Бременем вам понадобится нечто большее. Это говорю вам я, Бранд,
ратоборец из Галогаланда.
Работающие столпились их послушать. Те, кто впервые видел короля,
подталкивали друг друга, показывая на незнакомый амулет Рига.
* * *
Солнце, проникая через высокие окна библиотеки кафедрального собора в
Кельне, освещало открытые страницы манускриптов, разложенных на
массивном аналое. Дьякон Эркенберт, из-за малого роста едва до-
тягивающийся до его верхнего края, застыл в задумчивости. Библиотекарь,
зная, что архиепископ благоволит к Эркенберту и поощряет его штудии,
позволил дьякону работать самостоятельно - даже с огромной драгоценной
Библией, на которую пошли шкуры восьмидесяти телят.
Эркенберт сравнивал тексты. Могла ли фантастическая история, недавно
рассказанная им архиепископом Римбертом, оказаться правдой? Тогда, на
встрече, в нее поверили все, и архиепископы и их советники. Но ведь она
льстила их гордости, льстила патриотическим чувствам народа, и притом
народа, постоянно отвергаемого и недооцениваемого могучим Римом. Эр-
кенберт не разделял этих чувств - или пока не разделял. Англичане, помня
историю своего обращения благословенным Папой Григорием, долгое время
гордились своей верностью Риму. И чем Рим отблагодарил их? Если
рассказанное Римбертом - правда, то, возможно, пришло время для
верности... кому-то другому. Итак, тексты. Главным среди них был тот,
который
Эркенберт хорошо знал, мог бы цитировать посреди ночи. Тем не менее не
грех взглянуть снова. Четыре евангельских рассказа о распятии Христа слегка
отличались друг от друга - лишнее доказательство их подлинности, ибо кто
же не знает, что четыре свидетеля события всегда запомнят каждый свое? Но
Иоанн - Иоанн сказал больше других. Переворачивая огромные жесткие
страницы, Эркенберт нашел нужное место и стал перечитывать его, негромко
проговаривая латинские слова и мысленно переводя их на родной англий-
ский.
"...sed anus militum lancea latus eius aperitif. Но один из воинов копьем
пронзил Ему ребра".
Копьем, подумал Эркенберт. Римским солдатским копьем.
Эркенберт лучше многих знал, как выглядит оружие римских воинов. В
доме близ великого Йоркского собора, где он жил когда-то, еще немало
сохранилось от казарм Шестого легиона Eboracum. Легион ушел из Йорка и
из Британии четыреста лет назад, отозванный для участия в гражданской
войне в метрополии, но большая часть его арсеналов осталась, и много
нерастащенного и несгинувшего оружия все еще лежало в подземельях. Не
знающие износу бронзовые детали катапульты, которую Эркенберт собрал
для язычника Ивара, были подлинной старинной работы, такой же доброй,
как и те времена. Железо ржавеет, но все-таки Эркенберт видел сверкающую
и вычищенную, как на парад, полную амуницию римского легионера: шлем,
панцирь, короткий меч, наголенники, щит и, конечно, римское копье с
железным древком - пилум, называемый также lancea.
Да, подумал Эркенберт, это могло быть так. И нет сомнений, что Святое
Копье, копье, которое пронзило грудную клетку Сына Господня, могло
сохраниться в своей материальности. Ведь я сам видел и держал в руках
оружие, которому, видимо, не меньше лет.
Но кому могло прийти в голову сохранить такую вещь? Это должен был
быть кто-то, кто понял значение этого оружия в тот самый миг, когда его
использовали. Иначе копье вернулось бы в казармы и смешалось с тысячами
себе подобных. Кто мог сохранить это оружие? Нет, подумал Эркенберт, судя
по всему, что говорил архиепископ, это не был набожный Иосиф из
Аримафеи, которого евангелист Иоанн упоминает четырьмя стихами ниже.
Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог выпросить у Пилата
разрешение похоронить тело, мог сохранить чашу, которую Иисус
благословил для учеников на Тайной Вечере - хотя Иоанн о том не упоми-
нает. Но он не мог бы завладеть казенным боевым оружием римлян.
А вот центурион... Эркенберт задумчиво листал страницы Библии, переходя
от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в трех из них, и во
всех трех сказал почти одно и то же: у Луки - "истинно Человек Этот был
праведник", у Марка- "истинно Человек Сей был Сын Божий", у Матфея -
"воистину Он был Сын Божий". А в четвертом Евангелии, от Иоанна, не мог
ли автор упомянуть центуриона, как "одного из воинов"? Если центурион,
выполняя свои обязанности, пронзил грудь Иисуса, а затем увидел чудо или
ощутил его присутствие - что было бы для него естественней, чем хранить и
беречь свое-копье?
А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт повернулся к
другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, по-видимому, сборнику
писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в разное
время разными людьми, к книге, которую большинство библиотекарей давно
отправили бы отскоблить для повторного использования. Эркенберт занялся
письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично.
Письмо римского времени, написанное на латыни - на плохой латыни, с
интересом отметил Эркенберт, на латыни человека, знающего только
команды и незнакомого с откровениями грамматики, - в заголовке
извещало, что послано каким-то Гаем Кассием Лонгинусом, центурионом
Тридцатого легиона Victrix. Оно с благоговением живописало распятие
бунтовщика в Иерусалиме и было адресовано центурионом домой для -
Эркенберт не смог разобрать имени, но определенно что-то германское, не то
Бинген, не то Зобинген.
Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо явно переписывалось
несколько раз, но за столько-то веков и не могло быть иначе. Если бы
переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал бы он делать
такую убогую копию, таким жутким почерком? Что касается самой истории,
Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа Нашего тридцать
третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли.
