
- Змеи готовы. Пусть пленника отведут к ним. И все будут
присутствовать: советники, воины, слуги. Пусть все видят гнев и месть
короля Эллы и матери церкви.
Все встали. Элла вместе со всеми. На лице его выражение сомнения
исчезло. Он видел единодушие совета. Вельможи начали расходиться, звали
слуг, друзей, жен, любовниц. Все должны увидеть новое зрелище. Шеф, шедший
за приемным отцом, обернулся в последний момент и увидел теснящихся у
стола монахов.
- Зачем ты так сказал? - спросил архиепископ Вульфхир у архидьякона.
- Мы могли договориться с викингами, и наша бессмертная душа не пострадала
бы. Почему заставил короля отправить Рагнара к змеям?
Монах порылся в своем кошельке и, как Гутред, бросил на стол какой-то
предмет. Потом еще один.
- Что это, мой господин?
- Монета. Золотая монета. И на ней письмо нечестивых последователей
Магомета.
- Монету отобрали у пленника.
- Ты хочешь сказать, что он слишком нечестив, чтобы оставлять ему
жизнь?
- Нет, мой господин. Посмотри вторую монету.
- Это пенни. Пенни нашей собственной чеканки, здесь, в Эофорвиче. На
нем мое имя. Вот видишь - Вульфхир. Серебряный пенс.
Архидьякон взял обе монеты и положил их назад в кошелек.
- Очень плохой пенни, мой господин. Мало серебра, много свинца. Все,
что может позволить себе церковь в наши дни. Серебро у нас кончается,
мужланы не платят десятину. Даже благородные платят меньше. А кошельки
язычников разбухают от золота, отобранного у верующих. Церковь в
опасности, мой господин. Конечно, она не может так пострадать, чтобы не
оправиться. Но если язычники и христиане сумеют договориться, они поймут,
что мы им не нужны. Мы не должны допустить этого.
Кивки согласия, даже со стороны архиепископа.
- Значит, к змеям.
В качестве змеиной ямы использовали старую каменную цистерну,
оставшуюся еще от римлян; ее торопливо покрыли деревянным навесом от
дождя. Монахи собора святого Петра в Эофорвиче гордились своими любимцами,
блестящими змеями. Все лето по христианским землям Нортумбрии
распространялось известие: ищите гадюк, ловите их на болотах и
высокогорьях, приносите. Такая-то сумма освобождения от налога или от
десятины за змею длиной в фут; больше - за полтора фута; еще больше - за
старых змей-дедушек. И не проходила неделя, чтобы не приносили к custem
viperarum - хранителям змей - извивающийся мешок; содержимое мешка
осторожно высвобождали, кормили лягушками и мышами и поздравляли друг
друга с их ростом. "Дракон не становится драконом, не побывав сначала
змеей, - говорил один хранитель своим братьям. - Может, это справедливо и
для наших гадюк".
Теперь послушники развешивали по каменным стенам факелы, чтобы
разогнать вечерние сумерки, таскали мешки с нагретым песком и соломой и
расстилали их по дну цистерны, чтобы змеи ожили и рассердились. Появился
хранитель, довольно улыбаясь, за ним шла процессия послушников, каждый
гордо и осторожно нес кожаный мешок, в котором изгибались змеи. Хранитель
по очереди брал каждый мешок, показывал его толпе, разместившейся вдоль
стен цистерны, развязывал ремешки и медленно вываливал содержимое мешка в
яму. Каждый раз он передвигался на несколько шагов, что разместить змей
равномерно. Выполнив свою задачу, он отступил к краю прохода, оставленного
для важных зрителей; вдоль прохода стояли личные телохранители короля.
Наконец появились и они: король, его совет, личные слуги, посреди них
вели пленника. У воинов севера есть поговорка: "Мужчина не должен хромать,
пока у него ноги одинаковой длины". И Рагнар не хромал. Но ему трудно было
держаться прямо. Гутред обошелся с ним не мягко.
Вельможи отступили от края ямы, на краю ее остался пленник. Он
улыбнулся сломанными зубами, руки его держали сзади сильные воины. На
пленнике по-прежнему была его одежда из просмоленной козьей шкуры, которой
он обязан своим прозвищем "Волосатые Штаны". Архидьякон Эркенберт
протиснулся вперед, чтобы посмотреть на него.
- Это змеиный двор, - сказал он.
- Орм-гарт, - поправил Рагнар.
Священник снова заговорил - на упрощенном английском, принятом среди
торговцев:
- Знай следующее. У тебя нет выбора. Если станешь христианином,
сохранишь жизнь. Как раб. И тогда никакого орм-гарта. Но ты должен стать
христианином.
Рот викинга презрительно скривился. Он ответил на том же языке
торговцев:
- Вы жрецы. Я знаю ваш разговор. Ты говоришь, я буду жить. Как? Как
раб, ты говоришь. Но ты не говоришь, а я знаю. Без глаз, без языка. С
подрезанными сухожилиями, никакой ходьбы.
Он начал распевать.
- Я сражался тридцать зим, всегда был впереди, всегда рубил мечом. Я
убил четыреста человек, изнасиловал тысячу женщин, сжег множество церквей,
продал много детей. Многие плакали из-за меня, но я никогда не плакал
из-за них. И вот я пришел к орм-гарту, как Гуннар, рожденный богом.
Делайте, как хотите, пусть блестящие черви жалят мне сердце. Я не буду
просить о милости. Я всегда отвечаю ударом меча!
- Кончайте с ним! - рявкнул Элла, стоявший за викингом. Стражники
начали подталкивать его вперед.
- Стойте! - остановил их Эркенберт. - Сначала свяжите ему ноги.
Несопротивлявшегося викинга грубо связали, подтащили к краю,
поставили на самом краю, потом - он посмотрел на молчаливую толпу -
столкнули вниз. Он упал ногами вперед, с грохотом упал прямо на клубок
змей. Они зашипели и набросились на него.
Человек в волосатых брюках и кожаной куртке рассмеялся, лежа на
земле.
- Не могут прокусить, - сказал кто-то разочарованно. - У него слишком
плотная одежда.
- Но можно ужались в руки и лицо, - возразил хранитель, ревниво
оберегающий достоинства своих подопечных.
Одна из самых больших гадюк действительно лежала всего в нескольких
дюймах от лица Рагнара, они смотрели в глаза друг другу, раздвоенный язык
змеи почти касался щеки пленника. Наступила долгая пауза.
И вдруг голова человека метнулась в сторону, он широко раскрыл рот.
Забились змеиные кольца, рот наполнился кровью, змея лежала без головы.
Снова викинг рассмеялся. Медленно он начал перекатываться, сгибая тело со
связанными руками и ногами, стараясь всем своим весом опуститься на змей.
- Он убивает их! - со смертельной обидой закричал хранитель.
Элла с отвращением шагнул вперед, щелкнул пальцами.
- Ты и ты. У вас крепкие сапоги. Вытащите его оттуда.
- Я тебе этого не забуду, - негромко сказал он расстроенному
Эркенберту. - Ты всех нас выставил дураками.
- А теперь развяжите ему руки и ноги, разденьте и свяжите снова. Ты и
ты, принесите горячей воды. Змеи любят тепло. Если мы согреем ему кожу,
змеи пойдут к нему.
- Еще одно. На этот раз он будет лежать неподвижно, чтобы помешать
нам. Привяжите одну руку к телу, а к запястью привяжите веревку. Так мы
заставим его двигаться.
Пленника, по-прежнему улыбающегося и молчащего, опустили снова. На
этот раз сам король направлял спуск к тому месту, где было больше всего
змей. Змеи тут же поползли к теплому телу, от которого на холоде шел пар.
