неприятности. Рядом успокаивающе журчала в фонтане вода. В сотнях ваз,
расставленных по всему дворику в кажущемся беспорядке, росли цветы.
Балдахин закрывал халифа от прямых лучей солнца, уже набравшего силу за
короткую андалузскую весну. Во всем дворце говорили шепотом, а снующие по-
всюду слуги делали свою работу молча. Телохранители на цыпочках отошли
под затененную колоннаду, наблюдая, но оставаясь невидимыми. Христианская
рабыня из его гарема, понукаемая мажордомом, принялась потихоньку
наигрывать на цитре ненавязчивую мелодию, едва слышную и готовую
умолкнуть при малейшем признаке неудовольствия. Никто не смел войти во
дворик, и халиф погружался в свои размышления все глубже и глубже.
Купцы принесли плохие вести, рассуждал он. Ясно, что христиане захватили
все острова, на которых только можно разместить морские базы: Сицилию,
Мальту, Мальорку, Менорку, остальные Балеарские острова, даже остров
Форментеру, и вдобавок - хотя это была уже не его забота - греческие
острова Кипр и Крит. Купцы сообщали, что на всех торговых линиях, даже
вдоль африканского побережья, их суда подвергаются нападениям
христианских пиратов. "Странно, что все изменилось так стремительно", -
подумал халиф.
Тому была причина, хотя халиф ее не знал. При всей своей величине
Средиземное море все-таки больше похоже на озеро. Из-за доминирующих
ветров и постоянного течения, несущего свои воды из Атлантики, чтобы
восполнить убыль от испарения в этом почти замкнутом водоеме, в
Средиземном море гораздо легче плыть с запада на восток, чем с востока на
запад, а с севера на юг - легче, чем с юга на север. Первое обстоятельство
давало преимущество халифу, а второе - его христианским противникам. Как
только объединение арабских флотов и баз на севере было раздавлено, путь на
юг стал открыт для жителей любой островной деревушки, желающих снарядить
корабль и попробовать отыграться за многовековой мусульманский грабеж на
купцах из Египта и Туниса, Испании и Марокко.
"Нет, - подумал халиф. - Угроза торговле - это неприятность, но не она
так тревожит меня. Испания ни в чем не испытывает недостатка. Если
заморская торговля прекратится, кое-кто разорится, зато разбогатеют другие,
которые начнут поставлять то, что мы привыкли покупать у египтян. Меня
гневят потери кораблей и людей, но за них можно будет отомстить. Не это
смущает мою душу".
Значит, новости о франках? Халиф не испытывал личных симпатий к
прибрежным бандитам, чьи гнезда разорил новый император франков. Бандиты
не платили дань халифу, и среди них не было его родственников, многие в свое
время сбежали от его праведного суда. Но именно здесь сидела какая-то заноза,
которая не давала покоя халифу. Он не забывал слова пророка Мухаммеда:
"Правоверные, бейтесь с теми неверными, кто к вам ближе всего". Может быть,
дело в том, что он, Абд эр-Рахман, пренебрег своим священным долгом?
Недостаточно ревностно боролся с нечестивцами на северных границах? Не
пришел на помощь тем мусульманам, которые выполняли заповеди Пророка?
Абд эр-Рахман прекрасно знал, почему он не трогал свои северные границы: до-
быча скудная, потери велики и ведь горы все-таки служили каким ни на есть
щитом между его владениями и могучей империей франков по другую их
сторону "С перемешавшихся в горах христиан, еретиков, евреев легче сдирать
налоги, чем править ими, - подумал халиф. - Но, может быть, в этом-то и
ошибка".
Нет, снова решил халиф, эти новости неприятны и заставят его заново
обдумать свою политику, но они не таят в себе большой угрозы. Леон и
Наварра, Галиция, Руссильон и прочие крошечные королевства - да все они
сразу падут, как только он протянет к ним руку. Может быть, уже в следующем
году. Нет, главную причину нужно искать глубже.
Не могут ли это быть сообщения, поступившие к халифу от его kadi, главного
судьи города? В них действительно было что-то, глубоко его задевающее. Уже
двадцать лет Кордову потрясали выходки то одного, то другого юного идиота
или идиотки из христианского меньшинства. Они лезли на рожон. Они
поносили Пророка на рыночной площади. Они приходили к кади и заявляли, что
раньше верили в заповеди Пророка, но теперь нашли истинного Бога; они
пускались во все тяжкие, лишь бы совершить такое, за что полагалась смерть от
сабли палача. Потом их приспешники объявляли их святыми и, если кади не
проследил за сожжением нечестивцев, торговали их костями как святыми
реликвиями. Халифу доводилось читать священные книги христиан, и он
прекрасно понимал, какое здесь напрашивается сравнение со смертью пророка
Иешуа: римлянин Пилат изо всех сил старался не приговаривать его к казни, но
в конце концов все-таки вынужден был послать его на смерть. Какая жалость
для всего мира, что Пилат не оказался тверже! Судя по сообщениям кади,
христиане пытались повторить ситуацию, провоцируя мусульман возмутиться и
учинить в городе погром.
Но суть дела опять же не в этом, решил халиф. Его предшественник нашел
лекарство от этой болезни. Христиане с легкостью готовы были принять
мученическую смерть, но гораздо хуже относились к публичному унижению.
Еще сам Пилат предложил, как с ними надо обращаться: раздеть и публично
высечь батогами. Потом с презрением отпустить домой. Это умиротворяло
толпу мусульман и не позволяло сделать из наказанных ни святых, ни
мучеников. Некоторые держались во время порки хорошо, другие хуже. Но
очень немногих приходилось наказывать второй раз. Главное было - не
поддаваться на провокацию. Тот, кто действительно исповедовал ислам, а потом
стал христианином, заслуживает смерти. А тех, кто заявляет о своем мнимом
обращении, чтобы подвергнуться казни, следует игнорировать.
Но в этом-то и заключена суть дела, вдруг понял халиф. Он заворочался на
своем ковре, и треньканье цитры моментально смолкло. Халиф уселся
поудобнее, и музыка очень осторожно зазвучала снова.
Главным в исламе было shahada, исповедание веры. Тот, кто однажды при
свидетелях принял его, бесповоротно на веки вечные становился му-
сульманином. Всего-то и требовалось, что произнести слова: "Свидетельствую,
что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед - пророк Его". "La illaha il Allah,
Muhammad rasul Allah", - пробормотал про себя халиф примерно в
стотысячный раз. Эти слова предписаны самим Пророком. Их нельзя взять
назад.
И все же Пророку, да славится имя его, подумал халиф, никогда не
приходилось иметь дело с христианами, стремящимися к мученической смерти!
Иначе он усложнил бы обряд! Халиф одернул себя. Вот почему ему так
тревожно. Он чуть было не начал критиковать Пророка и подумывать об
изменении ислама. В глубине души он становился неверующим.
Халиф поднял палец, изобразив, будто развертывает свиток. Не прошло и
минуты, как перед ним молча застыл его katib, хранитель библиотеки. Халиф
кивнул на подушечку, предлагая Ицхаку садиться, и изогнул палец, чтобы
принесли шербет и финики.
- Расскажи мне, - произнес он после паузы, - расскажи мне о мутазилитах.
Ицхак, похолодев, осторожно разглядывал своего хозяина и повелителя.
Какими подозрениями вызван этот вопрос? Что нужно халифу - новые
сведения или подтверждение собственных мыслей? Похоже, что новые
сведения. Но не следует скупиться на проклятья еретикам.
- Мутазилиты, - начал библиотекарь, - были вскормлены недостойными
приверженцами Абдуллы, врага вашего дома. Хотя к нынешнему времени даже
в Багдаде, обители нечистых, они попали в немилость и разогнаны.
Слегка сузившийся взгляд халифа подсказал Ицхаку, что пора поскорей
переходить к сути.
- Основа их ереси такова, - продолжал он. - Вера должна, как учили
греки, подчиняться рассудку. Причина же недовольства ими заключается в том,
что они доказывают, будто Коран не вечен и может быть пересмотрен. Они
заявляют, что вечен один лишь Аллах. А Коран, следовательно, - нет.
Ицхак запнулся, сомневаясь, нужно ли проявлять настойчивость. Как и
многие ученые Кордовы, он всей душой сочувствовал тем, кто проповедовал
свободу в поисках знаний, отвергал цепи hadith, традиции. Они научились
скрывать свои симпатии. Однако Ицхак может рискнуть и рассказать о
дилемме, как ее назвали бы греческие falasifah, мудрецы.
