правды. Она кое-что утаила.
- Что же?
Виглик медленно покачал головой:
- Это по-прежнему скрыто от меня. И несмотря на все, что ты сказал,
Вальгрим, я не думаю, что путь к победе в Судный День лежит через таких,
как Сигурд Рагнарссон, с его жестокостью и его жертвоприношениями.
Нужен не только великий ратоборец, чтобы победить Локи и отродье
Фенриса. И не кровь возвратит Бальдра к жизни. Не кровь, а слезы.
Несмотря на весеннюю прохладу, лицо Вальгрима залилось краской -
была задета его честь, к тому же были упомянуты недобрые имена и дела.
Сдержав себя, он спросил только:
- А в конце, когда ты как будто вглядывался вдаль?
- Вдали я увидел двух орлов. Первый вился над вторым, но потом второй
снова поднялся вверх. Я не видел, кто в конце концов победил.
ГЛАВА 5
Дьякон Эркенберт сидел в поле на самом солнцепеке у высокого стола,
разложив перед собой чернила и пергамент. Близился к завершению
занявший почти весь день тяжкий труд. Тяжкий, но и благодарный. Эр-
кенберт ощущал, как его переполняет сознание собственной значительности,
почтение, едва ли не благоговение, когда он перебирает толстую стопку
пергаментных листов, строчка за строчкой исписанных именами: за каждым
стоит просьба о принятии в ряды нового ордена, основанного архиепископом
Запада, - Ордена Копья, или, на их языке, Lanzenorden.
За время долгого пути на север из Кельна в Гамбург Эркенберт осознал, что
существуют особые обстоятельства, благоприятствующие созданию Ордена
монахов-воинов именно здесь, в Германии. В его родной Нортумбрии, как и
во всей пронизанной родственными связями Англии, таны, которые
составляли костяк любой армии, годились только для одного: удобно уст-
роиться на землях, пожалованных им королем. А затем горы своротить, лишь
бы не только удержать эти земли за собой, как бы ни стали таны стары,
толсты и непригодны к воинской службе, но и удостовериться, что поместья
честь честью перейдут к их детям. Иногда они посылали сыновей служить
вместо себя, иногда стремились попасть в фавор к королю или духовенству,
поддерживая их законы и любую хартию, которой требовалось присягнуть
тем или иным образом. И хотя они делали все это и даже посылали своих
дочерей для похотливых услад некоторых магнатов, в Англии вряд ли можно
было найти клочок земли, на который не претендовал бы сын какого-нибудь
аристократа, или сына аристократа, который в конце концов оказался бы не
обманут в своих ожиданиях.
Не так в Германии. Сословию воинов здесь не разрешалось оседать на
земле и устраиваться с удобствами. Службу необходимо было нести. В
противном случае замену находили немедленно. Воину средних лет сле-
довало самому позаботиться о том времени, когда его держащая меч рука
ослабеет - ведь его князь не считал, что обязан будет что-то сделать для
него. Что касается сыновей воинов, многие из них не имели никаких надежд
на будущее. И не зря, холодно подумал Эркенберт, при всех своих заботах о
чистоте крови они больше подобны смердам или керлам, чем благородным,
ведь у них можно отобрать их собственность в любой момент. Такие люди,
благодаря их воинственности, толпами будут рваться в Орден, который даст
им, словно черным монахам, кров и товарищескую поддержку до самой
смерти.
И все же он и его товарищи не имели бы такого успеха при наборе
рекрутов, если бы не красноречие архиепископа Римберта. Десятки раз на
пути из Кельна в Гамбург Эркенберт слышал, как тот скликает толпы в
каждом городе, где они останавливались, и слышал его проповеди.
Архиепископ всегда вспоминал слова евангелиста Матфея: "Я посылаю
вас, как овец среди волков".
Он напоминал слушателям, как Христос запретил апостолу Петру
сопротивляться воинам, которые пришли за Ним в сад Гефсиманский, как
требовал от своих учеников подставлять другую щеку, а если кто-то за-
ставляет их пройти с ним одно поприще, пройти два.
Он развивал эту тему, пока на лицах его воинственных слушателей не
появлялись признаки сомнения и неодобрения.
