были следы затаенной боли, а может быть и раскаяния. Поговаривали, что
король вышел из схватки с последними Рагнарссонами один-одинешенек,
заплатив за жизнь и победу потерей всех своих друзей. Злые языки заявляли,
что его удача осталась на том поле битвы, где лежали его мертвые товарищи.
Другие, более информированные, утверждали: его собственная удача так
велика, что перетягивает к себе удачу других, и он приносит смерть всем, кто
подошел слишком близко.
Как бы там ни было, король ничем не подчеркивал свое положение и
богатство. Он не носил ни короны, ни дорогих украшений, не нуждался в
искусных ювелирах. Правда, на бицепсах у него висело с десяток золотых
браслетов, незамысловатых и грубо обработанных: видимо, не для показухи, а в
качестве своеобразных денег.
Вместе с королями двигались их приближенные: камергеры, телохранители,
оруженосец Шефа, норманнские вице-короли, английские ольдермены,
стремящиеся находиться поближе к власти. По пятам за Шефом размашистым
шагом шел человек, вызвавший уважительный шепоток среди деревенских
жителей, - ростом ближе к семи футам, чем к шести, такой, что может запро-
сто швырнуть груз в двадцать, даже в двадцать пять стоунов весом.
Его голова и плечи возвышались над всеми людьми, кроме разве что самых
могучих телохранителей из отборного королевского отряда. Это был викинг
Бранд, носящий ныне титул ратоборца всей Норвегии, а не только его родного
Галогаланда. Уже и в английскую глубинку дошли передаваемые шепотом
слухи о том, что он родственник троллей и свойственник марбендиллов из
морской бездны. Лишь немногие знали, что на самом деле произошло, когда за
королем шла охота по всему Северу, а расспрашивать мало кто осмеливался.
- Но где же человек, который должен лететь? - взволнованно допытывался
сельский житель у своего городского родственника. - Где человек, одетый
птицей?
- Он уже в Доме Мудрости со жрецами, - отвечал городской всезнайка. -
Он боится, что его оперение, его одежду из птичьих перьев, помнут в давке.
Пошли за королями, и ты сам все увидишь.
Толпа за процессией сомкнулась и проследовала за ней по заново мощенной
Великой Северной дороге. Но люди шли не к городским стенам, которых в
гордом своим величием Стамфорде попросту не было, так как его линия
обороны проходила далеко в море, где стояли военные корабли с катапультами,
разгромившие в свое время и викингов, и франков. Они шли к деревянным
хижинам простого люда, за которыми на лугу раскинулось огромное каре
спален, мастерских, кузниц, конюшен и складов, которые и представляли собой
английское Святилище Пути, осененное высокими крыльями ветряных
мельниц. В центре возвышалась построенная по приказу Шефа каменная башня,
затмевавшая все сооружения христианских королей: шестьдесят футов в высоту
и сорок в ширину, а ее каменные блоки были так массивны, что окрестные
керлы даже не верили, будто бы их поднимали обычные люди с помощью талей
и противовесов, и рассказывали страшные сказки о заколдованных демонах.
Короли и свита прошли в высокую, обитую железом дверь. А сгрудившиеся
зеваки раздались и встали в предписанный для них полукруг.
Поднявшись по лестнице. Шеф впервые обогнал своего соправителя и
подошел к зубцам башни. Торвин уже ждал его, одетый, как всегда, в простые,
но сверкающие белизной одежды жреца Пути. На шее Торвина висел
серебряный молоточек как знак посвящения Тору, а за пояс был заткнут
настоящий молоток с двумя бойками, свидетельствуя о ремесле своего хозяина.
Позади него, в окружении других жрецов, стоял человек, который собирался
лететь.
Шеф задумчиво пошел ему навстречу. Одежда мужчины была из простой
домотканой шерсти, но не обычные рубаха и брюки, а что-то плотно
облегающее, словно выкроенное и сшитое из одного куска. Но эту одежду почти
скрывала его накидка. По-прежнему молча, Шеф пригляделся. Тысячи и тысячи
перьев, не просто воткнутых в шерстяную или льняную ткань, а прочно при-
шитых стволом к стволу. Накидка была жилками привязана к запястьям и
лодыжкам, крепилась также к линии плеч и вдоль позвоночника, однако
свободно свисала по бокам.
Человек-птица, встретив взгляд короля, вдруг широко раскинул руки и
расставил ноги. Накидка приняла форму - форму паутины или паруса.
Шеф кивнул, уловив замысел.
- Откуда ты?
Человек-птица отвесил поклон Альфреду, стоявшему на шаг позади Шефа.
- Из земель короля Альфреда, мой государь. Из Уилтшира.
Шеф воздержался от расспросов, почему человек явился к нему из другого
королевства. Ведь только один король платил серебром за новые знания, и так
щедро, что изобретатели тянулись к нему из всех северных стран.
- Как у тебя появилась такая мысль?
Человек-птица выпрямился, словно приготовил свою речь заранее.
- При рождении, государь, я был крещен христианином. Но уже много лет
назад узнал об учении Пути. Я услышал историю о великом кузнеце, Вёлунде
Мудром. Я решил, что если Вёлунд смог подняться в воздух и улететь от врагов,
то и я смогу. С тех пор я не жалел усилий, чтобы сделать такое оперение; это
последний образец из многих перепробованных мною. Ведь в сказании о Вё-
лунде говорится: "Смеясь, наверх он взмыл, полетел в одеянье из перьев". А я
верю, что слова богов правдивы, правдивей, чем сказки христиан. Взгляни, я
изготовил себе амулет в знак моего предназначения.
С этими словами человек очень осторожно показал пару серебряных крыльев,
висевших на Шейной цепочке.
В ответ на это Шеф вытащил из-за пазухи свой амулет - лесенку с одной
тетивой вместо двух, kraki, знак его небесного патрона, а возможно и отца, мало
кому известного бога Рига.
- До сих пор никто не носил крыльев Вёлунда, - заметил он, обращаясь к
жрецу Торвину.
- И очень мало кто носит лесенку Рига.
Шеф кивнул:
- Успех многое меняет. Но скажи-ка мне, человек Вёлунда, что, кроме
сказания, заставляет тебя верить, будто ты сможешь полететь?
Человек-птица, казалось, удивился.
- Разве не очевидно, государь? Птицы летают. У птиц есть перья. Будь у
людей перья, и они бы летали.
- А почему же они не сделали этого раньше?
- У них не было моей веры.
Шеф снова кивнул и неожиданно вспрыгнул на самый верх башенного зубца,
застыл на узкой полоске камня. Телохранители обеспокоенно дернулись в его
сторону, но путь им заградила туша Бранда.
- Полегче, полегче, - проворчал тот. - Король не из Галогаланда, но он
все-таки немножко моряк. Он ясным днем не свалится с ровного места.
Шеф посмотрел вниз и увидел две тысячи задранных вверх лиц.
- Назад, - крикнул он, разводя руки. - Отойдите. Дайте ему место.
- Думаете, я упаду? - спросил человек-птица. - Хотите испытать мою
веру?
Взгляд Шефа скользнул мимо него, отыскав в толпе среди поднявшихся на
башню стоящую рядом с Альфредом женщину - Годиву, жену Альфреда,
известную также под именем леди Уэссекс. Подруга детства Шефа и его первая
любовь, она оставила его ради человека, в котором было больше доброты. Ради
того, кто не стремился использовать других людей в своих целях. Годива смот-
рела с укоризной.
Шеф отвел взгляд и взял человека-птицу за плечо, стараясь не смять перья.
- Нет, - ответил он. - Вовсе нет. Но, если они не отойдут от башни, им
будет плохо видно. Я хочу, чтобы им было что рассказать своим детям и внукам,
а не говорить просто: "Он так быстро летел, что я ничего не видел". Я желаю
тебе удачи.
Человек-птица гордо улыбнулся, осторожно шагнул сначала на приступку,
затем встал на краю рядом с Шефом. Толпа ахнула от изумления. Летун стоял,
расправив оперенье на сильном ветру, который, как отметил Шеф, задувал сзади
и прижимал перья к спине. Итак, человек-птица считал, что накидка подобна
парусу, который понесет его, словно кораблик, по ветру. Но что, если накидка
окажется не парусом, а?..
Человек-птица присел, собрался с духом и стремглав ринулся вперед, крикнув
во весь голос:
- Веди меня, Вёлунд!
Его руки колотили по воздуху, а накидка волнами полоскалась над ним. Один
взмах, и Шефу пришлось опустить взгляд, а потом... Удар о камни, и со двора
донесся дружный стон толпы. Посмотрев вниз, король увидел тело, лежащее
футах в шестнадцати от основания башни. К нему уже бежали жрецы Пути,
жрецы Идуны-Целительницы. Среди них Шеф узнал щуплую фигурку еще
одного друга детства, бывшего раба Ханда, носившего, как и он сам, собачью
кличку вместо имени. Теперь Ханда считали лучшим лекарем и костоправом
Британии. Должно быть, лекарей поставил там Торвин. Значит, он тоже
разделял дурные предчувствия Шефа.
Лекари внизу закричали:
- Он сломал обе ноги и сильно расшибся. Но позвоночник цел.
Годива вместе с мужем тоже заглядывали через стену.
- Он смелый человек, - сказала она, и нотка осуждения прозвучала в ее
голосе.
- Мы окажем ему самую лучшую медицинскую помощь, - пообещал ей
Шеф.
- А сколько денег ты ему дал бы в случае удачи, если бы он пролетел,
скажем, целый фарлонг? - спросил Альфред.
- Ну, за фарлонг я заплатил бы ему сто фунтов серебра.
- А сейчас ты заплатишь ему что-нибудь как компенсацию за увечья?
Шеф упрямо поджал губы, так как почувствовал, что на него давят, требуют
проявить щедрость и поощрить благие намерения. Он знал, что
Годива рассталась с ним из-за его безжалостности. Но сам он не считал себя
безжалостным. Он просто делает то, что должен делать. Он должен заботиться
обо всех своих подданных, а не только о тех, кто рядом с ним.
- Он смелый человек, - произнес Шеф, отворачиваясь. - Но еще он дурак.
Этот человек способен лишь на слова. А в Святилище Пути признают только
дела. Не так ли, Торвин? Он прочел твою книгу преданий и превратил ее в свой
молитвенник, в Библию, как у христиан. Чтобы верить в нее, но не
задумываться над нею. Нет. Я пошлю к нему лучших лекарей, но ничего не
заплачу.
И снова со двора донесся голос:
- Он пришел в себя и говорит, что ошибся, взяв куриные перья, ведь курицы
роются в земле. В следующий раз он будет брать только перья чаек.
- Запомните, - произнес Шеф, обращаясь ко всем и отвечая на
невысказанные упреки. - Я буду тратить королевское серебро только на дело.
Ведь оно может нам понадобиться в любой момент. Подумайте, сколько у нас
врагов.
Он вытянул руку наперекор ветру, указывая на юг и на восток.
* * *
Если бы птица или человек-птица, повинуясь жесту короля, пролетели тысячи
миль над морями и землями, пересекли Ла-Манш (который называли Каналом
или Узким морем), а потоми всю Европу, они достигли бы места давно
подготавливаемой встречи. Долгие томительные месяцы участники добирались
туда по разбитым дорогам и штормовым морям, приготовив свои осторожные
вопросы на языках Византии и Рима.
- Допустим, что наш император в его неизреченной мудрости окажется готов
рассмотреть некие соображения; а затем, допустим, попытается употребить то
слабое влияние, которое он имеет на его святейшество папу римского, чтобы
убедить того изменить некоторые формулировки; тогда (коль скоро мы сделали
такое чисто условное допущение, или, пользуясь вашим необычайно
выразительным и гибким языком, приняли такую hypothesis, гипотезу) окажется
ли возможным, что и ваш basileus, басилевс, в свою очередь переменит свое
мнение по известным вопросам? - пускали пробный шар римские католики.
- Уважаемые коллеги, оставим на минутку в стороне ваши прелюбопытные
гипотезы, но если бы наш басилевс мог, не отступая от канонов православия и
не попирая прав патриарха, рассмотреть хотя бы предварительное и
краткосрочное соглашение, затрагивающее упомянутую область интересов, нам
бы очень захотелось узнать, какую позицию займет ваш император в
животрепещущем вопросе о миссионерах в Болгарии и недостойных попытках
предыдущей римской администрации оторвать наших новообращенных от их
новой веры и вернуть под эгиду Рима, - отвечали им греки.
Очень медленно эмиссары находили общий язык, лавировали, прощупывали
друг друга, возвращались за новыми указаниями. И столь же медленно
