день. Вначале всего лишь небольшие задержки: крестьянин появлялся из-за
дерева, бросал камень или выпускал стрелу и тут же убегал, даже не
посмотрев, попал ли он. Потом небольшая группа подошла поближе. Викинги
сняли луки, постарались сохранить тетивы в сухости, начали
отстреливаться.
Или укрывались за щитами, пропускали стрелы и выкрикивали оскорбления
и насмешки, приглашали врага остановиться и сражаться. Потом один,
раздраженный, бросил копье в фигуру, подошедшую слишком близко,
промахнулся и с бранью вышел из строя, чтобы подобрать копье. На
мгновение его скрыл снежный вихрь. Когда прояснилось, его нигде не было
видно. С трудом его товарищи по экипажу остановили колонну, и группа из
тридцати человек отправилась на выручку. Они вернулись с телом, раздетым
и изуродованным, и тут в них снова полетели стрелы из полутьмы уходящего
дня.
Теперь колонна вытянулась на дороге почти на милю. Капитаны и кормчие
с проклятиями и толчками заставили построиться в более тесную и короткую
линию, с флангов лучники, телеги в центре.
- Они не могут нам повредить, - ревел Бранд, повторяя много раз одно
и то же. - У них только охотничьи луки. Кричите и бейте в щиты; они тут
же обмочатся и убегут. Раненых в ноги сажайте на пони. Сбросьте хлам с
телег, если понадобится. Но двигайтесь, не останавливаясь.
Скоро английские крестьяне поняли, что они могут делать. Враги тяжело
нагружены, закутаны. Они не знают местность. А крестьяне знают каждое
дерево, куст, тропу и полоску грязи. Они, освободившись от плащей, легко
подбегали, били и убегали снова, прежде чем враг успевал высвободить
из-под плаща руку.
Спустя какое-то время один из военных предводителей деревни
организовал больший отряд. Сорок-пятьдесят крестьян появились с
западного фланга колонны, дубинами и ножами свалили нескольких викингов
и потащили тела, как волки добычу. Викинги в ярости устремились за ними,
подняв щиты и топоры. А когда с проклятиями возвратились назад, никого
не поймав, увидели остановившиеся телеги и зарубленных топорами волов.
Фургоны раскрыты, и груз раненых больше не груз, а снег уже начал
заметать пятна крови.
Бранд, как ледяной тролль, носился из конца в конец колонны. Он
повернулся к оказавшемуся рядом Шефу:
- Они считают, что мы погибли, - рявкнул он. - Но станет светло, и я
им преподам урок, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни.
Шеф смотрел на него, убирая снег с глаз.
- Нет, - сказал он. - Ты думаешь как карл, карл Армии. Но Армии
больше нет. И мы должны перестать думать как карлы. Думать надо, как
последователи Отина, организатора битв. Ты ведь таким меня считаешь?
- И каковы будут приказы, маленький человек? Маленький человек, ни
разу не стоявший в боевой линии?
- Созови капитанов, всех, кто услышит. - Шеф начал быстро чертить на
снегу.
- Мы пройдем через Эскирк, вот здесь, прежде чем станет много снега.
Сейчас мы в короткой миле севернее Риколла. - Кивки, понимание. Район
вокруг Йорка хорошо известен, здесь проходили основные рейды.
- Мне нужна сотня отборных воинов, молодых, легких на ногу, еще не
уставших. Им нужно пройти вперед и захватить Риколл. Пусть возьмут
несколько пленных - они нам понадобятся, остальных прогонят. Там мы
проведем ночь. Там всего пятьдесят хижин и церковь. Но если потеснимся,
сумеем все укрыться на ночь.
- Еще одна длинная сотня разобьется на четыре группы и пойдет с
флангов - впереди и сзади. Англичане не станут нападать, если поймут,
что их могут изрубить. Пусть сотня идет без плащей и греется на бегу. А
остальные просто идут вперед и тащат телеги. Как только доберемся до
Риколла, с помощью телег закрыть все проходы между хижинами. Все мы и
быки - внутри кольца. Разведем костры, поставим палатки. Бранд, отбери
людей, пусть начинают.
***
Два напряженных часа спустя Шеф сидел за столом в зале длинного дома
тана Риколла и смотрел на престарелого седого англичанина. Дом был забит
викингами, они сидели на корточках или лежали на полу, становилось
жарко, их промокшая одежда парила. Как и было приказано, никто не
обращал внимания на происходящее.
Между двумя говорившими на грубом столе стоял кувшин с пивом. Шеф
глотнул пива, посмотрел на человека перед собой: похоже, тот не потерял
рассудка. На шее у человека железное кольцо.
Шеф протянул ему кружку.
- Ты видел, как я пил, и знаешь, что это не яд. Давай, пей. Если бы я
хотел повредить тебе, были бы другие возможности.
Глаза тролла расширились, когда он услышал беглый английский. Он взял
кружку, сделал большой глоток.
- Кто твой господин? Кому ты платишь налог?
Прежде чем заговорить, тот прикончил пиво.
- Большей частью земли владеет тан Эднот, он подчиняется королю Элле.
Тан убит в битве. Остальное принадлежит черным монахам.
- Ты платил налог в последний Михайлов день? Если нет, надеюсь, ты
припрятал деньги. Монахи жестоки с неплательщиками.
Тень страха, когда Шеф заговорил о монахах и их наказаниях.
- Если на тебе ошейник, ты знаешь, как поступают монахи с беглецами.
Хунд, покажи ему свою шею.
Хунд молча снял подвеску Идунны и протянул ее Шефу, потом отвел
воротник рубашки и показал мозоли и рубцы, образовавшиеся от ошейника.
- Были тут беглецы? Люди, говорившие об этом? - Шеф взвесил в руке
подвеску, вернул ее Хунду. - Или с такими. - Он указал на Торвина,
Вестмунда, Фармана и других жрецов, теснившихся поблизости. Повинуясь
его жесту, они молча показали свои символы.
- Если были, наверно, они говорили, что таким людям можно доверять.
Раб опустил глаза, задрожал.
- Я добрый христианин. Я ничего не знаю о языческих...
- Я говорю о доверии - не о христианстве и язычестве.
- Вы, викинги, обращаете людей в рабство, а не отпускаете на свободу.
Шеф протянул руку и постучал по железному ошейнику.
- Не викинги одели его на тебя. Во всяком случае я англичанин. Ты
разве этого не понял по моей речи? Теперь слушай внимательно. Я отпущу
тебя. Скажи тем, что там, в ночи, чтобы прекратили нападения, потому что
мы не враги им, их враги по-прежнему в Йорке. Если они позволят нам
пройти, никому не будет причинено вреда. И расскажи своим друзьям об
этом знамени.
Шеф показал на противоположный конец дымной комнаты, где сидело
несколько армейских шлюх, одна из них поднялась и развернула флаг,
который они торопливо сшивали. На фоне красного шелка, взятого с телеги
с награбленным, серебряной белой нитью был вышит кузнецкий молот с
двойной головкой.
- Другая армия, та, которую мы оставили, идет под флагом с черным
вороном, птицей-стервятником. Это символ пыток и смерти для христиан. А
наш знак - символ мастера, создателя. Скажи всем об этом. И я покажу
тебе на примере, что может сделать молот. Мы снимем с тебя ошейник.
Раб дрожал от страха.
- Нет, когда вернутся черные монахи...
- Они предадут тебя ужасной смерти. Помни об этом и расскажи
остальным. Мы предлагаем тебе свободу, мы, язычники. Но страх перед
христианами держит тебя в рабстве. А теперь иди.
- Я попрошу об одном. В страхе. Не убивай меня за эти слова, но...
твои люди опустошают амбары, забирают наши запасы на зиму. Если вы это
сделаете, до наступления весны будут пустые животы и умершие дети.
Шеф вздохнул. Это самое трудное.
- Бранд. Заплати рабу. Заплати чем-нибудь. Дай ему доброго серебра,
не архиепископской чеканки.
- Чтобы я платил ему! Пусть он мне платит. А как же вира за наших
погибших? И с каких это пор Армия платит за продукты?
- Армии больше нет. И он нам не должен никакой виры. Это ты пришел на
его землю. Заплати ему. Я позабочусь, чтобы мы из-за этого не обеднели.