И тогда он заявлял им, что сказанное Христом - истина несомненная. Но
что будет, если человек заставит тебя нести его ношу одну милю, и ты
добровольно пронесешь ее две мили, а потом он вместо благодарности
обругает тебя и прикажет нести ее еще две мили, еще десять, еще двадцать?
Что, если ты подставишь другую щеку, а враг ударит по ней снова, и снова, и
снова - своим хлыстом, как пса? Толпа начинала гневно колыхаться и
роптать, а Римберт кротко спрашивал слушателей о причине их гнева. Разве
то, о чем он рассказывал, не в сотни раз меньше тех унижений и обид,
которые они терпят от северных язычников? И тогда Римберт говорил о том,
чему был свидетелем за долгие годы своего апостольского служения на
Севере: изнасилованные дочери и жены, мужчины, угнанные в рабство до
самой смерти, христиане на коленях в снегу, оплакивающие свою судьбу -
стать жертвоприношением для языческих богов в Оденсе или Каупанге, или,
хуже всего, в шведской Упсале. Когда мог, он называл по имени мужчин и
женщин именно из этого города или из этих мест - запас душераздирающих
историй он имел неисчерпаемый, и кто бы его не имел, подумал Эркенберт,
после тридцати лет служения безнадежной и бессмысленной миссии
обращения язычников.
И когда гнев толпы достигал высшей точки, когда служивые воины в ней
начинали свирепеть, потрясать кулаками и кидать оземь свои кожаные
шапки, Римберт бросал им то самое: "Я посылаю вас, как овец среди волков".
Да, говорил он, шедшие со мной добрые священники, из которых и десятой
части не вернулось домой, были агнцами - и агнцами они останутся. "Но с
этих пор, - тут в его голосе начинала звенеть сталь, - посылая овец своих, я
прослежу, чтобы рядом с каждой овцой шли... нет, не другая овца, и не волк.
Огромный пес, гигантский мастифф немецкой породы, в крепком шипастом
ошейнике, и следом за ним еще двадцать таких же. Вот тогда посмотрим, как
северные волки отнесутся к проповеди Агнца! Может быть, тогда они рас-
слышат его блеянье".
И Римберт начинал шутить и играть словами, иногда даже подражая голосу
овцы, чтобы позволить слушателям смеясь освободиться от напряжения и
ярости. А потом Римберт спокойно и неторопливо излагал им свой замысел.
Посылать миссию за миссией на Север, к самым дружественно настроенным
языческим королям и князьям, во главе каждой миссии образованный и
благочестивый священник, как это и было всегда, но вот новое: священника
сопровождает сильный отряд телохранителей, людей благородного
происхождения и рыцарского звания, без жен и детей или прочих привя-
занностёй, воинов, хорошо владеющих мечом, копьем и булавой, умеющих
править боевым конем одними лишь коленями и кончиками пальцев, держа в
одной руке щит, а в другой копье, - людей, которых даже северные пираты
обходят стороной, избегая распрей с ними.
А потом, завоевав полное внимание слушателей, Римберт рассказывал им о
Святом Копье, о том, что, когда оно вернется в Империю, вместе с ним
вернется и дух Карла Великого и снова поведет христиан к победе над всеми
врагами. А сейчас помощники архиепископа готовы выслушать всех
соискателей и выяснить, достойны ли они вступления в Орден Копья.
Поэтому Эркенберт и держал в руках толстую стопку листов пергамента,
исписанных столбцами: имена претендентов, свидетельства их благородного
происхождения - ведь простолюдина или сына простолюдина нельзя
принимать ни при каких обстоятельствах - перечни неслыханных богатств,
которые они готовы пожертвовать Ордену, и описания их личного оружия и
амуниции. В свое время некоторых вычеркнут из списков, других примут.
Большинство вычеркнут. И многих - не из-за бедности или сомнительного
происхождения, а из-за испытания, которое устраивает для них
ваффенмайстер архиепископа, его военный советник. Как только Эркенберт
записывает данные, претенденты расходятся по обширному полю,
расположенному у деревянного частокола вокруг неоднократно разграблен-
ного Гамбурга. Здесь они дерутся на тупых мечах и со щитами. На коне
проходят сложную полосу препятствий, с чучелами, которых нужно поразить
копьем. Они сходятся в рукопашной схватке внутри ринга. И повсюду ходит
седой ваффенмайстер или его старшины - наблюдают, сравнивают,
запоминают имена.
