Однажды ему посчастливилось открыть, что, глядя через прозрачный камень
особой формы, он видит то, что прежде было слишком близко для его глаз. И
уже не случайно, а намеренно он потратил много дней на опыты и определил
форму стекол, которые действовали так же, как тот камень, - отдаляли
предметы и вернули ему радость общения с книгами.
- Но эти стекла отдаляют предметы, - заметил Махмун, - а нам надо
наоборот.
И снова юноша улыбнулся, искушая главнокомандующего наказать его за
самоуверенность.
- А вот что открыл я, Мухатьях. Если взять не одно, а два стекла и смотреть
через них друг за другом, то далекое покажется близким.
Махмун задумчиво взял кожаную трубку из рук юноши, не обращая внимания
на его встревоженный взгляд и торопливые пояснения. Он поднес ее к глазам,
подержал и опустил.
- Я вижу только крошечных букашек.
-Не так, могущественный господин, - впервые юноша проявил
невыдержанность. Вот так всегда с этими учеными, хмуро подумал Махмун.
Их больше всего страшит не угроза смерти, а то, что не получится похвастать
своими достижениями. Он позволил юноше взять у себя из рук кожаную
бутылку, тот перевернул ее и приставил к глазу горлышком.
- Вот, господин. На палубе переднего судна я вижу грека с кудрявой
бородой, он стоит около религиозной картинки.
Лицо Махмуна исказилось отвращением, он благочестиво сплюнул, чтобы
очиститься от скверны, каковой являются изображения и статуи богов.
- А рядом с ним стоит светловолосый франк, весь в металлических доспехах.
Они спорят и указывают руками в разные стороны.
- И что они говорят?
- Но мое приспособление только для того, чтобы видеть, а не чтобы
слышать.
- Ладно, - Махмун подал знак начальнику стражи. - Переведи юношу из
его полка в свой. Если мне понадобится его искусство, я пошлю за ним. А если
и нет, все равно в испанской армии умных людей меньше, чем храбрых. Мы
должны беречь его. И вот что, Мухатьях, если ты заранее скажешь мне, где
греческий amiral собирается пристать к берегу за водой, я наполню твой рот
золотом. Но если ты ошибешься, золото будет расплавленным.
Он отвернулся, созвал к себе тысячников - командиров полков. Юноша
принялся настраивать свою зрительную трубу, то прижимая к самому глазу, то
чуть отстраняя.
* * *
Время от времени прерывая свой невнятный рассказ, местный крестьянин
испуганно озирался по сторонам. У него были причины бояться. Когда он
увидел, что из-за мыса выходит флот огромных красных галер, которые, как он
знал, до основания сожгли суда мусульманских захватчиков, он понял, что
моряки ищут пресную воду, и быстро сообразил - кто бы они ни были, враги
Мухаммеда должны оказаться друзьями. Поэтому, когда греки высадились и
встали лагерем, Педро подкрался поближе, убедился, что в стане высятся
распятия и иконы, затем робко и осторожно вышел к постам, чтобы предложить
свои услуги - он надеялся на вознаграждение, которое спасет его от голодной
смерти. И надеялся на отмщение безжалостным смуглолицым захватчикам,
которые забрали его жену, сына и дочерей.
Однако крестьянин Педро вовсе не рассчитывал встретить таких загадочных и
грозных союзников. Уроженец Мальорки не сумел объясниться ни с греческими
моряками, ни с немецкими воинами. Его передавали с рук на руки, пока не на-
шелся говоривший на латыни священник. С трудом и с запинками он и
крестьянин смогли понять друг друга, ведь диалект Мальорки - не что иное,
как древняя вульгарная латынь, которую безграмотные местные жители
искажали бог весть сколько поколений.
Подобные трудности Педро предвидел. Но он и думать не мог, что встретит
таких людей, как, например, сердитый воин, уставившийся на священника и его
измученного собеседника.
Агилульф, рыцарь ордена Копья, старинный боевой товарищ самого
императора Бруно, ныне откомандированный на войну с маврами, возвышался
на целый фут и над священником, и над крестьянином. Его рост казался еще
большим из-за железного шлема с забралом и черным, указывающим на
немалый чин плюмажем. Однако крестьянина сбивал с толку не сам человек, а
его амуниция. Казалось, Агилульф с головы до пят сделан из железа. Кроме
шлема, на нем была кольчуга до колен, поножи, а внизу - латные сапоги.