Или из Англии, если угодно. Разве сам великий Константин, сделавший
христианство официальной религией империи, не был объявлен императором
в родном для Эркенберта Йоркском соборе?
Главным текстом был третий, современный, написанный, как Эркенберт
определил по стилю, не ранее чем лет тридцать назад. Это было описание
жизни и смерти императора Карла Великого, чьи выродившиеся потомки -
по мнению архиепископа Гюнтера - ныне бездарно правили Западом.
Многое было уже известно Эркенберту: войны императора, его
покровительство учености. Как ни на минуту не забывал Эркенберт, Карл
призвал Алкуина, тоже жителя Йорка, тоже скромного английского дьякона,
управлять судьбами и просвещением всей Европы. Алкуин был человек
большой учености, это так. Но учености книжной, а не практической. И он не
был "арифметикусом", как Эркенберт. Нигде не сказано, что арифметикус не
может быть так же велик, как поэт.
Но в этих хрониках Карла Великого было нечто, о чем Эркенберт
действительно никогда не слышал раньше пока Римберт не подсказал ему. Не
о том, как император умер, что было общеизвестно, но о предвестивших
смерть знамениях. Эркенберт переложил книгу под яркий солнечный свет и
углубился в чтение.
Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет
возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов, в
полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa,
подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы
- это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла
публично стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И
когда она упала, утверждала хроника, конь императора заблажил и сбросил
его. Он сбросил его так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье,
которое Карл держал в левой руке, вырвалось и упало за много ярдов. В это
самое время в императорской часовне в Аахене слово "Принцепс" или
"Принц" навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою
честь. Карл умер через несколько недель, сообщалось в книге, и до самого
конца настаивал, что все эти знамения вовсе не означают, будто бы Бог
отвернулся от него. И все же самым грозным из них было падение копья,
каковое император перед этим всегда носил с собой - ведь это копье,
утверждал хронист, было не что иное, как beata lancea. Святое Копье
германского центуриона Лонгинуса; в юности император Карл забрал его из
тайника в Кельне и никогда с ним не расставался во всех своих
многочисленных походах и войнах.
Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы мира. Но ни
один мудрец не знал, где оно теперь, потому что графы Карла Великого после
его смерти разыграли копье в кости, и никому уже не открыли, кто тогда
выиграл.
А если верить Римберту, никто не знает и до сих пор, подумал Эркенберт,
отрываясь от книги. По сведениям архиепископа. Святое Копье было увезено
графом Регинбальдом в Гамбург и хранилось там, как реликвия, украшенное
золотом и драгоценными камнями. Но с тех пор, как северные язычники
двадцать лет назад разграбили Гамбург, оно исчезло. Украденное каким-ни-
будь варварским царьком или ярлом. Может быть, уничтоженное.
Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять ее. А если
оно украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.
Значит ли это, что какой-нибудь вождишка этих святотатцев станет
повелителем Европы, новым Карлом Великим? Вспомнив Рагнара Волосатую
Штанину, которого он сам отправил в змеиную яму, и его сыновей, Убби,
Хальвдана, Ивара и, самое худшее, Змеиного Глаза, Эркенберт ощутимо
съежился от страха.
Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее
необходимо оттуда вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт.
Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова
объединить христианский мир. Но где гарантии, что вся эта история о копье,
распятии и германском центурионе не может оказаться просто вымыслом?
Побасенкой?
Оставив книги, Эркенберт подошел к окну и засмотрелся на мирный
весенний пейзаж. Он пришел в библиотеку, чтобы проверить документы, и он
их проверил. Они выглядели достоверно. В рассказанных историях концы с
концами сходились. Более того, он понял, что это правильные истории. Ему
хотелось поверить в них. И он знал, почему хочет этого.
"Вся моя жизнь, - думал Эркенберт, - отдана в руки бездарей". Неумехи
архиепископы вроде Вульфира, неумехи монархи вроде Эллы или придурка
Осберта перед тем, тупые таны, полуграмотные попы, получившие свои места
только благодаря какому-нибудь родству с великими. Англия была страной,
где все его начинания каждый раз оказывались построенными на песке.
Но все было по-другому в этой стране германских князей-архиепископов.
Здесь поддерживался порядок. Советчиков подбирали за их ум и
образованность. Практические вопросы решались безотлагательно, и те, кто
разбирался в них, всячески приветствовались. И природные запасы здесь
были гораздо богаче. Эркенберт знал, что удостоился величайшего внимания
Гюнтера просто потому, что распознал в деньгах архиепископа серебро
высокой пробы и спросил, где оно добывается. В новых шахтах, ответили
ему, в горах Гарца. Ну, а человек, умеющий очищать серебро и отделять от
него примесь свинца, здесь всегда в цене.
"Да, - подумал Эркенберт. - Мне нравятся эти люди. Я хочу, чтобы они
приняли меня как своего". Но примут ли? Эркенберт уже ощутил их
отчаянную гордость своим происхождением и языком и знал, что он -
чужой. Он был невысоким, да еще и темноволосым, а они ценили рослость и
светлые волосы, считая их своим отличительным признаком. Может ли быть
так, что его судьба - здесь? Эркенберту нужен был знак.
Лучи послеполуденного солнца неумолимо ползли ho аналою и полкам с
книгами. Отвернувшись от окна, Эркенберт увидел их сияние на открытой
странице. Поблескивал золотом обильно украшенный инициал, выполненный
в виде фантастического рисунка переплетенных змеиных тел, сверкающих
серебром и рубинами.
Это английская работа, подумал Эркенберт. Он заново осмотрел