Эркенберт бросил взгляд на Арно, советника архиепископа Гюнтера,
посланного во владения Римберта для наблюдения, оценки и доклада. Они
дружелюбно улыбнулись друг другу. Один невысокий и темноволосый,
другой высокий и светлый, оба любили поворочать мозгами и ревностно
относились к делу.
- Архиепископ легко сможет набрать свою первую сотню,- сообщил
Эркенберт.
Прежде чем Арно ответил, раздался другой голос.
- Теперь осталось только девяносто девять, - произнес он.
Дьякон и священник из-за своих столов уставились на новоприбывшего.
Рост его был невелик, отметил Эркенберт, чувствительный к этой
подробности. Но у него были чрезвычайно широкие плечи, размах которых
только подчеркивала его тонкая, прямо девичья, талия. Он был одет в
кожаную куртку с подбивкой, какие всадники носят под кольчугами.
Эркенберт заметил, что в верхнюю часть жакета для уширения были вшиты
вставки, аккуратно, но без всяких стараний подобрать цвет. Кроме жакета на
нем была, кажется, только фланелевая рубашка из самых дешевых и
поношенные шерстяные штаны.
Глаза у незнакомца пронзительно голубые, волосы такие же светлые, как у
Арно, но стоят ежиком. "Я видел лица опасные и видел лица безумные, -
подумал Эркенберт, вспоминая Ивара Бескостного. - Но более сурового
лица не встречал". Оно казалось высеченным из камня, кожа обтягивала
выпирающие кости. Шея с бугром сзади, как у бульдога, голова даже
выглядит маленькой.
Эркенберт обрел голос:
- Вы это о чем?
- Ну смотри, архиепископу нужно сто человек, я один, а сто без одного
будет - слышал про науку арифметику? - девяносто девять.
От такого выпада Эркенберт вспыхнул.
- Я слышал об арифметике. Но ты еще не принят. Сначала мы должны
узнать твое имя и имена твоих родителей, и еще много других вещей. И ты
должен проявить себя на глазах у нашего ваффенмайстера. В любом случае
сегодня ты уже опоздал.
Он почувствовал руку у себя на плече. Арно заговорил мягко и озабоченно:
- Ты совершенно прав, брат, но, думаю, в данном случае мы можем
сделать исключение. Этот юный herra известен мне, да и всем нам. Это
Бруно, сын Регинбальда, графа Мархеса. Его знатность, безусловно, позволя-
ет ему претендовать на эту честь.
Эркенберт раздраженно взялся за пергамент.
- Превосходно. Если все делать как полагается, мы должны теперь
спросить об имуществе и доходах, которые претендент намерен передать
Ордену, - он начал писать. - Бруно, как сын графа, должен быть, естест-
венно, Бруно фон..?
- Бруно фон ниоткуда, - последовал спокойный ответ. Эркенберт
почувствовал, что его запястье перехвачено огромной неумолимой ручищей,
мягко, но стальным зажимом.
- Я у графа третий сын, земель не унаследовал. У меня нет ничего, кроме
моих рук, оружия и моего коня. Но позволь мне спросить кое о чем тебя,
малыш с бумагами. Ты бойко говоришь на "нишненеметском", но ручаюсь,
ты не один из нас. И я ничего не слышал о твоем знатном роде. Я удивлен,
кто же этот человек, имеющий право решать, кому быть, а кому не быть
"фсатником" Святого Ордена? Никаких обид, надеюсь. Арно торопливо
вмешался:
- Бруно, этот ученый дьякон - англичанин. Он сражался в армии Папы,
которая была разбита, и пришел, чтобы рассказать нам об этом. А еще он
видел смерть знаменитых викингов, Ивара Бескостного и Раг-нара Волосатой
Штанины. Мы узнали от него много полезного, и он предан нашему делу
душой и телом.
Хватка на запястье Эркенберта ослабла, юноша отступил назад, и на его
чеканном лице появился интерес.
- Ладно, - сказал он, - ладно. Я готов принять англичанина как собрата.
И этот малыш-англичанин - без обид, друг, у каждого из нас есть свои
сильные стороны - сказал одну очень правильную вещь. Я действительно