Железные бляхи усеивали рукавицы и железным было окаймление длинного
щита, всаднического щита классической формы, который в атаке защищает
левую ногу копейщика; но Агилульф носил его и пешим, словно тяжесть щита
ничего для него не значила. Как и жара. Под железом на нем была кожаная
одежда, чтобы сочленения лат не впивались в тело, и белье из конопли, хорошо
впитывающей пот. А послеполуденный зной на Балеарских островах даже
весной был таков, что пот заливал ему все лицо и стекал на бороду. Но
Агилульф, казалось, этого не замечал, словно обращать внимание на неудобства
было ниже его достоинства. Крестьянину, который в жизни своей не видел
больше железа, чем пошло на обивку лемеха его примитивного деревянного
плуга, этот германец казался выходцем из другого мира. Нарисованный на щите
крест служил слабым утешением.
- Что он говорит? - вмешался Агилульф, которому надоели их
медлительные переговоры на непонятном языке.
- Он говорит, что в полумиле отсюда есть ручей, где мы можем набрать
сколько угодно воды. Но еще он говорит, что мусульмане знают об этом ручье и
тоже им пользуются. И что они нас наверняка уже видели. Главные силы
захватчиков стоят меньше чем в десяти милях. Он говорит, они налетают как
ветер. Так он и потерял свою семью: в деревне никто даже не знал, что на берег
высадились враги.
Агилульф кивнул. Он не выказал страха, который ожидал увидеть крестьянин.
- Он знает, сколько у мусульман людей?
Священник пожал плечами.
- Говорит, "тыща по десять тыщ". Это может означать все, что больше
сотни-другой.
Агилульф снова кивнул.
- Ладно. Дай ему хлеба и бутыль вина и отпусти. Я думаю, что в этих горах
прячется еще много таких, как он. Объяви: когда мы разобьем врага, за головы
мусульман будет выдаваться награда. Пусть крестьяне добивают
разбежавшихся.
Агилульф отвернулся и приказал отрядить людей за водой. Греческие моряки,
которые на суше чувствовали себя неуютно, стали, как обычно, спорить,
убежденные, что из леса вот-вот выскочит орда ghau, газиев, и всех зарежет.
Агилульф выждал момент и объяснил свой план командиру греков.
- Конечно, они на нас бросятся, - заговорил он. - На рассвете. Мои
арбалетчики и твои гребцы несколько минут смогут держать фронт. А потом я с
моими рыцарями и послушниками Ордена нападу на них сзади. Жалко, что у
нас нет лошадей, наша атака была бы стремительней. Но результат все равно
будет тот же самый.
Командир греков поглядел вслед удаляющемуся закованному в сталь
человеку. Франки, подумал он про себя. Неотесанные, безграмотные,
провинциальные еретики. С чего это они вдруг сделались такими
самоуверенными? Они идут с Запада, как приверженцы Мухаммеда пришли с
Востока двести лет назад. И еще неизвестно, кто из них хуже - франки или не
пьющие вина и делающие обрезание?
* * *
На рассвете, когда его люди вышли на исходный рубеж, Махмун не стал
скрывать приготовлений к атаке. Он сосчитал вражеские корабли: не будет и
двух десятков. Как ни набивай на них людей, они, самое большее, могут нести
две тысячи человек. У Махмуна десять тысяч. Пришло время отомстить за
гибель флота. Махмун знал, что греческий огонь нельзя перенести на землю. А
больше он ничего не боялся. Он позволил муллам созвать верующих на
утреннюю молитву, salat, не заботясь, что их услышит противник, и первым
приступил к обряду. Затем обнажил саблю и приказал своим тысячникам
начинать битву.
Солнце взошло, и полчища правоверных устремились вперед, используя
тактику, которая приносила им победу за победой над армиями христиан: в
Испании, во Франции, на Сицилии, у ворот самого Рима. Неровная волна
бегущих воинов с мечам и копьями, без привычных на Западе щитов и тяжелых
доспехов, но испытывающих презрение к смерти и воодушевленных мыслью,
что павший в бою за веру вечно будет наслаждаться с гуриями рая.