Бранд пробормотал что-то, но достал кошелек и отсчитал шесть серебряных
вессекских пенни.
Раб не мог поверить в происходящее, он смотрел так, словно никогда
таких денег не видел; и может, так оно и было на самом деле.
- Я им скажу, - он почти кричал. - И о знамени тоже.
- Если сделаешь это и вернешься сегодня же, я заплачу еще шесть монет
- тебе одному, ни с кем делиться не будешь.
Бранд, Торвин и остальные с сомнением смотрели, как Шеф выводит раба
и передает его охране; та должна вывести раба за пределы лагеря.
- Никогда больше не увидим ни раба, ни денег, - сказал Бранд.
- Посмотрим. Теперь мне нужны две длинные сотни с нашими лучшими
лошадьми, все должны хорошо поесть и быть готовы к выступлению, как
только вернется раб.
Бранд приоткрыл ставень и выглянул в ночь и падающий снег. - Зачем? -
спросил он.
- Мне нужно вернуть эти двенадцать пенни. И у меня есть и другие
мысли. - Медленно и сосредоточенно Шеф начал чертить на столе острием
своего ножа.
***
Черные монахи собора святого Иоанна в Беверли, в отличие от монахов
святого Петра в Йорке, не имели для защиты стен старой римской крепости.
Но их приходы на Йоркширском нагорье легко могли выставить на защиту две
тысячи отличных воинов в сопровождении еще большего количества
копейщиков и лучников. И всю осень со время осады Йорка здешние монахи
считали себя в безопасности. Разве что придет вся Великая Армия. Но они
знали, что Армия придет. Ризничий уже несколько месяцев назад исчезал с
наиболее ценными реликвиями. Он появился через несколько дней и
обменялся несколькими словами только с аббатом. Половину воинов держали
постоянно мобилизованными, остальных разослали присматривать за сбором
урожая и подготовкой к зиме. И сегодня монахи чувствовали себя в
безопасности. Наблюдатели доложили о расколе Великой Армии и о том, что
отколовшаяся часть движется на юг. Зимняя ночь в Англии тянется долго,
от заката до рассвета шестнадцать часов. Более чем достаточно для
решительного человека, чтобы проехать сорок миль. Первые несколько миль
их провели по грязным извилистым сельским тропам, потом она оказались на
хороших дорогах нагорья и увеличили скорость. Все встречные деревья
обходили стороной, стараясь тратить на это поменьше времени. Раб, Тайда,
вел их хорошо и оставил только при наступлении рассвета, когда они уже
сами увидели колокольню собора в Беверли. Сонные поварихи только
начинали разжигать костры и молоть зерно на овсянку. При виде викингов
поварихи побежали с воплями и криками, вытащили ничего не понимающих
солдат из-под одеял. Сначала те ругались, потом началось смятение -
английский способ воспринимать удивительные новости.
Шеф распахнул широкие ворота собора и вошел, остальные за ним.
Внутри звучали два церковных хора, перекликавшиеся через неф; они
пели сладкие гимны, призывающие младенца Христа родиться. Молящихся не
было, хотя двери для них открыты. Монахи ежедневно возносили хвалебные
гимны, даже если их никто не слушал. А в раннее зимнее утро вряд ли
можно было ждать посетителей.
Викинги прошли по широкому проходу к алтарю, в своих плащах, не
обнажая оружия, только на плече у Шефа лежала алебарда, и аббат в ужасе
смотрел на них со своего высокого кресла. На мгновение Шеф дрогнул, всю
жизнь его учили преклоняться перед могуществом и мудростью церкви.
Он откашлялся, не зная, с чего начать.
Но у стоявшего за ним Гутмунда, капитана со шведского берега
Каттегата, таких сомнений не было. Всю жизнь он мечтал ограбить
по-настоящему богатую церковь или собор и теперь не хотел, чтобы новичок
помешал ему. Он вежливо отодвинул молодого предводителя в сторону,
схватил ближайшего монаха за сутану и бросил его в проход, вытащил
из-под плаща топор и с грохотом вонзил его в алтарь.
- Хватай чернорясых, - крикнул он. - Обыщите их, сгоните в этот угол.
