Harry Harrison & John Holm , 1994
ГАРРИ ГАРРИСОН и ДЖОН ХОЛМ
КРЕСТ И КОРОЛЬ
ГЛАВА 1
Схваченная за горло одной из жесточайших на человеческой памяти зим,
Англия лежала под мертвящей мантией снега. Великую Темзу сковало льдом от
берега до берега. Дорога, ведущая на север к Уинчестеру, покрылась
окаменевшими отпечатками копыт и конского дерьма. Лошади оскальзывались на
льду, из их ноздрей вырывалось горячее дыхание. А их всадники, поеживаясь
от холода, глядели на потемневшие стены великого собора, безуспешно
пришпоривая своих верных, но усталых скакунов.
Было 21 марта в год 867-й от Рождества Христова, день великого
празднества. В этот день свершалось королевское торжество. Места для
зрителей заполнила военная аристократия Уэссекса, а также все ольдермены,
лендлорды и знатные горожане, кому можно было доверить толпиться внутри
каменных стен, и, зевая и потея, прилежно наблюдать под неумолчный шумок
разговоров и голоса толмачей, как разворачивается выверенный и пышный
ритуал коронации христианского государя.
С правой стороны в самом первом ряду скамей в нефе Уинчестерского
собора настороженно сидел Шеф Сигвардссон, соправитель Англии - и
полноправный сюзерен всех тех ее частей к северу от Темзы, которые мог
удержать под своей рукой. Сюда его привела просьба Альфреда, больше
похожая на приказ.
- Ты не обязан присутствовать на мессе, - заявил Альфред Шефу и его
дружине. - Ты можешь даже не петь псалмы. Но я хочу, чтобы ты был на
коронации, Шеф, со всеми своими регалиями и в короне. Просто ради
приличия. Отбери самых заметных своих людей, и пусть все видят, что ты
богат и силен. Я хочу, чтобы каждый увидел, что меня полностью
поддерживают северные язычники, победители Ивара Бескостного и Карла
Лысого. Не дикие язычники, святотатцы и воры, Рагнарово семя, но люди на
Пути в Асгард, люди с нагрудными амулетами.
"Ну, это-то нам, по крайней мере, удалось", - оглядевшись, подумал Шеф.
Два десятка людей Пути, допущенные на почетные места, смотрелись по-
благородному. На Гудмунде Жадном серебра и золота в виде браслетов,
ожерелий и поясных блях было больше, чем на любых пяти лендлордах из
Уэссекса, вместе взятых. Он, конечно, имел свою долю с трех знаменитых
походов Шефа, слава о которых, хотя и легендарная, не была таким уж
преувеличением. Торвин, жрец бога Тора и его товарищ Скальдфинн, жрец
Ньёрда, чуждые мирской суете, облачились, однако же, в ослепительно-белые
одежды и не забыли повесить на грудь свои пекторали - небольшой молот у
Торвина и трезубец у Скальдфинна. Квикка, Озви и другие английские воль-
ноотпущенники, ветераны набегов Шефа, хотя и безнадежно заурядные в
глазах молодых честолюбцев, умудрились вырядиться в неслыханно
роскошные шелковые одеяния. Они бережно держали на плечах орудия
своего ратного дела: алебарды, арбалеты и рукояти от воротов катапульт.
Шеф подозревал, что сам вид этих людей, явно англичан низкого
происхождения, и при этом богатых настолько, что и присниться не могло
среднему уэссекскому лендлорду, не говоря уж о простолюдинах, был самым
убедительным молчаливым свидетельством побед Альфреда.
Церемония длилась уже много часов, начавшись с торжественной
процессии от королевской резиденции к собору; расстояние едва достигало
сотни ярдов, но каждый шаг требовал особого ритуала. Затем первые люди
королевства сгрудились в соборе для причастия, не столько из-за
религиозного рвения, сколько из-за ревнивого желания не упустить удачу или
благословение, которые могут достаться другим. Среди них, как заметил
Шеф, было много нелепо выглядевших людей, с недоразвитой мускулатурой
и в грубой одежде - рабов, которых освободил Альфред, и простолюдинов,
которых он жаловал. Они должны были разнести весть по своим городишкам
и деревням, чтобы никто не усомнился: принц Альфред стал королем
Западной Саксонии и Марки согласно всем установлениям. Божьим и
человеческим.