Махмун знал, что христиане заготовили какую-нибудь хитрость. Иначе бы
они не осмелились стать лагерем на суше. Он видел много их уловок, все они
были бесполезны. И когда неожиданно из-за частокола высунулась вереница
голов в шлемах и ряд нацеленных арбалетов, Махмун не был захвачен врасплох.
Главнокомандующему не доводилось раньше слышать металлического клацанья
взводимых арбалетов, и он не без интереса наблюдал, как его передние воины
падали, сбитые с ног ударами выпущенных с близкого расстояния арбалетных
болтов. Оружие против доспехов, понял он, извечный порок тактики франков:
стремятся убить врага, а сами умирать не хотят. Что бы это ни было за оружие,
перезаряжать его придется долго. А правоверные уже рвались вперед,
добрались до невысокого частокола, начали рубить и колоть оборонявшихся.
Махмун услышал, как его муллы выкрикивают ритуальные проклятья на головы
тех, кто создает ложных богов. Он не спеша двинулся вперед, ожидая, что
сопротивление сейчас будет сломлено.
Начальник стражи тронул его за руку, молча показал назад. Махмун
нахмурился. Вот оно что, еще одна уловка! Из каменистой лощины на его левый
фланг, охватывая его войска широкой дугой, словно отрезая ему путь к
отступлению - это он-то отступит! - надвигались враги.
Железные люди. Стальные отблески на их оружии, доспехах, щитах, даже на
руках и ногах. Их было немного. Всего-то две шеренги длиной ярдов по двести.
Они медленно приближались. Отчего они выглядят так странно? Потеребив
бороду, Махмун понял, что они одинаково вооружены и одинаково держат свое
оружие, даже выровняв его под одним и тем же углом: короткую пику в правой
руке и продолговатый щит в левой. Неужели среди них нет ни одного левши?
Как можно заставить людей шагать таким строем, словно они не люди, а
механизмы, такие же единообразные, как лопатки попа, водяного колеса? Не
веря своим глазам, Махмун убедился, что каждый воин выбрасывает свою ногу
вперед одновременно с товарищами, так что весь строй двигался как одно
целое, будто многоногая тварь. До Махмуна доносился зычный голос,
выкрикивающий что-то на варварском языке франков, многократно повто-
ряемое "Links! Links! Links und links!" При каждом слове франки дружно топали
левыми ногами. Махмун опомнился, послал гонцов вернуть часть людей,
атакующих частокол, собрал вокруг себя полк стражи и, обнажив саблю, лично
повел его в атаку на железных воинов. Через несколько мгновений его люди
вернутся, окружат вышедших на открытое место франков, накинутся на них со
всех сторон. Тяжело дыша, потому что пережил уже пятьдесят зим, он подбежал
к неторопливо надвигающейся шеренге, ударил по железному воину своей
саблей из лучшей толедской стали.
Оказавшийся напротив него немец, не рыцарь и не риттер, а простой
послушник Ордена Копья, не обратил внимания на удар и лишь подставил под
него навершие шлема. Он думал только о том, чтобы держать шаг, не выбиться
из строя, выполнить приемы муштры, вбитые в него фельдфебелем. Шаг левой,
ударь человека перед собой щитом, отбрось его назад. Шаг правой, коли пикой.
Но не перед собой, а справа от тебя. Идущий слева от тебя bruder Манфред
убьет человека перед тобой, а ты убьешь человека перед bruder'oм Вольфи, что
идет в строю справа от тебя. Коли в подмышку, когда он замахивается оружием.
Шаг левой, бей щитом, шаг правой, коли пикой.
Махмун нанес один-единственный удар по неверным и погиб - от удара,
который он так и не заметил. Его полк стражи перебили и затоптали, даже не
сбившись с ноги. Волна газиев, вернувшихся от частокола и обрушившихся на
железных людей, не прорвала строй и не заставила его отступить, она была
встречена в упор и скошена как косой. В ответ на боевые кличи и призывы к Ал-
лаху слышались только хриплые голоса фельдфебелей:
