- Может быть, есть еще что-то, чего мы не знаем, - повторил Торвин.
- Я знаю что. А вдруг они построили такой же "Неустрашимый", как мы в
свое время?
Хагбарт покачал головой, испытав неутешную грусть. Громоздкий, обшитый
стальными пластинами, едва передвигающийся "Неустрашимый", который семь
лет назад в буквальном смысле слова переломал хребты кораблям Рагнарссонов,
первоначально, до полной перестройки и переименования, был собственным
судном Хагбарта, и тот клялся, что его "Аурвендилл" - самый быстрый
корабль на всем Севере. Но "Неустрашимому" в той битве тоже сломали хребет
камнем из катапульты, с тех пор он ни разу не выходил в море. Позднее его
разобрали на дрова.
- Они не смогут этого сделать, - категорически заявил он. - Я навидался
этих средиземноморских галер, смотрел, как их строят. Говорят, что их
конструкция не изменилась за последнюю тысячу лет, и у греческих галер она
такая же. Они обшивают досками вгладь, а не внакрой, как мы. И просто
набирают борт доска за доской, без всяких шпангоутов. Слабый киль и очень
слабые борта. Нос и корма укреплены, чтобы держать таран, но это почти
ничего не дает. Пробить борт очень легко. Нет, я не говорю, что их корабелы
дураки. Просто они строят для мелкого моря, без приливов и без волн. И я
утверждаю, что перестроить одну из таких галер в новый "Неустрашимый"
нельзя. Их корпус недостаточно прочен. В этом я уверен.
Последовала долгая задумчивая пауза, прерываемая лишь раздающимися
неподалеку выкриками и всплесками. В полуденном мареве "Победитель
Фафнира" совсем потерял ход, паруса его обвисли, только и толку от них было,
что спасительная тень. Команда воспользовалась возможностью раздеться и
поплескаться в манящей прохладой воде. Шеф заметил, что Свандис с борта
смотрит на раздевшихся мужчин, в задумчивости ухватившись за подол своего
длинного платья из белой шерсти. Казалось, что она тоже готова раздеться и
нырнуть в море. Это вызвало бы по меньшей мере всеобщий восторг, что бы там
Бранд ни говорил про гнев морских ведьм и марбендиллов из бездны. Его
авторитет в этом вопросе, как ни странно, оказался подорван, когда стало
известно, что Бранд и сам на четверть марбендилл.
- Итак, придерживаемся нашего плана, - сказал Шеф. - Хагбарт, ты и
Сулейман, поговорите сегодня вечером с адмиралом насчет ночного охранения.
Завтра я попрошу его выслать вперед легкие суда, пусть попробуют найти врага
и связать его силы, чтобы мы могли обойти его с фланга. Наше секретное
оружие, кроме онагров, - то, что мы не боимся выйти в открытое море и
остаться без пресной воды для гребцов. На это мы и должны рассчитывать. И
есть еще одно приятное обстоятельство.
- Какое же? - спросил Хагбарт.
- Нашего гориллообразного друга Бруно здесь нет. Императора, я имею в
виду.
- Откуда ты знаешь?
Шеф снова улыбнулся:
- Я бы почувствовал, будь этот ублюдок где-то поблизости. Или увидел бы
дурной сон.
* * *
Много меньше дневного перехода парусника отделяло этот военный совет от
другого, в котором участвовали два командира объединенных экспедиционных
сил греков и римлян. Лишь эти два человека сидели в кормовой каюте большой
греческой галеры, в полутьме, пропитанной запахом нагретого кедра. Ни один
из них не считал целесообразным советоваться с подчиненными. Подобно тому,
как раньше поступили их повелители, император Бруно и басилевс Василий, эти
двое решили, что удобней всего будет общаться на латыни; хотя латынь не была
родным языком ни для того, ни для другого, они в конце концов научились
сносно на ней разговаривать. Обоим латынь не нравилась: грек Георгиос
выучился ее итальянскому диалекту от неаполитанских моряков, которых с
презрением считал еретиками и бабами. Германец Агилульф перенял француз-
ский диалект латыни от соседей за Рейном, которых ненавидел в качестве своих
исторических врагов, вдобавок претендующих на культурное превосходство.