В первом ряду, возвышаясь над окружающими, сидел маршал Уэссекса,
выбранный в соответствии с обычаем из самых знаменитых воинов.
Распорядитель на этой церемонии, Вигхерд, смотрелся по-настоящему
внушительно: ростом ближе к семи футам, чем к шести, и весом в добрые
двадцать английских стоунов; на вытянутых руках он держал меч короля с
такой легкостью, будто это был прутик, и всем было известно о его
сверхъестественном умении фехтовать алебардой.
Один из людей Шефа, сидевший слева от него, мало следил за церемонией,
снова и снова оглядываясь на ратоборца. Это был Бранд, ратоборец из
Галогаланда, все еще изможденный и сморщенный из-за раны в животе,
полученной в схватке на корабельных сходнях с Иваром Бескостным, но
постепенно восстанавливающий силы. И все равно Бранд выглядел
настоящим гигантом. Костям было тесно в его шкуре, колени возвышались
подобно утесам, а надбровья казались бронированными. Кулаки Бранда, как
однажды измерил Шеф, превышали размерами пивную кружку: не просто ог-
ромные, но непропорционально большие даже для него.
"Там, откуда я родом, мальчики растут большими" - вот и все, что
говорил об этом сам Бранд.
Шум толпы стих, когда получивший причащение и благословение Альфред
повернулся к ней лицом, чтобы произнести слова присяги. Впервые за время
службы была забыта латынь, и зазвучала английская речь, когда главный
ольдермен задал Альфреду церемониальный вопрос:
- Оставишь ли ты нам наш старинный закон и обычай и клянешься ли ты
своей короной давать справедливые законы и защищать права своих людей от
любого врага?
- Клянусь, - Альфред оглядел набитый людьми собор. - Я всегда
поступал по справедливости и стану так поступать и впредь.
Пронесся одобрительный шум.
"Наступает острый момент", - подумал Шеф, когда ольдермен шагнул
назад, а вперед вышел епископ. Во-первых, епископ был непозволительно
молод - на что имелись свои причины. После того как Альфред конфисковал
имущество Церкви и был отлучен Папой Римским, после крестового похода
против отступника и заявлений об окончательном разрыве, все старшее
духовенство покинуло страну. От архиепископов Кентерберийского и
Йоркского до последнего епископа и аббата. В ответ на это Альфред отобрал
десяток наиболее способных молодых священников и сказал им, что церковь
Англии отныне в их руках. Сейчас один из них, Энфрит, епископ
Уинчестерский, каких-то шесть месяцев назад еще священник в никому
неизвестной деревушке, вышел вперед, чтобы задать свои вопросы.
- Государь, мы просим твоей защиты для Святой Церкви и справедливых
законов и правосудия для всех, кто к ней принадлежит.
Энфрит и Альфред целыми днями вырабатывали эту новую формулу,
припомнил Шеф. В традиционной формуле говорилось о подтверждении всех
прав и привилегий, сохранении доходов и десятины, имущества и земельных
владений - всего, что Альфред уже отобрал.
- Я дам вам защиту и справедливый закон, - отвечал Альфред. Он снова
окинул взглядом собор и добавил непредусмотренные слова: - Защиту для
тех, кто принадлежит к Церкви, и тем, кто не принадлежит к ней.
Справедливый закон для верующих и для остальных.
Опытные хористы Уинчестера, монахи и иноки, грянули песнь о
первосвященнике Садоке "Unxenmt Salomonern Zadok sacerdos", пока епископ
готовился к торжественному миропомазанию, чтобы Альфред в буквальном
смысле слова сделался помазанником Божиим, восстание против которого
было бы святотатством.
"Вскоре, - подумал Шеф, - настанет трудный для меня момент". Ему
очень подробно растолковали, что в Уэссексе со времен недоброй памяти
королевы Эдбур не было своей королевы и что жена короля отдельно не
коронуется. Тем не менее, сказал Альфред, он настоял, чтобы его жена
предстала с ним перед народом в память той самоотверженности, что она
проявила в войне с франками. Поэтому, сказал Альфред, после возложения
короны, вручения меча, перстня и скипетра, он будет ждать, что его жена
выйдет вперед и будет представлена собравшимся - не как королева, но как
леди Уэссекс. И кому же еще вести ее к алтарю, как не брату и соправителю
короля Шефу, владения которого смогут перейти к сыну Альфреда и леди
Уэссекс, если у него не будет своих детей.