Женщины вскрикивали в отвращении, представляя себе, как трутся чешуйки
гадюк о голую кожу.
Король дернул веревку, снова и снова. Рука двинулась, гадюки
зашипели, одна обеспокоенная ужалила, ощутила плоть, ужалила еще и еще,
впуская в тело человека свой яд. На глазах зрителей медленно, медленно
лицо его стало меняться, разбухать, синеть. И когда его глаза и язык
распухли, он в последний раз заговорил.
- Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi, - сказал он.
- Что он говорит? - зашептались в толпе. - Что это значит?
- Я не понимаю по-норвежски, - подумал Шеф, глядя со своего места. -
Но я знаю, что ничего хорошего это не предвещает.
"Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi". Эти слова звучали в
сознании могучего человека несколько недель спустя и сотни миль к востоку.
Человек стоял на носу большого корабля, медленно приближающегося к берегу
Зеландии. Он услышал эти слова совершенно случайно. "Говорил ли Рагнар с
собой?" - размышлял он. - "Или знал, что кто-нибудь услышит, поймет и
запомнит?" Маловероятно, чтобы при английском дворе оказался человек,
знающий норвежский достаточно, чтобы понять слова Рагнара. Но у умирающего
бывают озарения. Может, он видит будущее. Может, Рагнар знал или
догадывался, к чему приведут его слова.
Но если это слова судьбы - а такие слова всегда найдут свое
выражение, - то странными путями дошли они до него. В толпе вокруг
орм-гарта стояла женщина, наложница одного знатного англичанина, "lemman",
как называют англичане таких женщин. Но до того, как хозяин купил ее на
рынке рабов в Лондоне, она исполняла ту же роль при дворе короля
Мельсекнейла в Ирландии, а там многие говорили по-норвежски. Она услышала
слова Рагнара и поняла их. Но у нее хватило ума не рассказывать об этом
хозяину: "lemman", у которых не хватает ума, не переживают свою красоту.
Но она рассказала об этих словах своему тайному любовнику, торговцу,
отправляющемуся на юг. Тот пересказал их одному из своих спутников по
торговому каравану. А рядом находился беглый раб, бывший рыбак; его это
особенно заинтересовало, потому что он был свидетелем пленения Рагнара на
берегу. В Лондоне, считая себя в безопасности, раб рассказывал эту историю
в кабаках, зарабатывая кружку эля и кусок мяса в прибрежных трактирах,
куда пускают всех: англичан и франков, фризов и датчан. Лишь бы серебро
было. Так северянин услышал эту историю.
Этот раб дурак, человек без чести. Он увидел в смерти Рагнара только
забаву, необычность, развлечение.
Мощный человек на носу корабля - Бранд - увидел гораздо больше.
Поэтому он и принес сюда новость.
Корабль шел по длинному фьорду, глубоко вдающемуся в плодородную
равнину Зеландии, самого восточного из островов Дании. Ветра не было,
паруса свернули и привязали к мачтам, и тридцать гребцов делали
равномерные неторопливые гребки, весла покрывали гладкую поверхность
спокойного моря рябью, легкое волнение ласкало берега. На богатых лугах
мычали коровы, на удалении виднелись поля ржи.
Бранд знал, что ощущение мира здесь обманчиво. Он находится в
неподвижном центре самой грозной бури в Европе, и мир здесь обеспечивают
сотни миль разрываемого войной моря и сожженные берега. В море его трижды
останавливали военные корабли морского патрули - тяжелые корабли береговой
охраны, не предназначенные для выхода в открытое море, полные людьми. Его
пропускали с нарастающим интересом: всегда интересно посмотреть на
человека, испытывающего свою удачу. Да и сейчас за ним идут два корабля,
каждый вдвое больше размером, просто чтобы быть уверенным, что он не
сбежит. Он знал, как знали и его люди, что худшее впереди.
