он любимец Одина. Если бы Путь мог залучить его на свою сторону, он бы
приобрел могучего ратоборца.
- Может быть, и так, - ответил Виглик, - но его тварь - ворона
относится к нам, как к его врагам, убийцам его брата. Она грозила мне,
грозила всем нам, его местью. Однако я знаю, что ворона не сказала всей
правды. Она кое-что утаила.
- Что же?
Виглик медленно покачал головой:
- Это по-прежнему скрыто от меня. И несмотря на все, что ты сказал,
Вальгрим, я не думаю, что путь к победе в Судный День лежит через таких,
как Сигурд Рагнарссон, с его жестокостью и его жертвоприношениями. Нужен
не только великий ратоборец, чтобы победить Локи и отродье Фенриса. И не
кровь возвратит Бальдра к жизни. Не кровь, а слезы.
Несмотря на весеннюю прохладу, лицо Вальгрима залилось краской - была
задета его честь, к тому же были упомянуты недобрые имена и дела.
Сдержав себя, он спросил только:
- А в конце, когда ты как будто вглядывался вдаль?
- Вдали я увидел двух орлов. Первый вился над вторым, но потом второй
снова поднялся вверх. Я не видел, кто в конце концов победил.
Глава 5
Дьякон Эркенберт сидел в поле на самом солнцепеке у высокого стола,
разложив перед собой чернила и пергамент. Близился к завершению занявший
почти весь день тяжкий труд. Тяжкий, но и благодарный. Эркенберт ощущал,
как его переполняет сознание собственной значительности, почтение, едва
ли не благоговение, когда он перебирает толстую стопку пергаментных
листов, строчка за строчкой исписанных именами: за каждым стоит просьба
о принятии в ряды нового ордена, основанного архиепископом Запада, -
Ордена Копья, или, на их языке, Lanzenorden.
За время долгого пути на север из Кельна в Гамбург Эркенберт осознал,
что существуют особые обстоятельства, благоприятствующие созданию Ордена
монахов-воинов именно здесь, в Германии. В его родной Нортумбрии, как и
во всей пронизанной родственными связями Англии, таны, которые
составляли костяк любой армии, годились только для одного: удобно
устроиться на землях, пожалованных им королем. А затем горы своротить,
лишь бы не только удержать эти земли за собой, как бы ни стали таны
стары, толсты и непригодны к воинской службе, но и удостовериться, что
поместья честь честью перейдут к их детям. Иногда они посылали сыновей
служить вместо себя, иногда стремились попасть в фавор к королю или
духовенству, поддерживая их законы и любую хартию, которой требовалось
присягнуть тем или иным образом. И хотя они делали все это и даже
посылали своих дочерей для похотливых услад некоторых магнатов, в Англии
вряд ли можно было найти клочок земли, на который не претендовал бы сын
какого-нибудь аристократа, или сына аристократа, который в конце концов
оказался бы не обманут в своих ожиданиях.
Не так в Германии. Сословию воинов здесь не разрешалось оседать на
земле и устраиваться с удобствами. Службу необходимо было нести. В
противном случае замену находили немедленно. Воину средних лет следовало
самому позаботиться о том времени, когда его держащая меч рука ослабеет
- ведь его князь не считал, что обязан будет что-то сделать для него.
Что касается сыновей воинов, многие из них не имели никаких надежд на
будущее. И не зря, холодно подумал Эркенберт, при всех своих заботах о
чистоте крови они больше подобны смердам или керлам, чем благородным,
ведь у них можно отобрать их собственность в любой момент. Такие люди,
благодаря их воинственности, толпами будут рваться в Орден, который даст
им, словно черным монахам, кров и товарищескую поддержку до самой
смерти.
И все же он и его товарищи не имели бы такого успеха при наборе
рекрутов, если бы не красноречие архиепископа Римберта. Десятки раз на
пути из Кельна в Гамбург Эркенберт слышал, как тот скликает толпы в
каждом городе, где они останавливались, и слышал его проповеди.
Архиепископ всегда вспоминал слова евангелиста Матфея: "Я посылаю
вас, как овец среди волков".