"Я теряю ее во второй раз", - горестно подумал Шеф. Ему еще раз
придется позабыть любовь, ту страсть, что некогда вспыхнула между ними. В
первый раз виной всему был человек, которого они оба ненавидели, а теперь,
словно в наказание, он должен отдать ее человеку, которого они оба любят.
Когда Торвин подтолкнул его своим могучим локтем, напоминая, что пора
вести к алтарю леди Годиву со свитой девушек. Шеф перехватил ее взгляд -
ее торжествующий взгляд - и ощутил, как его сердце обратилось в лед.
"Альфред может быть королем, - в оцепенении подумал Шеф. - А я нет.
У меня нет прав и не осталось сил".
Когда хор перешел к Benedicat, он решил, что ему делать. Он сделает то,
чего хочет, а не просто выполнит свой долг. Он возьмет свой флот, новый
флот соправителя, и обратит пылающий в нем гнев против врагов
королевства: против северных пиратов, флотилий франков, работорговцев из
Ирландии и Испании, против всех. Пусть Альфред и леди Годива будут
счастливы дома. Он обретет мир и покой среди тонущих людей и гибнущих
кораблей.
* * *
Утром того же дня на крайнем севере земли датчан совершалась более
грубая и более устрашающая церемония. Пленник оставил попытки спастись.
Он не был ни трусом, ни безвольным слабаком. Двумя днями раньше, когда
люди Змеиного Глаза вошли в загон для рабов, он знал, что произойдет с тем,
кого они выберут. Когда выбрали его, он знал также, что теперь должен
использовать малейший шанс на спасение, и он его использовал: по пути
украдкой нащупал слабину в наручной цепи и дождался, пока стражи погнали
его через деревянный мост, ведущий к цитадели Бретраборга, гнезду
последних трех сыновей Рагнара. Тогда он неожиданно ударил цепью
направо и метнулся к перилам и к стремительному потоку под ними - чтобы
в лучшем случае доплыть до своей свободы, а в худшем - умереть своей
собственной смертью.
Его стражники видели много таких отчаянных попыток. Один ухватил его
за лодыжку, пока он переваливался через перила, а двое других прижали так,
что не вырваться. Затем они методично избили его древками копий, не со
злости, а чтобы он больше не мог быстро двигаться. Они сняли с него цепи и
вместо них надели ремни из сыромятной кожи, скрутив их и смочив морской
водой, чтобы, высыхая, давили потуже. Если бы он мог видеть в темноте свои
пальцы - они стали иссиня-черными и распухшими, как у мертвеца. Если
даже какой-нибудь бог теперь вмешался бы и спас ему жизнь, руки спасать
было поздно.
Но ни боги, ни люди не вмешивались. Стражи больше не обращали на него
внимания, разговаривая между собой. Он не был мертв, поскольку то, к чему
его готовили, требовало человека, в котором еще сохранилось дыхание и в
особенности кровь. Но и только. Больше ни в чем нужды не было.
Сейчас, к концу долгой ночи, стражники перенесли его из строения, где
стоял свежепросмоленный флагманский корабль, вниз вдоль длинного ряда
деревянных катков, образующих спуск к воде.
- Это мы. А вот он, - пробурчал их старший, крепкий мужчина средних
лет.
- Как мы это сделаем? - спросил один из воинов, юноша без регалий,
шрамов и серебряных браслетов, украшавших его товарищей. - Я раньше
никогда этого не видел.
- Ну так смотри и учись. Первым делом разрежь ему ремни на запястьях.
Нет, не бойся, - юноша колебался, машинально высматривая, куда мог бы
побежать пленник, - он спекся, взгляни на него, если его отпустить, он не
сможет даже ползти.
- Не урони его, осторожно. Просто освободи запястья, вот так.
Пленник пошатнулся, когда ремни были перерезаны, и на минуту увидел
перед собой бледный, но разгорающийся отблеск.
- Теперь положи его на это бревно. Животом вниз. Ноги вместе. А сейчас
смотри, малыш. Запомни, это важно. Трэль должен лежать спиной кверху,