- Халиф видит, что мутазилиты ставят нас перед трудным выбором,
дилеммой, - продолжал он. - Ведь если мы согласимся с ними, мы признаем,
что можно изменить законы shari'a, пути очищения. Но где же тогда проходит
путь очищения? А если мы с ними не согласимся, мы должны считать, что
Коран появился раньше самого Пророка. Признав это, мы отнимаем у Пророка
честь создания Корана.
- А что думаешь ты сам, Ицхак? Говори откровенно. Если мне не понравятся
твои слова, я сделаю вид, что их не услышал, и больше не буду спрашивать.
Библиотекарь тяжко вздохнул, вспомнив, как знаменитый визирь халифа
Гаруна аль-Рашида, выходя из дворцовых покоев, всякий раз хватался за свою
голову - цела ли она?
- Я думаю, что в учении мутазилитов есть свои крупицы истины. Пророк
был человеком, он жил и умер как человек. Часть из того, что он сказал, была от
человека, а часть от Бога. Вполне допустимо, что часть, подсказанную его
человеческим умом, можно изменять, как и любое человеческое творение.
- Но мы не знаем, где какая часть, - подвел итог халиф. - Вот и посеяны
семена сомнений.
Ицхак опустил глаза, услышав в голосе халифа железные нотки
определенности, которые так часто предвещали смертный приговор. Увы, он
снова перешел границы допустимого.
Снаружи в тихий дворик донесся топот ног, прорвавшийся сквозь тонкие
тенета наигрываемой рабыней мелодии. Халиф поднял взгляд, зная, что никто
не осмелился бы потревожить его с вестью, которую халиф уже слышал.
Появившийся у колоннады гонец вошел во дворик, тяжело дыша, чтобы
подчеркнуть свое усердие и быстроту, с которой он нес весть хозяину. Он низко
поклонился.
-Вернулись те, кто был послан в страну majus, - объявил он. -И не одни! С
ними король majus и эскадра странных кораблей.
- Где они?
- Они вошли в устье Гвадалквивира, и часть их кораблей, самые маленькие,
поднимаются вверх по течению на веслах. Они плывут быстро, почти так же
быстро, как скачут наши лошади. Чужеземцы будут в Кордове через два дня
утром.
Халиф кивнул, щелкнул пальцами, чтобы визирь вознаградил вестника, и стал
отдавать распоряжения о размещении гостей.
- Король, - сказал он под конец. - Король варваров. Это не так уж важно,
но давайте постараемся поразить его воображение. Узнайте, что он любит:
девочек, мальчиков, лошадей, золото, механические игрушки. Всегда найдется
что-то, на что купятся эти северные дети.
* * *
- Мне нужна показная пышность, - сказал Шеф своим советникам. Он в
неудобной позе примостился прямо на днище одной из пяти ладей Бранда. У
семи его двухмачтовых кораблей, к изумлению арабов, оказалась слишком
большая осадка, чтобы идти вверх по реке, и их пришлось оставить в устье
вместе с моряками и воинами. Путешествие продолжили только пять ладей и
столько людей, сколько удалось на них разместить: общим счетом неполных две
сотни. Шеф составил сборные команды. На каждом судне оставалось по
двадцать человек норманнов из его постоянной команды. Остальную часть
команды перевели на катапультоносцы, а на их место взяли соответствующее
количество английских арбалетчиков. Англичане, когда подходила их очередь,
тоже брались за весла, что вызвало немало хохота. Однако и викинги, и
арбалетчики прекрасно понимали, что они дополняют друг друга, и от этого
боевая мощь объединенного отряда возрастает.
- И как же нам это устроить? - спросил Бранд. Он, как и все остальные, был
в глубине души поражен бьющим в глаза богатством и процветанием страны, а
еще больше - многочисленностью ее населения. Судя по тому, что им рас-
сказывали, в одном только городе Кордове людей жило больше, чем во всей
Норвегии. На протяжении путешествия вверх по реке можно было видеть
крыши дворцов, вращающиеся водяные колеса, деревни и города, заполнившие