Он напоминал слушателям, как Христос запретил апостолу Петру
сопротивляться воинам, которые пришли за Ним в сад Гефсиманский, как
требовал от своих учеников подставлять другую щеку, а если кто-то
заставляет их пройти с ним одно поприще, пройти два.
Он развивал эту тему, пока на лицах его воинственных слушателей не
появлялись признаки сомнения и неодобрения.
И тогда он заявлял им, что сказанное Христом - истина несомненная. Но
что будет, если человек заставит тебя нести его ношу одну милю, и ты
добровольно пронесешь ее две мили, а потом он вместо благодарности
обругает тебя и прикажет нести ее еще две мили, еще десять, еще
двадцать? Что, если ты подставишь другую щеку, а враг ударит по ней
снова, и снова, и снова своим хлыстом, как пса? Толпа начинала гневно
колыхаться и роптать, а Римберт кротко спрашивал слушателей о причине их
гнева. Разве то, о чем он рассказывал, не в сотни раз меньше тех
унижений и обид, которые они терпят от северных язычников? И тогда
Римберт говорил о том, чему был свидетелем за долгие годы своего
апостольского служения на Севере: изнасилованные дочери и жены, мужчины,
угнанные в рабство до самой смерти, христиане на коленях в снегу,
оплакивающие свою судьбу - стать жертвоприношением для языческих богов в
Оденсе или Каупанге, или, хуже всего, в шведской Упсале. Когда мог, он
называл по имени мужчин и женщин именно из этого города или из этих мест
- запас душераздирающих историй он имел неисчерпаемый, и кто бы его не
имел, подумал Эркенберт, после тридцати лет служения безнадежной и
бессмысленной миссии обращения язычников. И когда гнев толпы достигал
высшей точки, когда служивые воины в ней начинали свирепеть, потрясать
кулаками и кидать оземь свои кожаные шапки, Римберт бросал им то самое:
"Я посылаю вас, как овец среди волков". Да, говорил он, шедшие со мной
добрые священники, из которых и десятой части не вернулось домой, были
агнцами - и агнцами они останутся. "Но с этих пор, тут в его голосе
начинала звенеть сталь, - посылая овец своих, я прослежу, чтобы рядом с
каждой овцой шли... нет, не другая овца, и не волк. Огромный пес,
гигантский мастифф немецкой породы, в крепком шипастом ошейнике, и
следом за ним еще двадцать таких же. Вот тогда посмотрим, как северные
волки отнесутся к проповеди Агнца! Может быть, тогда они расслышат его
блеянье".
И Римберт начинал шутить и играть словами, иногда даже подражая
голосу овцы, чтобы позволить слушателям смеясь освободиться от
напряжения и ярости.
А потом Римберт спокойно и неторопливо излагал им свой замысел.
Посылать миссию за миссией на Север, к самым дружественно настроенным
языческим королям и князьям, во главе каждой миссии образованный и
благочестивый священник, как это и было всегда, но вот новое: священника
сопровождает сильный отряд телохранителей, людей благородного
происхождения и рыцарского звания, без жен и детей или прочих
привя-занностей, воинов, хорошо владеющих мечом, копьем и булавой,
умеющих править боевым конем одними лишь коленями и кончиками пальцев,
держа в одной руке щит, а в другой копье, - людей, которых даже северные
пираты обходят стороной, избегая распрей с ними.
А потом, завоевав полное внимание слушателей, Римберт рассказывал им
о Святом Копье, о том, что, когда оно вернется в Империю, вместе с ним
вернется и дух Карла Великого и снова поведет христиан к победе над
всеми врагами. А сейчас помощники архиепископа готовы выслушать всех
соискателей и выяснить, достойны ли они вступления в Орден Копья.
Поэтому Эркенберт и держал в руках толстую стопку листов пергамента,
исписанных столбцами: имена претендентов, свидетельства их благородного
происхождения - ведь простолюдина или сына простолюдина нельзя принимать
ни при каких обстоятельствах - перечни неслыханных богатств, которые они
готовы пожертвовать Ордену, и описания их личного оружия и амуниции. В
свое время некоторых вычеркнут из списков, других примут. Большинство
вычеркнут.