Однако оба шли на жертвы ради возможности сотрудничать. Каждый даже
начал испытывать невольное уважение к талантам другого, возникшее за многие
месяцы совместных побед и завоеваний.
- До них день пути на юг, и они медленно приближаются? - переспросил
Агилульф. - Откуда ты знаешь?
Георгиос махнул рукой в сторону моря за маленьким смотровым отверстием,
проделанным в узкой корме галеры. Вокруг двух десятков его красных галер,
каждая в сотню футов длиной, расположилась флотилия маленьких суденышек
самых разных видов, это были добровольные помощники из христианских
рыбачьих деревушек с севера испанского побережья, с островов и приграничной
зоны между Испанией и Францией.
- Арабы так привыкли к рыбачьим лодкам, что не обращают на них
внимания. Вдобавок они не могут отличить христианина от мусульманина или
от иудея. Наши лодки пристраиваются к их рыбакам. Каждый вечер одна из
наших лодок уходит в море и возвращается со свежими сведениями. Я уже
давно в точности знаю, где находится каждый корабль противника.
- А вдруг противник то же самое проделывает с нами?
Георгиос отрицательно покачал головой.
- Я не так беспечен, как арабский адмирал. Ни одна лодка не может подойти
сюда ближе пятидесяти стадиев без того, чтобы ее остановили и осмотрели. И
если в ней мусульмане... - он рубанул ладонью по краю стола.
- Почему разведывательные лодки успевают вернуться, пока неприятельский
флот идет на нас? Наши лодки настолько быстрые?
- Наши более приспособленны. Видишь, какие у них паруса? - Георгиос
снова махнул рукой в сторону покачивающихся неподалеку лодок. На одной из
них, заскользившей по тихой воде с каким-то поручением, уже подняли и
расправили парус: треугольный кусок ткани на наклонном рее- гафеле. -
Здесь это называют "латинский парус", на их языке lateeno. - Тут оба мужчины
одновременно хмыкнули в знак презрения к чудаковатым иностранцам. - Они
говорят lateeno, подразумевая, - Георгиос запнулся, подбирая слово, - что-то
вроде aptus, ловкий. И это действительно удачный парус, быстроходный и
рассчитанный на легкие боковые ветры.
- Почему же тогда у вас другие паруса?
- Если бы ты посмотрел вблизи, - объяснил адмирал, - ты бы увидел, что,
когда ты хочешь развернуться другим бортом к ветру, - в латыни, на которой
говорили они с Агилульфом, не нашлось слова "галс", - ты не можешь просто
повернуть гафель, палку, к которой крепится парус. Ты должен перекинуть
гафель через мачту. На маленькой лодке это легко. И все труднее и труднее,
когда мачта становится выше, а гафель тяжелее. Это оснастка для малых судов.
Или для кораблей, где полно команды.
Агилульф фыркнул, не слишком-то заинтересовавшись.
- Итак, мы знаем, где они, а они не знают, где мы. Что это нам дает?
Грек откинулся на своей скамье.
- Что ж. Наше оружие - огонь. Их оружие, как ты мне все время
напоминаешь, - камни. Ты рассказывал, что видел, как один их корабль со
стальной обивкой потопил целый флот и никто не успел даже сказать "Господи,
прости".
Агилульф кивнул. Он участвовал в битве при Бретраборге, видел, как флагман
Шефа "Неустрашимый" разнес в щепки флот Рагнарссонов. Это произвело на
него неизгладимое впечатление.
- Я тебе верю. Значит, враги постараются сражаться на расстоянии, а мы
предпочтем подойти поближе. Наверняка они ждут, что мы нападем ночью. Но
у меня есть идея получше. Видишь ли, мои рыбаки на разведывательных лод-
ках, все как один, твердят одно и то же. Эти северные корабли, говорят они, -
парусники. Никто не видел, чтобы они пытались идти на веслах, по-видимому
они слишком тяжелые и широкие. Но в этих водах в полдень ветер всегда
стихает, ведь вода и суша нагреты одинаково. Ветер не дует ни в ту, ни в другую
сторону. Тут-то я и собираюсь по ним ударить.
- Они могут швырять свои камни, не сходя с места, - возразил Агилульф.
- Но не через носовые и кормовые штевни. В любом случае я намерен
сначала отогнать или сжечь их вспомогательные суда, арабские галеры. А потом
разобраться с северянами. Ведь я смогу двигаться, а они нет. В самом худшем
случае мы просто уйдем на веслах. Если они окажутся слабее - мы их
разгромим.
- Значит, ты выйдешь со своим флотом, при необходимости успокоишь
северян и потом с моря ударишь со своими воинами и гребцами в тыл арабской
армии. А я буду теснить пехоту и конницу с фронта.
Георгиос молча кивнул. Оба понимали, что в их генеральном плане возможны
всяческие изменения. Но теперь каждый знал, что думает другой и как поступит
в том или ином случае. Они до сих пор не проиграли ни одной битвы и стычки,
пройдя через все северо-западное Средиземноморье от берега до берега.
Агилульф встал:
- Годится. Мои солдаты для твоих галер уже оповещены. Они будут ждать
на берегу за час до рассвета, со всеми припасами. Просто вышли лодки, чтобы
подобрать их.
Георгиос тоже поднялся. Мужчины обменялись рукопожатиями.
- Хотел бы я, чтобы здесь был император, - неожиданно сказал Агилульф.
- Мой император, я имею в виду.
Георгиос выкатил глаза с преувеличенным сомнением:
- Он твой император, а не мой. Но даже мой император и даже тот идиот, что
был перед ним, не стали бы на этом этапе войны гоняться за какой-то там
реликвией.
- Последнее время она ему помогала, - сказал Агилульф, стараясь, чтобы в
голосе его прозвучало как можно больше преданности.
ГЛАВА 9
- Расскажи мне еще раз об этом проклятом... - Бруно, император
Священной Римской империи, защитник веры, гроза еретиков, вероотступников
и язычников, оборвал себя. У него выдался трудный день. Еще один трудный
день. Здесь, в этой пересеченной ущельями стране, где Франция соединяется с
Испанией и одновременно отделяется от нее высокими Пиренеями, в каждой
деревне был замок на скале, и большинство из них называлось не иначе как
Puigpunyent, "остроконечный пик". Вот почему здесь окопалось так мною
мусульманских бандитов. Но с этим покончено. Император очистил от них эту
землю. И теперь, когда он вправе был ждать благодарности и помощи от
христиан, избавленных им от врагов, его встречали упрямым сопротивлением,
запирали ворота, отгоняли в горы стада, люди прятались в своих неприступных
жилищах. Правда, не все. Если верить баронам, которые подчинились ему и
перешли на его сторону, сопротивление оказывали только те, кто был еретиком
из какой-то секты, давно обосновавшейся в пограничье, с ней вели
непримиримую партизанскую войну многие поколения католиков.
Проблема заключается в том, что, по всеобщему мнению, тайну Святого
Грааля хранят именно эти еретики. Если Грааль существует - а Бруно страстно
верит, что он существует, точно так же, как Святое Копье, на котором держится
его власть, ранее существовало, затерянное среди язычников, - он спрятан
еретиками на одном из этих скальных пиков.
И поэтому император решил покорить их, сжечь, разгромить, запугать,
подкупить или выманить из их горных берлог. Иногда это получалось, иногда
нет. Сегодня был плохой день. Яростное сопротивление, ворота, недоступные
для камней тяжелой катапульты, - и двадцать славных братьев из Ордена
Копья полегли вместе со многими воинами, набранными с помощью баронов
Южной Франции.
Но даже это не оправдывает едва не совершенный им смертный грех -
богохульный отзыв о священной реликвии. Бруно помолчал, пристально
огляделся. Он сам назначит себе наказание. В былое время он набирал
пригоршню деревянных щепок, поджигал и держал на открытой ладони. Однако
волдыри мешали во время битвы. Он не имел права из-за собственных грешков
мешать себе выполнять дело веры. И опять же, согрешила-то не рука. Нет.
Вынув кинжал, Бруно поднес его к свече, выждал, пока острие не раскалилось
докрасна. Затем он решительно высунул свой едва не согрешивший язык,
прижал к нему обжигающий металл. Долгие секунды держал его. В
покрывавшей щеки корке пыли медленно пробили дорожку слезы, но больше
ничто в чеканном лице императора не изменилось. В ноздри ударил смрад