И многих - не из-за бедности или сомнительного происхождения, а из-за
испытания, которое устраивает для них ваффенмайстер архиепископа, его
военный советник. Как только Эркенберт записывает данные, претенденты
расходятся по обширному полю, расположенному у деревянного частокола
вокруг неоднократно разграбленного Гамбурга. Здесь они дерутся на тупых
мечах и со щитами. На коне проходят сложную полосу препятствий, с
чучелами, которых нужно поразить копьем. Они сходятся в рукопашной
схватке внутри ринга. И повсюду ходит седой ваффенмайстер или его
старшины - наблюдают, сравнивают, запоминают имена.
Эркенберт бросил взгляд на Арно, советника архиепископа Гюнтера,
посланного во владения Римберта для наблюдения, оценки и доклада. Они
дружелюбно улыбнулись друг другу. Один невысокий и темноволосый, другой
высокий и светлый, оба любили поворочать мозгами и ревностно относились
к делу.
- Архиепископ легко сможет набрать свою первую сотню, - сообщил
Эркенберт.
Прежде чем Арно ответил, раздался другой голос.
- Теперь осталось только девяносто девять, - произнес он.
Дьякон и священник из-за своих столов уставились на новоприбывшего.
Рост его был невелик, отметил Эркенберт, чувствительный к этой
подробности. Но у него были чрезвычайно широкие плечи, размах которых
только подчеркивала его тонкая, прямо девичья, талия. Он был одет в
кожаную куртку с подбивкой, какие всадники носят под кольчугами.
Эркенберт заметил, что в верхнюю часть жакета для уширения были вшиты
вставки, аккуратно, но без всяких стараний подобрать цвет. Кроме жакета
на нем была, кажется, только фланелевая рубашка из самых дешевых и
поношенные шерстяные штаны.
Глаза у незнакомца пронзительно голубые, волосы такие же светлые, как
у Арно, но стоят ежиком. "Я видел лица опасные и видел лица безумные,
подумал Эркенберт, вспоминая Ивара Бескостного. - Но более сурового лица
не встречал". Оно казалось высеченным из камня, кожа обтягивала
выпирающие кости. Шея с бугром сзади, как у бульдога, голова даже
выглядит маленькой.
Эркенберт обрел голос:
- Вы это о чем?
- Ну смотри, архиепископу нужно сто человек, я один, а сто без одного
будет - слышал про науку арифметику? - девяносто девять.
От такого выпада Эркенберт вспыхнул.
- Я слышал об арифметике. Но ты еще не принят. Сначала мы должны
узнать твое имя и имена твоих родителей, и еще много других вещей. И ты
должен проявить себя на глазах у нашего ваффенмайстера. В любом случае
сегодня ты уже опоздал.
Он почувствовал руку у себя на плече. Арно заговорил мягко и
озабоченно:
- Ты совершенно прав, брат, но, думаю, в данном случае мы можем
сделать исключение. Этот юный herra известен мне, да и всем нам. Это
Бруно, сын Регинбальда, графа Мархеса. Его знатность, безусловно,
позволяет ему претендовать на эту честь.
Эркенберт раздраженно взялся за пергамент.
- Превосходно. Если все делать как полагается, мы должны теперь
спросить об имуществе и доходах, которые претендент намерен передать
Ордену, - он начал писать. - Бруно, как сын графа, должен быть,
естественно, Бруно фон..?
- Бруно фон ниоткуда, - последовал спокойный ответ. Эркенберт
почувствовал, что его запястье перехвачено огромной неумолимой ручищей,
мягко, но стальным зажимом.
- Я у графа третий сын, земель не унаследовал. У меня нет ничего,
кроме моих рук, оружия и моего коня. Но позволь мне спросить кое о чем
тебя, малыш с бумагами. Ты бойко говоришь на "нишненеметском", но
ручаюсь, ты не один из нас. И я ничего не слышал о твоем знатном роде. Я